Глава шестая, где речь пойдет о беззащитной женщине, лежащей в постели, и о комиссаре, который становится свирепым

В сущности, ему нужно было придать себе смелость. Уже в последние дни, когда он был вынужден беспокоить супружеские пары, мирно поглощавшие суп, и задавать вопросы, ему было не по себе. Мадам Бурсико он знал только по частям: сначала заметил в окне ее обнаженную руку в первый день, когда уезжал ее муж, потом увидел ее лицо и очертания худого тела под простыней. У нее, казалось, не было возраста: исхудалое бледное лицо походило на лики святых, и он с неловкостью вспоминал два-три случая, когда их взгляды, брошенные через улицу, встретились. Знала ли она, кто он? Или просто принимала за нового жильца мадемуазель Клеман? Говорила ли о нем консьержка, когда убирала ее комнату?

У мадам Бурсико были маленькие темные глаза, и, казалось, в них сконцентрировались все ее жизненные силы. «Вы крупный и сильный мужчина, вы здоровы, вы можете ходить по улицам, а проводите все свое время здесь, облокотившись на подоконник и разглядывая бедную больную женщину, как будто это какое-то волнующее зрелище!»

Может быть, она этого совсем и не думала. Возможно, все это существовало только в воображении Мегрэ.

И все же ему было неприятно подниматься к ней, и он все оттягивал этот момент, ждал, когда она закончит обед, который отнесла ей консьержка. Мадам Келлер должна была осторожно предупредить ее о предстоящем визите как о не имеющем особого значения, сказать, что Мегрэ зайдет к ней просто для порядка.

Он ждал, думая, что консьержка после обеда будет убирать комнату, менять простыни, наволочки.

— Еще рюмку! — заказал он.

Мегрэ вышел из бистро, когда почувствовал, что согрелся. Через улицу он увидел возвращавшуюся домой мадемуазель Изабель. Она весело ему улыбнулась. Вот эта уж здорова, полна жизни, полна…

С чего это ему пришла в голову такая мысль? Он принялся набивать трубку. Потом сунул ее в карман, вспомнив, что собирается посетить больную, и нахмурился при мысли о том, что ему довольно долго не придется курить.

Он поднялся по лестнице, постучал в дверь, из-под которой пробивался свет лампы, хотя на улице еще было светло.

— Войдите!

Это была консьержка. Она открыла ему дверь. На стуле, обитом красным бархатом, стоял поднос. Больная выпила только половину бульона и поковыряла вилкой второе — нечто похожее на пюре.

— Мне неловко вас беспокоить, мадам Бурсико…

Он не ошибся. Консьержка положила чистые простыни и переменила больной ночную рубашку. Мадам Келлер даже причесала ее. В темных с проседью волосах еще видны были следы гребенки.

Мадам Бурсико сидела на постели и костлявой рукой показывала ему на кресло, стоявшее у изголовья.

— Я пойду вниз, мадам Франсуаза. Я приду пожелать вам спокойной ночи, когда комиссар кончит разговаривать с вами. Главное, повторяю, не волнуйтесь.

Она сказала это подчеркнуто веселым тоном, каким говорят с умирающими, и Мегрэ заговорил, невольно подражая ей:

— Вам нет никаких причин волноваться. Вы знаете, что на этой улице совершено преступление как раз напротив ваших окон. Я допрашиваю всех соседей, иных по нескольку раз, потому что важно восстановить факты как можно точнее.

Мадам Бурсико смотрела на него серьезно, как некоторые дети, кажущиеся старше своего возраста, смотрят на взрослых.

— Мадам Келлер сообщила мне, что вы можете меня принять…

— Если хотите, курите трубку, — сказала мадам Бурсико. Должно быть, она видела в окно, что он целый день не выпускал трубку изо рта. — Мой муж тоже курит. Меня это не беспокоит.

И так как он все еще колебался, она добавила:

— Прошу вас…

Может быть, поэтому он счел своим долгом пуститься в пространные объяснения:

— В подобного рода следствии самое трудное — это точно установить, где кто был в момент преступления. Не потому, что люди лгут, престо многие не могут это точно вспомнить. И вот мне пришла в голову мысль, что человек, который воспринимает внешний мир только из своей постели, должен запомнить некоторые детали с большей точностью, чем другие люди. Я полагаю, мадам Бурсико, что вы лежали в постели в момент выстрела?

