Пашка чертыхнулся про себя: опять боцман не вовремя пришел.

Егорыч окинул хозяйским взглядом кубрик и уселся на койку.

— Гляжу я на тебя, Павло, и не узнаю. Что с тобой случилось? Дело, конечно, дрянь, так нельзя напиваться. И капитан правильно сделал тебе выговор. Но и убиваться не стоит. С кем не бывает?

Пашка тяжело вздохнул. Егорыч истолковал это по-своему.

— Ты не бойся. Если такое не повторится, в училище сообщать не будем.

— Не повторится, — поспешно заверил Пашка, ожидая, что боцман сейчас уйдет.

Но Егорыч не уходил.

— Чего-то скрываешь ты. Поделись, Павло, от сердца отойдет. Легше будет.

— Ничего я не скрываю.

— Дело твое, — вздохнул Егорыч, — не хочешь говорить, не надо. Затаился, затаился ты, парень.

Боцман хлопнул себя по коленям и поднялся с койки. У выхода он обернулся.

— А все же подумай и приходи.

Егорыч ушел, и Пашке вдруг расхотелось писать прощальное письмо.

Синий вечер затуманил речку. Из иллюминатора не стало видно противоположного берега. В небе задрожали первые звезды.

Пашка взглянул на часы — пора.

На барже он выбрал за ящиками удобное место, откуда хорошо просматривалась река, взял багор.

«Пока они достанут свои финки, всех уложу», — злорадно подумал он.

Как быстро летит время. Час ночи. Луна выскользнула из тучных лап и нависла полным диском. От баржи к противоположному берегу засеребрилась лунная дорожка.

«Хоть бы у них мотор заглох, — мечтал Пашка. — Или течь появилась в лодке. А еще лучше врезались в какое-нибудь судно и пошли к чертовой матери всей компанией на дно, раков кормить…»

Без пятнадцати два. Пальцы устали сжимать багор. Пашка опустил его рядом с собой, закурил. В горле защемило, пересохло от сигаретного дыма. Под ногами выросла куча окурков. И за день столько не выкурить.

Лунный серебристый луч вздрогнул на циферблате. Два часа. «Может, не приедут? Передумали?»

Издалека послышалось тарахтение мотора. Ближе. Еще ближе. Внезапно мотор смолк, и снова затишье; только сонное поплескивание реки.

Настороженный Пашкин слух вдруг выхватил из тишины размеренные удары весел. Черная тень пересекла лунную дорожку.

— Один, два, три, четыре, — насчитал Пашка. В баркасе четверо. Не справиться. Ну ничего: поднимется шум, наши проснутся, помогут.

— Эй, морячок! — послышался за бортом баржи сдавленный голос Граммофона. — Как там у тебя?

— Порядок, — глухо отозвался Пашка.

Четверо вскарабкались на баржу.

Штырь толкнул Пашку в спину.

— Молодец, морячок.

Остальные молча кивнули головой. Впереди шел незнакомый полный человек. «Главарь, наверное», — отметил про себя Пашка.

Человек включил фонарик и, словно обнюхивая, осмотрел ящики.

Багор в Пашкиных руках дрогнул. Вот сейчас, сейчас, но не было сил сдвинуться с места.

«Не трусь!» — приказал себе Пашка. Сердце обдало горячей волной крови. Он сделал шаг вперед. Резкий взмах — и человек, которого Пашка определил главарем, схватился за голову.

Пашка отпрыгнул назад, заорал, раздирая черную тишину:

— Бросай оружие, гады! Продырявлю всех!

— Ты что, сдурел?! — испуганно воскликнул Граммофон. — Какое оружие? Нет у нас никакого оружия. — Он медленно, по-кошачьи, начал подбираться к Пашке. На пальцах тускло блеснул кастет.

— Куда, падло Штырь, привел? — выхватывая финку, сквозь зубы процедил человек в белой кепке, тот, что послед ним влез на палубу. — Под вышку подводишь, лярва?

Пашка прижался спиной к ящикам — отступать было некуда.

Луч замер на лезвии финки незнакомца, больно резанул по глазам.

Пашка угрожающе поднял багор, но вдруг увидел, как на незнакомца в белой кепке откуда-то сверху прыгнул Сазонов и подмял его под себя. Еще двое матросов с «Быстрого» навалились на Штыря, выбили у него нож.

— Братва! Полундра! — неизвестно кому крикнул Сазонов.

