— Хм, — сказал он, — пиво, а? Мужской напиток, что скажешь, Тед?

— О да. Определенно мужской.

— Конечно, Элейн не любит смотреть, как мужчина пьет пиво. Говорит, это вульгарно. — Мистер Томпсон оторвал этикетку и бросил ее на пол. Она прилипла к его подошве. — Надеюсь, Тед, ты не обидишься, если я скажу… Я тебе завидую, дружище.

— С чего бы мне обижаться?

Мистер Томпсон поднял ноги чуть выше, чтобы ступни согрелись.

— Пусть у тебя, Тед, не очень много всего. Но уж что твое, то твое. Симпатичная, домовитая жена, ящик пива в кладовке, что еще надо для счастья? — Язык у него заплетался. — Я з-знаю, что все обо мне думают… все вы, жители тупика Стэнли. Нас называют «задаваками Томпсонами из семнадцатого дома». Мол, озабочены своим общественным положением и все такое. Но понимаешь, дело не во мне. Это все Элейн. Ей всегда мало того, что есть. То ей хочется новые занавески, то новый ковер. То въезжаем, то выезжаем. А ты? Ты — король в своем скромном трехкомнатном королевстве, верно, Тед?

— Верно.

— А я просто… Просто валет. Нет… даже не валет. Я — десятка червей. А может, и джокер. Вот именно! Джокер, который заменяет козырную карту!

— Выпей еще пивка, Дон.

— Спасибо, Тед. Знаешь, что я тебе скажу? Черт с ней, с Элейн! Отныне начинаю пить пиво. И пусть не надеется, что буду пить из бокала. Прямо из горла! Черт с ними со всеми!

Стейси услышала, как их гость с хлопком открыл бутылку. Крышка полетела через всю комнату и приземлилась на груди Тот. Она не проснулась.

— Небось шахтеры не пьют джин с тоником, верно, Тед?

— Наверное, нет, Дон. Наверное, нет.

Видимо, Дональд сполз пониже, потому что в пределах видимости Стейси оказались отвороты его брюк.

— Да, — проговорил он. — Не представляю себе шахтера с бокалом джина-тоника в руке. Вот уж нет!

— Он расхохотался. — Ха! Ты только представь, Тед. Представь себе такую картинку в пабе, где собираются старые работяги и стрелочники…

— Какую картинку, Дон?

— Представляешь, какой-нибудь чумазый старый шахтер входит в бар; в одной руке фляжка, в другой — гончая на поводке. Входит он в бар и заказывает: «Будьте любезны, мне, пожалуйста, джин с тоником — и обязательно с лимоном и сахарной корочкой!» — Дональд Томпсон расхохотался и поставил бутылку на пол, рядом с диваном. — Господи, ну и здорово ты придумал с освещением, Тед! В нашей конуре темно, как в самой черной дыре Калькутты. Три ночи в неделю мы с Элейн сидим на диване с одним только фонариком. Куда катится наша страна? — Отец Стейси не ответил. — Ну, какое же будет твое решение, Тед? Что посоветуешь народу?

Не успел отец ответить, как включился свет. Отец потянулся к стеллажу и отсоединил провода от аккумуляторов. Дональд встал, опрокинув полупустую бутылку с пивом. На полу у камина зашипела пена.

— Наш долг — поддержать тех, кто в забое, — сказал отец. — Поддержать их и включать весь свет, Дон. Оставляй свет включенным, и пусть государственная энергосистема разорится! Вот что тебе надо делать.

— Весь свет? Даже в тех комнатах, где меня нет?

— Весь свет, Дон.

— Ей-богу, так и сделаю. Наш дом засверкает, как хрустальный дворец. Маяк для ребят из забоя!

Вдруг диван двинулся вперед, и Стейси, подняв голову, увидела, что сверху на нее, улыбаясь, смотрит отец. Он нагнулся и взял Тот на руки.

— Вот твоя младшая, — сказал он, передавая мистеру Томпсону спящую девочку.

На ней по-прежнему были туфли Дороти на платформе. Они были ей велики и болтались на ногах, похожие на большие ярко-зеленые листья. Рука плотно сжимала сверкающую металлическую пивную крышку. Стейси встала и сонно уцепилась за руку отца. Он взъерошил ей волосы.

Мистер Томпсон влажными губами поцеловал Тот в лоб.

— Тед, ты знаешь, что я играю на трубе?

Отец Стейси похлопал его по плечу.

— Иди домой, Дон, — сказал он, — и включи весь свет.

— Так и сделаю, Тед! Вот именно, так и сделаю! Будет не дом, а хрустальный дворец, чтоб его… — Покачиваясь, он осторожно побрел к двери, крепко прижимая Тот к груди.

— Так не забудь! — крикнул вслед отец Стейси. — Весь свет!

— За шахтеров! — отозвался из темноты мистер Томпсон.

