— Знаешь, Маракуша, не спеши. На твой век войны хватит, — миролюбиво сказал майор.

— Мне надоело сидеть, когда…

— Перестань! — перебил его майор. — Майор Лебедев ранен, и, как ты понимаешь, группой придется заниматься мне. А я тебе запрещаю об этом думать… пока. Рота на две трети разбавлена пополнением — подготовь его как следует, а потом уж и думай. — Все, что сказал Зайцев, не вызывало сомнения, но именно тут, чтобы окончательно добить капитана, майор и схитрил: — Кроме того, полковник Петров прямо назвал мне Матюхина. Ему, видишь ли, там, — Зайцев показал пальцем в потолок избы, — верят. Разумеешь?

Он сделал свое дело, этот хитрющий майор. Маракуша еще проверял Матюхина как офицера. Боевая удача Андрея? Она единожды может быть у каждого. А разведка — это профессия. В разведке нужна постоянная удача. Ее нужно организовать, предусмотреть, ее нужно добиться, отвоевать, вырвать у врага. На такое способен не просто умный и удачливый человек, а профессионал. Стать профессионалом Матюхин просто еще не успел. Данные у него, конечно, имеются, но… Но спешить не следовало бы.

Конечно, в душе капитан понимал, что профессионалами не рождаются. И способных молодых ребят нужно и поощрять, и смелее продвигать по службе, а все-таки… все-таки не слишком уж решительно. Вот почему слова майора Зайцева вселили в душу Маракуши не слишком доброе отношение к Матюхину. И Матюхин это почувствовал, уловив в ходе внешне доброжелательного разговора.

— Что смотреть? — ответил Андрей капитану. — Приказа еще не было, а думать… думать я думал. Да и вы готовили.

— И что ж надумал?

— Полагаю, что брать взвод не следует. Три-пять человек вполне достаточно. Если это будет разведка… без диверсионных задач. Группу мысленно подобрал. Похоже, нашел и место перехода линии фронта.

В сущности, Матюхин сделал все, что собирался ему приказать Маракуша. Это и понравилось капитану и, из-за слов майора, насторожило: быстрый уж очень… Не самоуверенность ли это? Может, Андрей в душе считает, что, кроме него, в роте справиться с задачей больше некому?

Капитан испытующе взглянул на Андрея, и Матюхин неожиданно для себя признался:

— Группу подобрать-то подобрал, а… А в душе еще в ней не уверен.

— Это ж почему? Если подобрал…

— Понимаете, товарищ капитан, какое-то странное ко мне отношение… Как будто испытывают меня. Не ощущаю доверия… Вот и волнуюсь.

«Нет, он не загордился, — подумал капитан. — Говорит правду, просто думает о будущем».

Но вслух сказал:

— Не очень это… хорошо.

— По-моему, даже плохо. На задание нужно идти, когда и ты веришь подчиненным, и они тебе верят. Как, впрочем, и друг другу. А я этого полного доверия еще не замечаю.

— Пробовал свести отобранных в одну группу? Например, на занятиях. Поставить им особую задачу, походить с ними?

— Нет. Этого не делал.

— Почему?

— Если честно — так опасаюсь. Люди же заметят, что я кого-то выделяю, и подумают, что либо я готовлюсь к чему-то, а это излишние разговоры и в конечном счете хоть и не выдача, но намек на выдачу военной тайны, либо что я подбираю любимчиков и тренирую их особо.

«Прав, — решил капитан, — прав!»

— Но ведь рано или поздно придется собирать группу.

— Так ведь тогда будет конкретная задача. А сейчас только варианты. И изучение людей. Притирка.

— А кто при всех случаях пойдет с вами? Если придется, разумеется.

— Сутоцкий. Мы с ним уже ходили. И Грудинин.

— А почему Грудинин? — помрачнел Маракуша: он собирался откомандировать Грудинина в батальон. Делать снайперу в разведроте нечего.

— Во-первых, он мне нравится: старательный и своего дела не забывает. Во-вторых, он старше всех, а там… — Андрей махнул в сторону фронта, — там иногда нужен человек с житейским опытом. Не везде и не всегда возьмешь только выучкой. Там еще что-то нужно.

Матюхин не раскрыл, что же еще нужно в тылу врага, но Маракуша понял его. Есть в разведке что-то неуловимое, что отличает ее от остальных видов боевой деятельности. Нужен ей и обыкновенный житейский опыт. Очень нужен. Когда и какой? Никто не знает… Потому что разведка всегда творчество в самых различных, неповторимых обстоятельствах. И Маракуша согласно кивнул.

