Недавно мне позвонил бывший коллега и говорит: надо помочь одному нашему товарищу. У него с сердцем плохо, положили в больницу и попросили 46 тысяч рублей за операцию. А у него ничего нет. Вот такой выбор без выбора: только на тот свет. Все это не укладывается в сознании нашего человека. Российская компартия предупреждала обо всем. Но народ оказался на волне всеобщего отрицания, разрушительства.
Явление партократии было всегда и всегда останется. Василий Николаевич Дьяконов вышел из партии, как только почувствовал: их взяла. Теперь он при случае и без случая бьет себя в грудь, что он демократ. А на деле он — бывший партократ, комсомольский работник, он оттуда. Трагедия нашей партии, которая породила вот таких политических перевертышей, в этом. Вы посмотрите биографии наших нынешних лидеров. Они‑то ведь в партию вступали по конъюнктурным соображениям. Жизненный путь у всех приблизительно одинаковый. Например, у Михаила Сергеевича Горбачева стаж трудовой после университета — 10 дней. Очень показательно! Вуз, потом комсомол — и пошли по ступенькам. Они не знают жизни. И это их трагедия, наша общая трагедия. Они нигде не успели оставить свой след, не успели повариться в трудовом котле. Жертвы пороков нашей системы. Ведь кадровая политика не самая лучшая была.
Однако так называемого застоя я не вижу. Застоя не было, это миф, придуманный демагогами, клеветниками.
— А что же было?
— Была нормальная работа. Чтобы понять, какой в этот период был «застой», достаточно взять статистические данные по той же Кубани. За пять лет в сельском хозяйстве приросты производства были на уровне 30 процентов. Ска жите, это застой? То же самое но Ростовской области, по Ставропольскому краю, Воронежской, Белгородской областям. Это те районы, которые я хорошо знаю.
Вы молодые, вам легче отрицать, а мне легче утверждать.
Да, мы многое делали не так, поэтому я и за перестройку выступил, но динамика в целом была положительной. Застой, как способ все отрицать, чтобы лишить нас самобытности, своего, особенного. Урхо Калево Кеккенен, мудрый человек, когда его лет двадцать назад обвиняли в терпимости к коммунизму, сказал: «У большого медведя под боком шалить нужно осторожно».
Этот «большой медведь» всегда мешал всем. И Никсон, и де Голь в свое время говорили: вас слишком много. А Советский Союз начал набирать мощные обороты.
Опять‑таки обратимся к Кубани. Если бы мы успешно осуществили ту интенсификацию сельскохозяйственного производства, которая уже громко заявила о себе в 87–88 годах, мы бы уже ломали голову над тем, куда девать продукты. Нам нужно было просто — напросто решить проблему тех 30 процентов продукции, которые пропадали от бесхозяйственности, да, собственно, не от бесхозяйственности, а от потребительского подхода к сельскому хозяйству.
Мы становились крепко на ноги, что и забеспокоило сильных мира сего. Что они сделали? Отказали нам в средствах защиты растений, в кормовых добавках. А потом и вообще забыли, что была такая продовольственная программа.
— Иван Кузьмич, вы перенесли инфаркт. На то были какие‑то личные причины или вы так пережили то, что случилось с партией, со страной? Что с вами произошло.
— Со мной произошло то, что должно было произойти с каждым нормальным человеком.
Я последние три года, вы помните, был в эпицентре политической борьбы и принял на себя шквальный огонь буквально всех калибров. Телевидение, «Огонек», «Комсомольская поавда», «Московские новости», «Известия» — не проходило л недели, чтобы я не был выставлен в самом карикатурном свете.
Меня и мою семью шантажировали телефонными звонками, угрозами, причем достали и самых дальних родственников. Нашлись добровольцы и поехали по тем местам, где я жил и работал, — а я по России поколесил порядочно. Искали на меня компромат.
