— Интересно, — протянул Матюхин. — Следует учесть.

А про себя подумал: «Так вот какую машину-приманку хотел захватить Сутоцкий!»

Они догнали на трофейных машинах свою роту, Матюхин по приказу Лебедева написал подробный отчет, особо остановившись на тактике снайпера, вооруженного насадками для бесшумной стрельбы, потом он опять включился в боевую работу.

Он ничем не напоминал Сутоцкому об их разговоре в тылу врага, но при первое же случае попросил капитана перевести Николая в другой взвод.

— Разведчик он хороший, но…

— Но двум медведям в одной берлоге усидеть трудно? Ладно. Так и сделаем.

В дивизии Лунина все еще разыскивали без вести пропавшую группу разведчиков. Ни Матюхин, ни даже Лебедев так и не узнали, что пропавшие, приняв на себя удар разыскивающих Матюхина немцев, позволили ему выполнить задание.

Что ж… Таков закон войны. Даже погибая, помогать кому-то выполнить приказ.

Николай САМВЕЛЯН

ВИЛЛА «ГРАЖИНА»

Получилось так, что по дороге в морской порт мы объездили чуть ли не половину Ленинграда. Развозили по домам знакомых, искали в магазинах фотопленку, батарейки к транзисторному приемнику. За окном старенькой «Волги» мелькали то Зимний дворец, то Сенатская площадь, то колоннады Казанского собора. На лобовом стекле дрожали капли дождя. Время от времени они срывались, оставляя потеки. Казалось, что мы смотрим видовой кинофильм, отснятый залитым водой объективом. Но это был не кинофильм. Стоило остановить машину, открыть дверцу и ступить на тротуар, как ты превращался в одну многомиллионную частицу Ленинграда. Ты становился ленинградским прохожим, пассажиром ленинградского транспорта, покупателем ленинградских магазинов, зрителем театров и посетителем знаменитых музеев. Как человек, пусть даже на день приехавший в Париж, чувствует себя парижанином, так и Ленинград принадлежит всем, каждому.

Я не живу в Ленинграде, но всегда считал себя немного ленинградцем. Это чувство испытывают многие. Гордятся его набережными, его тающими в туманах колоннадами и мостиками через каналы, уходящими вдаль ровными рядами фонарей. Гордятся Эрмитажем, куда можно отправиться в любую минуту, купить билет и войти в залы, чтобы увидеть своими глазами тысячи картин, которые известны по репродукциям в книгах, открыткам, художественным альбомам.

И вдруг я подумал, что всего этого могло не быть: ни Эрмитажа, ни памятника Петру, ни выстроившихся по шнурку фонарей. Абсолютно ничего. Даже сфинксов на набережной. И Нева несла бы свои воды мимо безжизненных, пустых и мертвых берегов.

Конечно, мы знаем, что план сровнять Ленинград с землей был бредом маньяков. Им не разрешили это сделать — остановили на подступах к великому городу. Ленинград удалось спасти ценой сотен тысяч жизней, ценой доблести миллионов, хотя существовали тщательно разработанные планы, как уничтожить его дворцы, вывезти бесценные собрания художественных сокровищ, разрушить памятники. По мнению гитлеровских стратегов и специалистов по колонизации новых территорий, мало было разбить армии, сжечь в газовых камерах все боеспособное население оккупированных стран. Надо было духовно выхолостить порабощенные нации, чтобы младенцы, став взрослыми мужчинами, не взяли бы в руки оружие. Нужны были Иваны безродные, не считающие себя полноправными и полноценными жителями Земли.

Параллельно с планом военных действий «Барбаросса» продумывался и другой план. О нем меньше писали и еще меньше говорили. Да и по сей день о его деталях мы знаем далеко не все. Заключался он в том, чтобы лишить многие страны, и в первую очередь нашу страну, абсолютно всех духовных ценностей, национальной самобытности.

Если в каком-либо из городов стоял на площади красивый дом, его надлежало разрушить. Если где-то был красивый памятник, его нужно было взорвать. Почему? Да потому, что он был красив. Потому, что любой человек мог смотреть на него и гордиться тем, что его дед или прадед был хорошим скульптором.

Красивые дома и величественные памятники должны были существовать лишь в рейхе. Лучшие картины предполагалось собрать в огромном имперском музее. Его планировали создать в родном городе Гитлера — Линце.

Считалось совершенно недопустимым, чтобы на оккупированных территориях сохранились очаги культурной и духовной жизни, ценные коллекции живописи, скульптуры, крупные библиотеки.

