Глаза Нифонтова остановились на охапке березовых поленьев, приготовленных возле большой, выложенной изразцами плиты.

— Хорошие у вас дровишки, мамаша, — сказал он, осматривая поленья.

— Не одним днем, слава богу, жили. Не то что нонешние.

— Где же вы дрова про запас держите? — спросил Нифонтов, сдерживая нахлынувшее вдруг волнение.

— Знамо где… Во дворе помещение имеется. Каменный сарай. Вторая дверь наша.

— А ключи где?

— У меня. Только без хозяйского слова я ключей не дам.

Услышав про ключи от дровяного сарая, Щепкин снова покрылся минутной бледностью.

— Дайте им ключи, Варвара Игнатьевна, — сипло сказал он. — Пожалуйста, ищите, я ничего or вас не скрываю.

Нифонтов неприметно, но внимательно оглядел грубые, растоптанные башмаки домработницы.

Да, Николай Николаевич Щепкин жил не одним днем. Просторное отделение каменного, с массивной дверью сарая было под потолок набито дровами, сложенными аккуратными поленницами.

Нифонтов зажег фонарик и, низко согнувшись, стал сантиметр за сантиметром осматривать пол. Белесое пятно электрического фонарика долго шарило по древесной трухе, пока не нашло то, что хотелось увидеть Павлу Ивановичу, — легкие следы обуви, явно непохожие на отпечатки кухаркиных башмаков. Нифонтов осветил фонарем правый угол, забитый дровами, и сказал:

— Отсюда надо начинать!

Через пятнадцать минут в руках чекистов оказался клеенчатый сверток, в котором находились тщательно смазанный браунинг с пятью обоймами и две гранаты-«лимонки».

— Это провокация! — визгливо закричал Щепкин. — Сверток не мой! Оружие мне подсунули. Я категорически протестую.

— Не надо кричать раньше времени, господин Щепкин, — спокойно отпарировал Нифонтов. — У нас улик хватит… Провокации устраивать нет никакой нужды.

Потом нашлась плоская жестяная коробочка. В ней были фотопленки, флакон с белесой жидкостью для тайнописи, рецепт проявителя и длинные полоски бумаги, исписанные столбиками цифр.

Нифонтов доложил о найденном Феликсу Эдмундовичу.

— Это как раз то, что нам требовалось… Обыск продолжать. В квартире оставить засаду…

— Вот так, Вячеслав Рудольфович, обстояло дело, если с подробностями, — сказал Нифонтов.

Не все подробности знал комиссар по особым поручениям Нифонтов.

Когда арестованного Щепкина выводили из подъезда, чекисты не приметили, как в подвальном окне противоположного дома чуть колыхнулась занавеска и внимательные глаза проводили уходящих до поворота.

Приземистый, до глаз заросший бородой сторож в картузе с высокой тульей торопился. Оказавшись в путанице низких, лепившихся друг к другу домов на Кадашевской набережной, он оглянулся по сторонам и юркнул в узкую калитку.

— Ну? — спросил Дуров, открыв дверь на условный стук. — Что стряслось?

— Дядю Кокку взяли…

— Как взяли? — бледнея, словно в лицо ему сыпанули горсть муки, переспросил Ауров. — Как так взяли?

— Обыкновенно, как берут, — сиплым, посекшимся голосом подтвердил Крохин. — Обшаровка была часа три, а потом увезли… Сам Дзержинский приезжал.

— Не обознался, случаем?

— Разве в таком обознаешься… Глаз верный имеем. Еще их благородие господин Уфимцев хвалил. «Не глаз, — говорит, — у тебя, а ватерпас…» Что теперь делать, Епимах Андреевич? Враз головы можно потерять. В Чека рассусоливать не будут. Приставят к стенке — и ваши не пляшут… Заваливается, похоже, дельце.

Крохин говорил, но Ауров уже не слушал. Сжав до хруста кулаки, Епимах Ауров отчаянно думал над новостью. Случаен провал «дяди Кокки» или чекисты напали на след?

«Заваливается, похоже, дельце…» — выплыли в голове слова Крохина. Руки вдруг стали ватными, и тягуче заныли виски.

Может, сейчас чекисты уже идут на Кадашевку…

Уходить! Немедленно уходить!.. Сию же минуту.