Я понимал, что политическая борьба — это очень серьезно, старался держаться, не срывался. У меня внутри была пре дельная ясность: либо я предаю своих товарищей, дело наших отцов, ухожу в тень, либо надо держаться. Я и держался, сколько мог. Но не каждому суждено выдержать такой пресс. Мне было не суждено…
Зато у меня сейчас есть время обобщить, сказать себе самому, где и в чем я был сам виноват. Например, в силу своей неискушенности в большой политике многое принимал за чистую монету. Я думал, что политика не столь безнравственна, как оказалось.
Вы помните выступление бывшего шефа КГБ Крючкова на одном из Съездов народных депутатов об «агентах влияния»? Речь тогда шла о записке Андропова в Политбюро, которую он написал еще в 1978 году и которая до сих пор не предана огласке. Та система занималась не просто вербовкой агентов. Вспомните, с чего начиналась у нас критика существующего строя? С разговоров о том, что «у них» все лучше. Мы к ним ездили, нам показывали только хорошее. Понятное дело, какой же хозяин покажет плохое? А теперь выясняется, что не так все «там» безоблачно. Об этом много пишут сейчас наши диссиденты. Они криком кричат: что ж вы делаете, вы же совсем не знаете этой жизни!
Так вот, на первом этапе насаждалось такое мнение, что все у нас не так, что мы никуда не годны, нет никакой перспективы… Я знаком с некоторыми документами, которые проходили по Политбюро, по президентскому совету, МИДу, и знаю, какие усилия предпринимались в отношении России. И на этой почве прекрасно развивалась бацилла партократов. Вы же помните, как в Краснодаре пытались свергнуть крайком партии. Пять суток длился стотысячный митинг. Я выдержал, потому что мне персонально нельзя было ничего предъявить. Я не пил, не гулял, не принимал гостей за чужой счет, не владел ни дачей, ни машиной. Я постоянно жил среди людей.
А вот в Волгограде подобное удалось. Лучшего друга президента бросили на растерзание толпе. В Анапе, в Абинске были предприняты схожие попытки, мы спокойно вышли из кризиса.
— Значит, вы считаете, что события у крайкома партии в Краснодаре были спровоцированы не посылкой резервистов в Закавказье, а чем‑то другим?
— Посылка резервистов — не причина, а следствие. И этим следствием воспользовались совершенно определенные силы. Они слетелись на крайкомовскую площадь со всего Союза, я помню эти лица — лица тех, кто создавал народный фронт в Краснодаре.
— Иван Кузьмич, давайте поговорим о так называемой русской обиде. Есть такое понятие национальной обиды, которая сейчас выплескивается со страшной и разрушительной силой то в одном месте, то в другом.
— Для русского народа вопрос этот особо важный и болезненный. Россия объединила все народы, проживающие на своей территории, лишившись собственного дома, собственного «я». Возьмем Москву. Что сегодня в ней русского? Театры, музеи — все «наше». И ничего национального, особенного. Я склонен сегодня утверждать, что русского ничего не осталось. Об этом недавно очень убедительно говорил артист, режиссер, талантливый режиссер ленинградский Игорь Горбачев. Как выживается, вытирается русский репертуар, русский колорит — это только на театральной сцене. Мы то же самое видим в кино, в литературе, в нашей самой обыденной жизни. И делали политику не россияне. И на этом мы потеряли очень многое.
Я не верю ни в общеевропейский дом, ни в общемировую коммуну, куда нас хотят втащить. Ведь берут либо с приданым, либо с целью. Нас берут с совершенно определенной целью, и цель эта предельно четкая. Россия, по данным ЮНЕСКО, имеет 61 процент мировых энергетических ресурсов, 22 процента мировых запасов леса, огромные пространства, хороший кадровый потенциал. И все это сейчас скупается по дешевке. Маховик производительных сил в Европе (да и в США) начинает давать пробуксовки, работать на холостом ходу. А обороты надо поддерживать. Для этого нужны мощные ресурсы, пространства, экология. Китай, Индия не пускают на свои территории. А в России открыли ворота. Причем сделали это под демагогической завесой все той же общемировой цивилизации общеевропейского дома… Юрий Черниченко, ваш коллега, кажется, первым отважился процитировать Достоевского: «Интернационализм — это последнее пристанище негодяев».