Перед Жалекеном стоял среднего роста, крепко скроенный мужчина. Его белое, чисто выбритое лицо не скрывало настороженность.

— Садитесь, — приказал капитан.

В кабинет с бланком протокола допроса в руках вошел Рэм Михайлович. Увидев его, Северинов побледнел еще больше. Тлеумагамбетов задал первый вопрос:

— Как вас зовут по имени и отчеству?

— Сергей Павлович.

— Назовите свою настоящую фамилию?

Последовала длительная пауза. Северинов зачем-то встал со стула, скомкал в руках фуражку, стал переминаться с ноги на ногу.

— Мы ждем.

— Игольников я. Но живу под чужой фамилией… Хотел скрыть, что был в плену у немцев.

— За нахождение в плену не наказывают, — пояснил капитан. — Очевидно, был другой повод. Но об этом после. Сейчас скажите, когда, где и при каких обстоятельствах вы сменили свою фамилию?

— Это произошло в Теректах, вскоре после демобилизации из армии.

— Каким путем?

— В сельсовете я назвался Севериновым и сказал, что в дороге вместе с деньгами выкрали документы.

— И вам поверили?

— Не сразу. Вместо паспорта выдали временное удостоверение. Я тут же уехал, рассчитывая сменить удостоверение на паспорт по новому месту жительства.

— Из Праги вы убежали к союзникам?

— Да. Хотел к ним податься. Не вышло. Под Пльзеном, почти у самой цели, меня, еще некоторых власовцев, задержали чешские партизаны и передали советскому командованию.

— И что же дальше?

— Советская военная комендатура Праги направила меня в сборный лагерь бывших советских военнопленных, который находился в местечке Карлупы. Через месяц был зачислен в запасной полк, затем попал в 983-й полк 283-й стрелковой дивизии. Потом служил еще в одной части, а демобилизовавшись, выехал в Советский Союз.

— А в Торуне говорили, что не вернетесь в СССР?

— И это вы знаете? — удивился Игольников. — Став военнослужащим Советской Армии, я обрел надежду на то, что как-то удастся скрыть свою преступную деятельность, замести следы.

— На сегодня хватит, — сказал Тлеумагамбетов. — Подпишите свои показания…

Они не заметили, как прошел этот напряженный день. И только вечером, вернувшись от прокурора, который давал Санкцию на арест Игольникова, Жалекен спросил:

— Ты обедал, Рэм Михайлович?

— Нет. Когда же?!

— Ну, тогда идем вместе. Заодно немного передохнем. Можно ведь?

Карташов устало кивнул головой.

Н. Милованов

А ПОЕЗД ШЕЛ…

Московский скорый прогромыхал по мосту через реку Каскелен, и этот грохот далеко разнесся в морозном декабрьском воздухе. Он летел над зарослями камыша вдоль широкой поймы, уносился к горам Заилийского Алатау.

До Алма-Аты оставалось еще полчаса езды, но в вагонах уже началась традиционная суматоха. Пассажиры укладывали в чемоданы, рюкзаки дорожные вещи.

Не спешили двое: подполковник Иван Петрович Костин — начальник отдела НКВД Турксиба, возвращавшийся из очередной командировки по южному участку железной дороги, и его попутчик подполковник Салах Сагдеевич Сагдеев, заместитель начальника отдела НКГБ, недавно назначенный на эту должность. Оба в форме, подтянутые, чисто выбритые, они стояли в коридоре у окна, вели давно начатую беседу. Иван Петрович рассказывал Сагдееву об Алма-Ате, условиях работы, называл фамилии общих знакомых.

На станции они распрощались. Салах Сагдеевич сел в присланную за ним машину, поехал в управление, а Иван Петрович заспешил домой, к семье. Жил он недалеко от железнодорожного вокзала, поэтому решил пройтись пешком.

Встретить в Казахстане однокашника по учебе, да еще в военную годину, не так-то просто, и Салах Сагдеевич радовался каждой новой беседе с Иваном Петровичем. Когда-то они продолжительное время жили вместе, под одной крышей, ходили на лекции в одну и ту же аудиторию. У них было много общего. Каждая новая встреча возвращала их к лучшим временам жизни, наполненным волнующими событиями, интересными встречами с видными людьми.