Стейси с отцом стояли на ступеньках крыльца и смотрели, как мистер Томпсон идет по лужайке к своему дому. Когда он дошел до ворот, освещенных псевдовикторианским фонарем, они вернулись домой. Отец закрыл дверь и, зайдя в гостиную, щелкнул выключателем. Стало темно.

— Помни, Стейси, любовь моя, — сказал он. — Только богатые подонки! — Он снова взял ее за руку, выключил свет в коридоре, и они осторожно побрели наверх, спать.

Наша мама стирает утром по субботам. Она стирает, сестра развешивает, а когда все высыхает, мы вместе приносим чистое белье домой. Сегодня подморозило, и папина и мамина простыня стала похожа на кусок картона. Пришлось переломить ее пополам, чтобы протащить через дверь черного хода.

Моя обязанность — разбирать трусики, носки и ночные рубашки.

У меня семь пар носков и семь пар трусиков. Трусики считают парами, потому что ног ведь две. Если бы у тебя была только одна нога, как у папы Кисала, трусики все равно были бы «парой». Разве что сесть за швейную машинку и застрочить одну дырку. Тогда можно говорить «одни трусы». Или «штанина».

У нас с Дороти по одной ночнушке, а у мамы их две. Одна синяя, как у меня, ворот и манжеты на резинке, и одна красно-черная распашонка. К ней есть маленькие трусики в тон.

Мама не бросает их в стирку каждую неделю. По-моему, она надевает их только по праздникам.

Зевака на берегу

Тот не переставала удивляться: как в сарае размером три на четыре метра умещается столько всего? Кроме шезлонгов и газонокосилки, там были два забытых мешка луковиц, лотки для семян, компост для горшечных растений, коробка с отцовской коллекцией ракушек, пустые банки из-под варенья, двадцать четыре флакона типографских красок всевозможных расцветок, комод со всякими ручками, набалдашниками, отвертками и гвоздями, а еще картина с синей дамой, которую подарил им дядя Эрни на прошлое Рождество. Кроме того, в сарае хранились рыболовные сачки Тот, которые, как оказалось, трудно найти. Она отодвинула шезлонги — они раскрылись и стали похожи на нескладных жирафов. Все вещи в сарае были затянуты паутиной, а Тот не слишком любила пауков. Наконец, она увидела бамбуковые рукоятки сачков и вытянула их из-под джутовых мешков с луковицами тюльпанов. Сачки были что надо. Длинные рукоятки больше метра, с розовыми нейлоновыми сетками.

— Нашла! Каждому по сачку.

Она вышла из сарая и зажмурилась в лучах яркого апрельского солнца. Кисал Пател сидел, глядя в ведро у крыльца черного хода. В ведерке было полно колюшек и водорослей, каждая рыбка — темно-желтая полоска, почти прозрачная. Он сунул в воду смуглый палец, пытаясь дотронуться до их гладких, скользких боков. Тот присела на корточки рядом с ним.

— В Индии есть колюшки? — спросила она.

— Не знаю! — ответил Кисал. — Я никогда не жил в Индии.

Тот насыпала на поверхность воды сухой рыбий корм. Рыбки толпились вокруг катышков, утаскивали их под воду, а потом выпускали, и корм всплывал наверх с веселым хлопком.

— Здесь сорок две штуки. Смотри. — Она показала на столбцы черточек на бортике ведра. — Еще семь, и мой папа вернется. — Она подхватила две большие банки из-под варенья за проволочные петли, которые были надеты на горлышки. — Ну, пошли, если идешь! И сандвичи не забудь.

По территории графства протекает канал Гранд-Юнион. Возле поселка Бишопс-Крофт, где ландшафт холмистый, суда преодолевают подъемы и спуски с помощью системы шлюзов. Самый длинный участок начинается рядом с хоздвором фабрики типографских красок Роукера. Именно это место Тот выбрала для утренней рыбалки.

Поверхность воды была гладкая и прозрачная, как стекло; в воде отражались ивы, свисавшие над каналом. Их длинные ветви, покрытые молодыми листочками, плескались в воде, как волосы, когда моешь голову в раковине. К противоположному берегу прибило желтую пену — отходы с фабрики. Во дворе были навалены две груды металлических барабанов, переливающихся всеми цветами радуги, как лакричные конфетки ассорти. В каждом барабане находились смолы и химикаты, необходимые для производства типографских красок, которые раньше делал ее отец. Краски назывались «синий кобальт», «составной черный» для газетной типографии и «карминовый красный-167» для «Гордости хозяйки» — этой краской выведена надпись у них на хлебнице. Папа рассказывал Тот, что смолу привозят из Африки. Большую партию смолы, похожую на простыню, режут на кусочки и хранят в зеленых бочках. Он пугал ее рассказами об экзотических пауках, которые иногда попадаются в бочках со смолой из Нигерии, и о взрывах в дисперсионном цехе — металлическом ангаре, где два человека лопатами засыпали в дробилку нитроцеллюлозу, мягкую, как мыльная стружка.