Янтарную комнату из Царского Села демонтировали и вывезли. Разграбили всемирно известные Петергоф, музеи в Крыму, Николаеве, Херсоне, Харькове, лавру в Киеве…

Фашисты осквернили Ясную Поляну. Вскрыли мавзолей Державина. Подготовили взрыв могилы Пушкина. Было ли это похоже на обычные военные грабежи, мародерство и разбой? Нет. В том была система и стратегический план. В нем немало внимания было уделено Ленинграду и Москве. После вступления передовых частей специальные команды должны были заняться грабежами музеев и уничтожением исторических памятников и памятников зодчества.

Почерк у фашизма везде один. Начинается с сожжения книг на площадях и заканчивается попыткой уничтожить соседние народы и вырвать из учебников истории те страницы, где эти народы упоминаются.

…Я ехал в Ленинградский морской порт. Несколько дней пути до Нью-Йорка — и, возможно, станут известны еще дополнительные детали зловещего покушения на историю, культуру, достоинство нашего народа. Но в тот вечер я видел перед собой Ленинград. Радовался ему. Впитывал, вбирал его в себя. И ни о чем другом не хотел и не мог думать…

Не сразу писалась эта повесть, хотя сам не знаю, можно ли назвать ее повестью. В ней есть все — документы, долгие годы хранившиеся в разных местах земли под семью и восемью запретами, есть и выслеживание грабителей, и поиски похищенного, опросы свидетелей и элементы самого настоящего следствия.

Нет лишь домысла. Да он и не был нужен.

До того как изложить хоть коротко все то, что удалось выяснить и установить об этом втором, так сказать, дополнительном «подплане» к плану «Барбаросса», я опубликовал на эту тему ряд статей в газетах и журналах. И сотни читателей откликнулись на них. Многие приняли участие в поисках вывезенных оккупантами наших сокровищ. И не без успеха.

Эти люди помогали в сборе документов, свидетельских показаний, фотографий, которые легли в основу повести «Вилла «Гражина».

Дизель-электроход осторожно оттолкнулся от пирса. Вскоре позади останутся Балтика, Северное море, Атлантический океан. Может быть, уже через неделю можно будет сказать точно, дали ли конкретный результат многолетние поиски, есть ли смысл вести их в дальнейшем. Будет дан ответ и на другой вопрос — возможно ли, чтобы в наше время скоростных самолетов, радиотелефонов, кино и телевидения, когда границы мира сдвинулись, когда соседями практически становятся все страны, ближние и некогда считавшиеся дальними, — возможно ли, чтобы грабители сумели замести следы, чтобы преступления остались ненаказанными?

Итак, поплывем навстречу разгадкам.

СТАНИСЛАВ — МАЛЬЧИК С ПОДЗАМЧЕ

Подзамчем испокон веков называли во Львове район, находившийся внизу, у старинного замка. Путеводитель, выпущенный в конце двадцатых годов, утверждал, что именно не Подзамче водятся «самые смелые в Европе хулиганы». И Станиславу однажды довелось убедиться, что слава подзамчевских хулиганов не случайна. Ему ни за что ни про что проломили голову стальным шариком, выпущенным из рогатки. И было это как раз в тот день, когда он наконец собрал пятнадцать злотых, чтобы пойти вечером в дансинг мадам Рутовской. Правда, гимназистам появляться там запрещалось. Но у Станислава был новый шевиотовый костюм, в котором он вполне мог сойти за студента, а то и за молодого инженера, благо ростом бог не обидел. Но, как вы сами понимаете, появляться в дансинге с забинтованной головой не имело никакого смысла. И вечером Станислав стоял под окнами, задернутыми розовыми занавесками. Из-за окон доносилась музыка. Она как бы висла над улицей, над тротуаром. Слышались голоса, смех. Там была другая жизнь — праздничная, не повседневная. Попасть в дансинг было главной довоенной мечтой Станислава… Когда голова у него зажила, всех гимназистов вывезли на сборы в лагерь в предгорьях Карпат. А из лагеря они вернулись во Львов, который по вечерам гасил огни, боясь налетов немецкой авиации. Варшавские газеты теперь не поступали во Львов. Говорили, что правительство со дня на день объявит о капитуляции. Кончилось иначе — оно бежало в Румынию. То самое правительство, которое незадолго перед тем утверждало, что Германия никогда не посмеет напасть на Польшу, поскольку Польша крепка, как никогда. А если бы нападение и совершилось, то польские кавалерийские части уже через неделю будут патрулировать улицы Берлина. Все поминали недобрым словом господ министров. Но что будет завтра, никто не знал. Ждали немцев. На окраинах рыли окопы, хотя никому не было известно, кто руководит обороной города и руководят ли ею вообще.