— Да, мсье комиссар. Я ведь так редко встаю! Если бы я их слушала, я бы никогда не вставала. Я делаю это только тайком.

Она говорила медленно, монотонно, и это придавало ее речи какую-то безжизненность.

— В ту ночь вы ждали вашего мужа, не так ли?

— Я знала, что он придет около часа ночи.

— Но вы все-таки заснули?

— Я не спала. Только потушила свет. Если лампа горит долго, свет меня утомляет.

— Окно у вас было закрыто?

— Кажется, приотворено. Наверное, на несколько сантиметров.

— Штора была опущена?

— Возможно. Сейчас не помню.

— Вы слышали выстрел?

— Как же я могла бы его не услышать?

— Вы сразу поняли, что это выстрел?

— Автомобили на улице не проезжали. Значит, это не могло быть звуком лопнувшей шины.

— А перед этим вы не слышали шагов?

— Нет.

— А звука открываемой двери или окна?

— До выстрела нет, но после него слышала. Даже не один. Соседи открывали окна, чтобы посмотреть, в чем дело. Кто-то вышел из дома напротив.

— Минутку. Сразу после выстрела вы не слышали чьих-либо быстрых шагов?

— Кажется, слышала.

— Вы в этом не уверены?

— Нет.

— Вы не встали?

— Встала, но не сразу.

— Но все-таки встали?

— Когда услышала голоса на тротуаре напротив.

— Вы зажгли лампу?

Она, казалось, раздумывала.

— Нет. Точно помню, не зажигала. Я была в ночной рубашке, а окна напротив были освещены. Я не могла показаться в таком виде.

— Ну и что вы увидели?

— Вокруг тела столпилось несколько человек. Подходили все новые.

— Вы долго оставались у окна?

— Пока не приехала полицейская машина.

— В общем, вы не видели и не слышали ничего, что могло бы помочь моему следствию?

— Мне очень жаль, мсье комиссар. Немного позже пришла мадам Келлер и рассказала мне все. Я ей не призналась, чти подходила к окну, а то бы она стала меня ругать.

В комнате было душно, Мегрэ было неудобно сидеть в слишком низком кресле, и из какой-то стыдливости он курил, почти не затягиваясь.

— Могу я узнать ваш возраст, мадам?

— Сорок восемь. Я вышла замуж ровно пятнадцать лет тому назад. Как видите, я была уже тогда, что называется, старой девой.

Взглядом она указала на увеличенное фото, висевшее напротив кровати над камином: она в подвенечном платье под руку с человеком выше ее ростом и старше. Вид у него был серьезный, немного торжественный.

— Это ваш муж?

— Да. Он был вдовцом. Его первая жена умерла от воспаления легких через семь лет после их свадьбы.

Она добавила слегка приглушенным голосом:

— Она умерла в этой комнате, в этой кровати. Детей у них не было.

После этого Мегрэ уже не пришлось задавать вопросов: как будто говоря сама с собой, она начала длинный рассказ. Речь ее лилась монотонно, словно вода из испорченного крана.

Теперь она больше не смотрела на него, говорила, устремив взгляд перед собой, в пустоту. Временами умолкала, чтобы перевести дух.

— Видите ли, Бурсико лучший человек на свете. В Объединенном пароходстве все вам это скажут, там его обожают. Он поступил к ним шестнадцати лет на должность рассыльного и пробился сам — учился, отказывал себе во всем. Родители его были очень бедные, они жили в Бордо. Отец часто пил, и каждую субботу мать разыскивала его по полицейским участкам. Поэтому мой муж так ненавидит выпивку. Мне неудобно, что я не могу вам ничего предложить. У нас в доме никогда не бывает спиртного, даже вина. Я думаю, вначале он боялся наследственности и подчинил себя крайне строгим правилам…

Мегрэ хотел что-то спросить, но она продолжала говорить, и он не стал перебивать, решив выслушать ее до конца.