Француз вернулся с улыбающимся оливково-смуглым сирийцем на буксире, круглолицым малым с синими щеками, очевидно, под цвет его саржевой формы. Француз отступил, и сириец довольно неловко объявил, что правила вынуждают его подвергнуть Мэйбл и меня неприятному для нас досмотру.

— На предмет чего? — спросил я.

— Золота, — ответил он. — Закон запрещает провозить его через границу.

— У меня только один золотой, — сказал я, показывая ему монету в двадцать долларов, и его желтые глаза просияли при виде их. — Можете взять, если так проще.

Под взглядом француза я положил деньги на его открытую ладонь. И тут же стало понятно, что сирийский таможенник выбывает из международного конфликта. Он был куплен с потрохами, исполнен благодарности и в ближайшие несколько часов мог лишь пылко выражать симпатию Соединенным Штатам.

— Я их обыскал! — сообщил он французскому офицеру. — Золота при них нет, все в порядке.

У всех есть недостатки, в том числе у французов, однако французы более восприимчивы к силе логики, чем большинство людей. Офицер в малиновых штанах и при сабле цинично усмехнулся, пожал плечами и отправился дальше нарушать покой других пассажиров.

Глава 12.

«ЗАВАРИ КАШУ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОНИ БУДУТ ГОТОВЫ»

Перед самым отправлением к двери нашего купе подошел красавец — несомненно арабских кровей с холеной черной бородкой, хотя и одетый в европейский синий саржевый костюм. Костюм был безупречно скроен, а бородка столь же безупречно подстрижена. Араб пристально смотрел на Грима.

Видно было, что каждый мускул его тела послушен ему, да и держался он как настоящий боец. Предположение подкрепляла метка под глазом, которая вполне могла быть шрамом от пули. Этот парень мог подойти и без всяких предисловий попросить у меня взаймы или помочь расправиться с врагами — и получил бы и то, и другое. Более того: он получил бы это снова, даже не расплатившись за первый раз.

Однако Грим удостоил этого человека лишь беглого взгляда и больше не обращал на него внимания, пока поезд не набрал скорость. И тут человек в синей сарже подал голос.

— О, Джимгрим!

Голос у него был высоким и звонким, точно колокол.

— Входи, Хадад, — ответил Грим, едва взглянув на него. — Чувствуй себя как дома.

Вошедший забросил чемодан в сетку, а я уступил угловое место, чтобы он мог сидеть лицом к Гриму. Он ответил на мою учтивость улыбкой, мелькнувшей, как клинок в замахе, не тратя времени на глупые протесты. Он знал, чего хотел. Знал достаточно, чтобы брать, когда предлагают. Понял меня и ожидал, что я его пойму. Потрясающий малый. Он сел, чуть подавшись вперед и не касаясь спиной подушки, а его руки с сильными пальцами неподвижно покоились на коленях. На Мэйбл Тикнор он посмотрел не то что с тревогой — скорее настороженно.

— Есть новости? — спросил Грим.

— Мир звенит от новостей, Джимгрим! — со смехом ответил он по-английски. — Кто эти люди?

— Мои друзья.

— Твои близкие друзья?

Грим кивнул.

— И дама тоже?

Грим опять кивнул.

— Эта рекомендация много стоит, Джимгрим!

Грим представил нас, назвав Джереми Джмилом Расом.

— Ха! Я слышал о тебе, — сообщил Хадад, глядя на Джереми. — Австралиец, который странствовал по всей Аравии? Думаю, я единственный араб, который знал, кто ты на самом деле. Помнишь случай в Вади Хафизе, когда местный священник выдвинул против тебя обвинение, а шейх в желтом куфийи объявил толпе, что знает, что ты пророк? Я и есть тот шейх. Мне понравилась твоя отвага. Я часто думал о том, что с тобой стало.

— Вот теперь сам видишь! — воскликнул Джереми, и они обменялись рукопожатиями.

В течение последующих двадцати минут Хадад и Джереми тараторили, обмениваясь воспоминаниями. Это походило на перестрелку двух пулеметов, и человек, который не знает Аравии, не понял бы и половины. Исключение составляет примерно один из десяти миллионов, и я к этому числу не принадлежу. Однако Грим слушал своего собеседника, как радист тиканье морзянки. Наконец Хадад прервал беседу, иначе Джереми так и болтал бы до самого Дамаска.

