Туэйт покачал головой.

– Ты не понимаешь, – по щекам его струились слезы, и он уже не пытался их скрыть, – я был плохим мужем. Дорис любила меня. Для нее никого больше не существовало. А я... – он умолк, но ошибиться в смысле его слов было невозможно. Он наклонил голову, зарылся пальцами в повлажневшие волосы. – И не знаю, что мне теперь делать.

Трейси понимал, что Туэйт говорит о своей вине, и чувствовал странное родство с этим измученным болью, виной и яростью человеком.

– В душе каждого из нас живут демоны, – мягко произнес он, – и иногда помогает просто рассказать о них.

Туэйт дернулся, будто его кто толкнул, поднял голову. Глаза его сверкали.

– Только не надо изображать из себя психоаналитика, – рявкнул он, а затем тяжело вздохнул: – Господи, я не понимаю, что говорю.

Трейси пододвинул к нему стакан.

– На, лучше выпей. Туэйт выпил, кивнул:

– Может, ты и прав, – он прикрыл глаза. – У меня есть одна... Она проститутка, – он открыл глаза и глянул Трейси в лицо. – Но особая, – он ждал, что скажет Трейси.

– Ну и что? – спросил тот.

Но момент был упущен, и Туэйт лишь вяло махнул рукой:

– Да ничего. Шлюха, как я сказал. Ничего особенного.

– Но ты ходил к ней.

– Да, конечно... Я мог делать с ней то, что не мог... с моей Дорис.

– Значит, ты изменял жене.

– Да не в этом дело, неужели ты не понимаешь? – Виски делало свое дело, гасило боль. Физическую и душевную. – Я вел двойную жизнь, это-то я теперь вижу. Только вот понял слишком поздно. Я ведь даже не попрощался с нею утром! – Лицо его исказилось, руки снова задрожали.

– Много лет назад, – начал Трейси и жестом приказал официанту принести еще, – я был в армии, не важно, в каких войсках... Меня послали в Юго-Восточную Азию, это было во время войны во Вьетнаме. У меня под началом было шестеро. Один из них – высокий тощий мальчишка, такой, знаешь, неуклюжий, – он подождал, пока Туэйт с пониманием кивнул, и продолжил: – нам тогда присылали всяких, и плохо обученных тоже: времени на подготовку не хватало. Бедолаг просто бросали на линию огня и считали, что с ними мы выиграем войну.

– В основном черных да недавних приготовишек, да?

– Да, в основном. Но этот парнишка, Бобби, был белым. И самым усердным из всех. Мне казалось, что он все время пытается кому-то что-то доказать.

Во всяком случае, он сражался, как черт, и довольно быстро всему учился. Я сам взялся за его обучение, и лишь один из моих советов он не принимал: я учил его ни с кем во время войны не сближаться. У него был приятель в нашем подразделении, настоящий психопат, с глазками-бусинками и манией убивать. У этого типа не было кроме Бобби никаких друзей. Что они такого друг в друге нашли, я так и не мог понять.

Трейси увидел в лице Туэйта заинтересованность – он наклонился над столом, уставился на собеседника и, может быть, впервые хоть на миг забыл о своем горе. Этого Трейси и добивался.

– Однажды мы отправились в ночное патрулирование. Дружок Бобби, этот психопат, шел первым. Он, словно ищейка, чуял вьетконговцев. – Трейси выпил. – Только на этот раз ему не повезло. Он напоролся на мину, и его разорвало. На шесть кусков.

Бобби был в шоке. А я ведь предупреждал его: не заводи здесь друзей, не привязывайся к людям! Но он был из тех, кто жаждал дружбы. Что он делал на войне? Не пойму. Я знал, что он попал не по призыву, а пошел добровольцем. Но, к сожалению, у военных не хватило ума послать его служить куда-нибудь на базу в Айове, – Трейси допил виски. – Наутро нам снова надо было идти в дозор, но Бобби отказался. Он хотел остаться рядом с телом друга. У нас было важное задание, я и так уже потерял одного человека, так что я рассвирепел, наорал на него, влепил ему пощечину на глазах у всех и заставил его идти, – теперь уже Трейси смотрел куда-то вдаль. На него нахлынули воспоминания о жарком, влажном воздухе джунглей, он вспомнил пение птиц, жужжание насекомых, вспомнил, как саднила кожа, вспомнил пот и безмерную усталость. И вонь. Смерть была повсюду, неподвижный, жаркий воздух пропитался ею.