Они шли молча к опушке леса, вдоль слабо накатанной полевой дороги, поднимая сапогами уже невидимую, пахнущую увяданием знойную пыль, и слушали, как где-то справа, в поле, еще робко, словно примериваясь, покрикивают молодые перепела: «пить-пойдем».

Тут их догнал на «виллисе» подполковник из армейского смерша Каширин. Он легко соскочил с машины, ловко, но несколько небрежно ответил на приветствие младших офицеров и сразу же приступил к делу.

— Капитан, вы участвовали в прочесывании леса, где ранили Лебедева. Что вы заметили необычного?

— Если бы заметил, принял бы меры или доложил, — пожал плечами Маракуша: он недолюбливал смершевцев.

— Это понятно. Но знаете, как иногда бывает: вначале, в горячке, замеченному не придаешь значения, потом оно как бы всплывает в памяти — мелкое, незначительное, даже непонятное, но чем-то примечательное. Такого не обнаружилось?

— Никак нет, товарищ подполковник.

— Жаль. А вы, товарищ младший лейтенант, ничего не заметили?

— Никак нет, товарищ подполковник.

— Опять жаль. И еще. Ваши люди несут службу на передовой. Сами вы там бываете. В тот день или сегодня ничего примечательного не обнаружили? Например, дыма?

— Я видел дым, товарищ подполковник.

— Где? Когда?

Матюхин рассказал обо всем замеченном.

— Вы можете точно определить, в каком месте поднимался дым? — Каширин протянул карту, и они подошли к машине. Шофер услужливо включил прикрытые коробками фары.

— Вот отсюда, товарищ подполковник, — уверенно указал точку на карте Андрей.

— Почему вы говорите так определенно?

— Видите ли, я смотрел на него несколько раз, а когда кто-то еще и выстрелил трассирующими как бы вдоль дыма, то еще подумал, что люди без дела совсем разболтались и за это могут поплатиться.

— То есть как это — поплатиться?

— Ведь противник тоже видел этот дым. Он мог подумать, что это просто случайный костер. А вот если на фоне дыма прошли трассы пуль, он обязательно поймет, что возле этого костра есть и люди. А что стоит артиллерийскому разведчику передать данные на батарею? Минутное дело! И могли бы накрыть артогнем.

Смуглый Каширин потемнел, и глаза у него стали совсем темными, сосредоточенными.

— Вы уверены, что видели трассы? И вам не показалось, что дым… несколько необычный?

— Трассы я видел точно, а цвет дыма… отдавал в оранжеватость. Но я смотрел на него часа два с половиной тому назад, солнце уже перевалило в закат, и потому мне могло показаться, что дым странный.

— Вы доложили кому-нибудь о своих наблюдениях?

— Никак нет.

— Почему?

— Во-первых, еще не успел — только что пришел с передовой, а во-вторых, честно говоря, не придал особого значения.

Каширин опять уточнил точку предполагаемого костра, попрощался и уехал.

— Закрутились, — усмехнулся Маракуша. — Когда припекло, так и разведчиков вспомнили. Ну ладно, Матюхин, иди отдыхай, о нашем разговоре, естественно, молчок, но сам думай. Чует мое сердце — скоро пойдем.

Отдыхать младшему лейтенанту Матюхину не пришлось. На рассвете его разбудил дежурный и передал приказ: взять двух-трех бойцов и прибыть в штаб армии.

— Капитан знает? — спросил он у дежурного.

— А он и приказал. А сам поехал в дивизию.

Кого взять? Может быть, сразу и на задание? Может, решили забросить воздухом?

— Сутоцкого, Грудинина и Шарафутдинова — ко мне в полном боевом.

Пока Андрей одевался, осматривал оружие, он заставил себя обдумать свой поступок — почему он сразу, спросонья решил взять с собой еще и Шарафутдинова? Ведь до этого он никогда не думал о нем. Гафур Шарафутдинов, небольшого, даже маленького росточка, тонкий в талии, почти подросток, пришел с последним пополнением. Его темно-карие, по-татарски твердые взглядом глаза всегда казались Андрею веселыми и чуть лукавыми, словно Гафур знал о каждом что-то смешное, но не спешил об этом рассказывать. Ловкий, стремительный, в рукопашных схватках он проскальзывал между рук товарищей и умел всегда очутиться сзади нападавшего.