— Значит, стервятники слетаются, Джимгрим? Или мы потеряли надежду? Мы собираемся хоронить Фейсала или короновать его?

— Много ли тебе известно? — спросил в ответ Грим.

— Ха! Больше чем тебе, мой друг! Я только что из Европы. Лондон, Париж, Рим… Я останавливался в Дераа, чтобы послушать, как разносятся слухи и переходят через границу туда и обратно. Англичане склоняются в пользу Фейсала и помогли бы ему, если бы могли. Французы против него и предпочли бы видеть его мертвым святым, нежели живой докукой. Но вот какая сплетня встревожила меня больше всего: Фейсал якобы отправил письмо в Иерусалим, призывая мусульман восстать и перебить евреев. Это не похоже на Фейсала, но французский агент в Дераа заверил меня, что письмо попадет к нему буквально на днях.

Грим улыбнулся Мэйбл.

— Может, покажешь ему письмо? — предложил он.

Мэйбл тут же порылась в загадочных глубинах под своей английской блузой и вытащила документ, завернутый в медицинский бандаж из промасленного шелка. Хадад развернул его, внимательно прочел и вручил Гриму.

— И ты дал себя этим обмануть? — возмутился он. — Разве Фейсал так говорит или пишет? С каких пор он стал трусом и подписывается числами вместо имени?

— Что ты об этом думаешь? — спросил Грим.

— Ха! Ясно, как чернила на бумаге. Это письмо написано, чтобы использовать его против Фейсала. Во-первых, оно навлечет на него подозрения британцев. Во-вторых, у французов появится повод напасть на него. В-третьих, они смогут уличить его в измене, а за такое можно посадить его в тюрьму или казнить… правда, сначала его надо схватить. Что ты думаешь с этим делать, Джимгрим?

— Собираюсь показать его Фейсалу.

— Хорошо! Я тоже еду повидать Фейсала. Возможно, нам вдвоем удастся объяснить ему, как лучше поступить.

— Если мы сперва договоримся, — ответил Грим, сухо улыбнувшись.

— Ты согласен, что дважды два четыре? Это так просто, Джимгрим. Фейсалу не выстоять против французов. Финансисты развернули свою сеть, чтобы накрыть Сирию. У Фейсала, можно сказать, нет артиллерии. Нет газа, нет газовых масок. А у французов всего этого полно, нет только денег. Дух Сирии подорван пропагандой и коррупцией. Пусть Фейсал перебирается на британскую территорию, а оттуда в Европу, где его друзьям представится случай потрудиться для него. Британцы отдадут ему Месопотамию, и тогда нам, арабам, придет черед доказать, что мы едины. Так я думаю. Договорились?

— Если таков твой план, Хадад, я с тобой, — ответил Грим.

— Тогда я тоже с тобой. По рукам!

— Шуай, шуай (попридержи лошадей)! — проговорил Грим. — Лучше присоединяйся ко мне в Дамаске. В вагоне впереди едут шестеро, и им не терпится расправиться с нами. Они завладели письмом и считают, что оно настоящее. Но едва обман обнаружится, начнется драка.

— Я хорошо дерусь, — отозвался Хадад.

— Мой друг Нарайян Сингх впереди и наблюдает за ними, — сообщил Грим. — Скорее всего, как только правда выплывет наружу, они сделают все, чтобы всех нас арестовали на каком-нибудь полустанке. Предлагаю их опередить.

— Я хорошо опережаю! — сказал Хадад.

— Тогда не опережай меня, — рассмеялся Джереми. — Там есть парень с лицом, похожим на свиной зад, — Юсуф Дакмар. Оставь его мне.

— Я хороший мусульманин. И не стану прикасаться к свинье, — с улыбкой заявил Хадад.

Потом мы заговорили о Фейсале и Аравии.

— О, если бы с нами был Лоуренс! — взволнованно воскликнул Хадад. — Маленький, маленький человек — ростом чуть выше миссис Тикнор. Но он как Давид против Голиафа! И хотите верьте, хотите нет, ходят нелепые слухи, будто Лоуренс вернулся и скрывается в Дамаске. Французы этим не на шутку обеспокоены. Они связались по кабелю со своим Министерством иностранных дел и получили официальное опровержение. Но официальные опровержения нынче мало значат. Пятеро из десяти французов в Сирии верят, что Лоуренс присоединился к Фейсалу и если попадется, с ним быстро разделаются. Но, Джимгрим, если бы это было правдой! Уаллахи!