– Ну и что? – Туэйт вернул его к действительности. – Что случилось?

Теперь Трейси недоумевал, с чего вдруг он затеял этот рассказ. Для того ли, чтобы просто рассказать, что с ним случилось в этой жизни, или была какая-то иная, более эгоистическая причина?

– И поскольку я был зол на него, я приказал ему идти первым, в головном дозоре. Мне не следовало этого делать: – он был неспособен к таким вещам.

– И что случилось? – повторил Туэйт.

– Он не вернулся, – бесцветным голосом ответил Трейси. – Он не хотел идти, и он не соблюдал предосторожностей. Я должен был это предвидеть. Потом я нашел его среди тлеющих останков лагеря красных кхмеров. Они медленно, методично забили его до смерти. Они пытали его: подпалили ему член и яйца, они швыряли в его тело ножи. То, что я обнаружил... Это было месиво. Они забавлялись им медленно, методично. Я видел это по выражению, застывшему у него на лице. Я и по сей день помню его таким. Помню его взгляд, взгляд человека, видевшего ад.

– Вот, значит, как было... – сказал Туэйт.

– Но на этом не кончилось, – Трейси бесцельно двигал по пластиковой поверхности стола свой пустой стакан. – Я отправился по следам ублюдков.

– И нашел их? Господи, да в это поверить невозможно.

– Не их, а его, – медленно произнес Трейси. – Или одного из них. По крайней мере, мне важно было верить, что он – один из них.

– И ты убил его.

– Да. Но не сразу, – Трейси крутил и крутил в руках пустой стакан. – Я сделал из бамбука шест примерно восьми футов длиной, на конце укрепил петлю, которую накинул на шею вьетконговцу. Другой конец я держал в руке. На этот раз мы сделали дозорного из него. В тот день мы избежали ловушек.

Я подталкивал его шестом, но он мог сообщать нам обо всех ловушках, поджидавших нас на тропе. Он обводил нас вокруг них, он до смерти боялся, что в любой момент может сам взлететь на воздух или что его пронзит замаскированное копье, – Трейси так резко толкнул стакан, что он упал и разбился.

Гомон за столом, где сидели китайцы, утих. Они смотрели на двух посетителей так, будто только сейчас их увидели. Затем болтовня их возобновилась, молодая китаянка встала и собрала осколки.

– И в самом конце я позаботился о том, чтобы страхи его были не напрасными. Мы шли обратно по той же тропе, и я запомнил опасные места. Этот тип был мне больше не нужен. И я приговорил его.

Туэйт внимательно разглядывал Трейси. Он видел, что его мучает боль.

– Послушай, – сказал он, – ты говорил, что предупреждал этого парнишку, Бобби, не заводить на войне друзей, не привязываться, – Туэйт допил остатки виски. – Только мне кажется, что ты сам к нему привязался. Что ж ты не следовал своим собственным советам?

Кэтлин Кристиан толкнула двери отеля «Паркер-Меридиан» и оказалась на Пятьдесят шестой улице. Воздух был жарким, но отнюдь не таким влажным, как в Вашингтоне, и она втянула его в себя не без удовольствия.

На ней были серьезные шелковые брюки и голубой хлопковый свитер, голубые туфельки из ящеричьей кожи, а нитка черного жемчуга дополняла наряд. Она чувствовала себя в отличной форме, совершенно готовой к тому, что ей предстоит сделать. День обещал быть, как она выражалась, «рисковым», но она любила «рисковые» дни – без них жизнь была бы ужасно скучной. Что касается человеческой породы вообще, то она была о ней невысокого мнения, и это невысокое мнение о человечестве, как ни странно, придавало ей сил.

Кэтлин свернула налево, прошла полквартала до Шестой авеню, там подозвала такси и скомандовала:

– На угол Третьей авеню и Двадцатой улицы.

Она опустила оконное стекло, откинулась назад и без всякого интереса глядела на проплывавшие мимо здания. Она родилась в Нью-Йорке, но не чувствовала никакой привязанности к этому городу. Нью-Йорк считался центром коммерческой жизни, а коммерция ее нисколько не волновала. Вот Вашингтон – это совсем другое дело. Там сосредоточена власть, и именно власть волновала и возбуждала ее. Иного такого места на земле не существовало. Париж?.. Что ж, Париж хорош и удобен для отпусков и праздников, но жить следовало в Вашингтоне.