— Ноги надо скорее уносить! — словно угадывая мысли, торопливо бормотал Крохин. — Спасать свои головушки. Знакомец у меня на вокзале имеется. Вещички прихватим и айда, пока выход из сеточки есть…

Крохин был испуган. Глаза у него округлились, лицо расплылось, стало творожным, на лбу блестел холодный пот, и дрожали пальцы.

Откровенная трусость филера помогла Аурову взять себя в руки. Голова прояснилась. Воля, как всегда случалось у Аурова в минуты близкой опасности, собралась в кулак и помогла загнать вглубь выплеснувшийся инстинктивный страх.

«Дядя Кокка» не размазня. Не просто будет чекистам расколоть Щепкина. Он же соображает, что у него единственный шанс — это продержаться до выступления. Да и действовал он осторожно. Ненужных следов старался не оставлять, с лишними людьми не встречаться. У этого балаболки Алферова он последнее время тоже перестал бывать.

Удрать сейчас из Москвы — значит кинуть дело, ради которого Епимах Ауров вот уже год ходит по узкой тропочке между жизнью и смертью, чтобы рассчитаться с теми, кто отнял лесозавод, биржи и запани. Кто сделал его нищим «делопроизводителем», заставил за гроши гнуть спину, ходить на собрания, изучать политграмоту и петь по праздникам «Интернационал». Посчитаться с комиссарами, очистившими сейф в банке, со всей красной сволочью…

Ведь все уже готово, все налажено для страшного счета, который вожделенно и терпеливо вынашивает Епимах Ауров…

Неожиданно накатила слепая страшная ярость. Епимах круто шагнул к Крохину.

— Крыса!.. Удрать хочешь?.. Шкуру спасти!

Ударом кулака он свалил филера со стула.

— Тяжелая у тебя рука, — криво усмехнувшись, сказал Крохин, поднимаясь с грязного пола. — За что?

— Вперед зачти!.. На вокзал не побежим, надо дело делать. О «дяде Кокке» наших известить.

Ауров прошел к окну, присел на корточки, отвернул полосу обоев с клопиными следами и вытащил из тайника парусиновый портфель.

— Понесешь… Здесь деньги и всякие наши бумаги. Пусть до вечера у тебя останется.

— Поберегу…

— Удрать не вздумай, Фаддей Миронович… А то ведь мы поможем Чека разыскать тебя, раба божьего… Портфель спрячешь, двигай к Алферову, а я пока с другими свяжусь.

— На засаду бы не нарваться…

— Не мне тебя учить, как на засаду не нарваться. Делай что велено.

Дворник направился на Дмитровку, а делопроизводитель губсовнаркома через полчаса разыскал уединенный телефон и попросил соединить его по названному номеру.

В трубке откликнулся резковато-сухой голос полковника Ступина:

— Здравствуйте, Алексей Петрович. Извините, что рано беспокою… Беда приключилась. Дядя Кокка заболел… Да, сегодня ночью неожиданный приступ. Врачи приехали и увезли в больницу. Не знаю, что и делать. Хотелось бы с вами посоветоваться… Да, в том же месте. Думаю, что часа через полтора я сумею освободиться… В том-то и дело, что болезнь пока неизвестна. А вдруг что-нибудь заразное?

Через некоторое время делопроизводитель губсовнархоза, не явившийся сегодня на службу, оказался на Тверском бульваре и присел на скамью рядом с бородатым человеком в ватном пиджаке и картузе с высокой тульей. Вытащил папиросу и попросил прикурить. Прикуривая, они перекинулись несколькими словами.

Затем Тихомиров появился на явочной квартире Ступина в Хлебном переулке.

Выслушав сообщение об аресте Щепкина, полковник выкатил на скулах желваки. На костлявом лице дернулось правое веко, и с висков стал сползать неровный румянец.

— Остальные? — спросил он, разлепив полоску тонких губ. — Кого еще взяли? Кого?

— Алферов на свободе… О других не знаю.

Ступин подвинул лакированную со скрещенными молниями коробку настольного телефона и торопливо закрутил ручку.

— Миллер на службе… В артель никто не приходил, — отрывисто кидал он и снова начинал звонить. — Алло, барышня!

Долго пришлось дозваниваться до Кускова, но и там чекисты не появлялись.