Служебная деятельность Ивана Петровича была тесно связана с обеспечением государственной безопасности на транспорте. Он часто приезжал в отдел НКГБ к капитану Жалекену Тлеумагамбетову, выбирал минуту-другую, чтобы заглянуть к Салаху Сагдеевичу.

В одну из таких встреч Костин спросил у Сагдеева:

— А Феликса Эдмундовича вам приходилось видеть?

— Да, — ответил тот. — И не один раз.

— Тогда мы с вами счастливые люди.

— В первый раз, — сказал Салах Сагдеевич, — я видел Феликса Эдмундовича 23 января 1924 года, когда слушатели нашей школы были выстроены на Павелецком вокзале в связи со встречей траурного поезда с телом Владимира Ильича Ленина.

Вскоре после нашего прибытия на вокзал, туда приехал Феликс Эдмундович. Мы уже знали, что он был назначен председателем правительственной комиссии по организации похорон Владимира Ильича. Начальник строевой части школы направился было к Дзержинскому, чтобы отдать рапорт, но тот махнул рукой, коротко бросил: «Не нужно!». И в самом деле, в эти горестные минуты формальности были ни к чему.

Позже, после похорон Владимира Ильича, я видел Феликса Эдмундовича несколько раз у нас в школе.

Был я у него и на приеме по случаю моего назначения на работу в город Херсон. Едва зашел в кабинет, Дзержинский пригласил сесть поближе к столу, сразу начал беседу. Говорили о том, что в органы ОГПУ на железнодорожном транспорте вливаются новые, хорошо подготовленные кадры. И это, как я заметил, радовало Дзержинского.

Иван Петрович после беседы с Сагдеевым вернулся к себе в кабинет, устало опустился в кресло. Было за полночь. Он посидел так минут пять, достал из кармана гимнастерки исписанный листок бумаги, положил на стол. Быстрым взглядом пробежал по фамилиям беспризорников, снятых с ташкентского почтового поезда и доставленных в детскую комнату вокзала станции Алма-Ата первая.

Читая список, Костин старался мысленно нарисовать портреты детей, но не мог вспомнить ни одного из них. Во время проверки они стояли, плотно прижавшись друг к другу, напоминая бесформенную кучу разноцветного грязного тряпья.

Подумав немного, Костин поставил против фамилии очередного ребенка галочку, задержал взгляд на следующей записи. «А этот совсем еще маленький, — решил он. — Лет пяти, не больше. Даже не знает своей фамилии». И вспомнил, как тот робко ответил на вопрос дежурного:

— Я — Сема.

— А фамилия?

— Не знаю.

— А маму как звали?

— Мама, — прошептал мальчик и склонил голову на худую грудь, прикрытую старой грязной фуфайкой. Он плакал.

Иван Петрович подошел к мальчику, взял его, усадил на стул, спросил:

— Скажи, Сема, где вы жили с мамой и папой?

— Не знаю. Мой папа уголь копал. Потом пошел фашистов бить.

— С Донбасса он, — крикнул кто-то из тех, кто был постарше.

Сколько таких обездоленных видел Иван Петрович за свою долгую военную и чекистскую жизнь. Это обогатило его умением с первого взгляда различать среди уголовников простых беспризорников, которые в силу каких-то житейских невзгод потеряли своих родителей, отбились от дома.

«Так, значит, этот Сема из Донбасса», — подумал Иван Петрович и мысленно перенесся в далекое прошлое, к временам гражданской войны в Донбассе, где прошли его детство и юность. Там же началась его служба в Красной Армии. И началась она не совсем обычно. Как только Первая конная армия Семена Михайловича Буденного освободила от деникинских войск железнодорожные станции Попасную и Дебальцево, Иван Петрович накинул на плечи старенький полушубок, сунул в карман кусок хлеба и покинул Голубовку, где работал помощником товарного кассира. На тендере паровоза добрался до Попасной, пришел в штаб. Его зачислили рядовым на бронепоезд «Смерть директории!», входившем в состав бронесил Первой конной, которыми командовал энтузиаст своего дела Кривенко.

В этом стальном доме Иван Петрович и принял боевое крещение. Это случилось на четвертый день его службы, в бою за железнодорожный узел Иловайская. В результате сражения буденовцы полностью очистили от белых линию железной дороги Иловайская — Алексеево — Леоново. Деникинцы бежали из Донбасса.