Граммофон, увидев такой оборот, попятился к баркасу. Пашка бросил багор, двумя прыжками догнал его, четким, заученным ударом в челюсть свалил с ног.

С пристани донеслась трель милицейского свистка.

Пашка вытащил ремень, чтобы связать Саньку, но тот уже был на ногах и, бросившись вперед, резко выбросил правую руку. Пашка чуть отклонился в сторону, и кастет лишь слегка задел его. Короткий удар в солнечное сплетение, и Граммофон, только охнув, опустился на палубу.

Пашка провел ладонью по лицу. Крови не было, но синяк под глазом будет наверняка.

Кто-то вбежал по трапу с пристани на баржу. Луч фонарика обшарил палубу. К Пашке подошли Сазонов и человек в милицейской форме — сержант Бородько.

— Я на тех цуциков давно глаз поставил. А тут вижу — они четвертый день около пристани крутятся… — объяснил он Сазонову. Потом повернулся к Пашке. — Как это ты Граммофона так здорово припечатал?

— Второй разряд по боксу, — небрежно ответил Пашка, потирая кулак правой руки.

Бородько пристально всмотрелся в его лицо.

— А я ж тебя с ними на базаре видел!

— Это он им западню устроил, — пояснил Сазонов.

— Никакой западни я не устраивал. Я и сам не знал, что ты с ребятами на барже был.

— Ладно, — махнул рукой Бородько, — отвезем задержанных в милицию, там во всем и разберемся.

За ящиками послышался шум. Неожиданно скользнула тень человека, перемахнула за борт. С ходу взревел мотор, и он баржи отделился баркас.

— Ушел, гадюка! — закричал Бородько.

Граммофон, уже поднявшийся на ноги, посмотрел вслед уходящему баркасу и злорадно прошипел Пашке:

— Чухнул Штырь! Ну, теперь держись, матросик. Сыграет он тебе хану. Из-под земли достанет. Гадом буду, если Штырь тебя не порешит.

VII

Закатные лучи потянулись из-за дальнего леса и в ослепительном сиянии сошлись на реке, медленно отступили в сырые луга. Там и померкли они. Задуло мокрым ветром. Он по-осеннему заныл в верхушках деревьев, и казалось, что навсегда ушло лето и вот-вот заморосит первый сентябрьский дождик.

— М-да, сегодня поштормит Днепрушка, — нараспев произнес Сазонов. — Ох, и начнет выворачивать все наизнанку. — Он сладко потянулся, но, тут же застонав, схватился руками за перевязанную голову.

— Во трахнули по башке, все сосуды, наверное, полопались. Какого дьявола полез я в это дело? Из-за тебя все. Третий день голова раскалывается.

Пашка ухмыльнулся.

— Ничего, до свадьбы заживет.

— Свадьба… — недовольно пожал плечами Сазонов. — Ты же знаешь, я смотрю на женщин рыбьими глазами. Они и я — это два несовместимых понятия.

— А как же твои невесты в каждом городе?

Сазонов поморщился и снова потрогал повязку.

— Надоело трепаться. Пойдем, что ли, в кубрик, расширим сосуды. После такого дела, я думаю, кэп не будет шуметь.

— Неохота, — ответил Пашка.

— Ну как хочешь. — Недовольный Сазонов ушел один.

Из капитанской каюты выглянул Егорыч, поманил Пашку.

— Эй, Павло! — Боцман оглянулся. — Послушай, до тебя человек из милиции пришел. Опять говорить хочет по тому делу.

— А чего говорить? Все, что знал, уже сообщил.

Егорыч поднял кверху указательный палец.

— Не ерепенься. Раз пришел, значит, надо. Может, вспомнишь еще чего-нибудь.

Невысокий, грузный, с большой залысиной человек окинул Пашку рассеянным взглядом. Пухлые пальцы его нервно отстукивали по раскрытой записной книжке.

— Майор Лаврентьев, — представился он. — Садись, Павел. Я к тебе все по тому же делу. — И он почему-то кивнул на Пашкин синяк под глазом. — В общем, давай все рассказывай сначала о своих дружках-приятелях. Не торопись. Постарайся вспомнить каждое их слово. Это очень важно для следствия.

— Какие они мне приятели? — возмутился Пашка.

— Ну а как же? — Брови у Лаврентьева выгнулись удивленными дугами, в глазах мелькнула насмешка. — Вы ведь пили вместе…