– Смотри, ты сопротивляешься, стараешься направить разговор в другое русло!

Мари нахмурилась, и хотя уверенность ее несколько поколебалась, она снова изменила тему:

– И все-таки как объяснить, что герб Керсенов нацарапан на стене камеры Риана?

– Жанна служит у Керсенов более пятидесяти лет. Если у них остались семейные тайны, то лучшей кандидатуры не найти. Попробуем ее расспросить, что скажешь?

Ферсен остался собой доволен: он отлично сманеврировал, не слишком шокируя Мари и не рискуя вновь пробудить к жизни ее милый бретонский нрав.

По доброй воле Жанна ни за что бы не согласилась на беседу, утверждая, что не вправе обсуждать частную жизнь других. Ферсену пришлось напомнить, что если она не согласится на добровольное сотрудничество, возможно, ей придется давать разъяснение, каким образом ей удалось выиграть миллионы в лотерею, если в розыгрыше она участия не принимала. И нетрудно предположить, как будет обрадован Милик, узнав о подвигах своей жены.

Убежденная этими аргументами, Жанна провела их на кухню. Передвигаясь от стола к плите и обратно, занятая приготовлением кофе, Жанна говорила словно сама с собой, не замечая присутствия дочери и ее коллеги и избегая их взгляда.

– Сначала они наняли меня работать нянькой, это было… когда же это было? За несколько лет до рождения Пьера-Мари. Бедный ребенок, он был слабенький, все время болел… Артюс никогда им не интересовался, мать, впрочем, тоже. В этой семье любимчиком был Эрван. Того и правда Бог не обидел – красивый, как ясный день, умница, способный ко всему, я тоже очень любила этого мальчишку, милого, искреннего, честного… Прямота-то его и сгубила…

Жанна прервала свою речь. Она налила им в фаянсовые чашки местного производства черного пахучего кофе. Молчание выдавало ее нежелание говорить о семейных делах посторонних людей. Люка ее подбодрил:

– Все, что не имеет прямого отношения к следствию, останется между нами, даю слово.

Она пронзила его взглядом, который он с честью выдержал. Мать Мари вздохнула, тяжело опустилась на стул и, не находя больше применения рукам, положила их на стол из навощенного дерева, после чего степенно продолжила свои воспоминания:

– В день, когда Ивонна Ле Биан пришла сообщить Артюсу, что она от него беременна, Эрван слышал, как грубо обошелся с ней отец, перед тем как вышвырнуть ее на улицу. Тогда он вошел к Артюсу и вступил с ним в перепалку. Это было ужасно! Артюс обожал старшего сына, а тот обвинил его и предательстве по отношению к матери, назвал трусом и лжецом. Гордость Артюса не могла вынести презрения любимого сына. – Она сделала паузу. Мари наклонилась к матери и мягко попросила ее не прерываться. Жанна посмотрела на дочь отстраненно, словно не видя ее, и покачала головой. – Эрван потребовал, чтобы отец по меньшей мере извинился перед Ивонной и обеспечил средства к существованию ей и ребенку. Тогда Артюс проклял его, сказав, что не желает больше никогда его видеть, и выгнал из дома с пустыми руками. Бедный мальчик, он так никогда и не вернулся. Жене Артюс заявил, что сын досрочно поступил на военную службу. Не знаю, поверила ли ему Гайдик, только с той поры она стала чахнуть, а позже, когда Артюс сообщил, что их сын погиб на Алжирской войне, она бросилась с кручи в море. Бедная Гайцик, несчастный Пи Эм! – Она снова погрузилась в свои мысли, и тут уже вмешался Люка:

– Почему «несчастный Пи Эм»?

– Пьер-Мари обожал мать. И чувствовал себя очень одиноким. Я хорошо помню, как он часами плакал. Артюс же запрещал мне его утешать. Надо признаться, я не всегда слушалась. Бедный, бедный малыш! Немудрено, что он рос болезненным, страдал ночными кошмарами, приступами сомнамбулизма, потерей памяти. Что я могла сделать? Мне горько вспоминать обо всем этом.

Она встала, собрала чашки, давая понять, что беседа и так слишком затянулась. Ферсен поблагодарил и стал прощаться.

– Простите, но я хотела бы пару слов сказать дочери.

Он кивнул и вышел. Жанна закрыла за ним дверь и вынула из ящика буфета предмет, который Мари сразу узнала.

– Сегодня ко мне заглянул парень из Французской федерации парусного спорта и передал это.

Она показала дочери, предварительно ее открыв, маленькую коробочку из красной кожи. Сверкнуло золото обручальных колец.

– Он пришел выразить тебе их общее соболезнование. Среди вещей Кристиана оказалось и это.

Жанна подошла поближе, протягивая футляр Мари. Дочь попятилась, отвела взгляд и направилась к двери, точно спасалась бегством.

– Пусть лучше это побудет у тебя.

Когда Мари села на сиденье рядом с Ферсеном, тот по ее молчанию и напряженному виду догадался, о ком шла речь. Он взял Мари за руку, но та быстро ее отдернула, и он, проследив за ее взглядом, увидел, что на кухне опустилась занавеска.

Воздержавшись от комментариев, Люка нажал газ и, чтобы отвлечь ее от тяжелых мыслей, решил вернуться к расследованию.

– Я навел справки в военном архиве. Эрван не погиб на поле брани, как об этом свидетельствует надпись на его могиле. Старший сын Артюса никогда не воевал в Алжире. Не стоит ли нам как следует расспросить это старое чудовище?

Мари улыбнулась, на этот раз она сама взяла руку Ферсена и крепко ее сжала.

– Да, все так, – сдержанно ответил Артюс, не выказывая волнения.

Старик заставил себя довольно долго ждать, и Мари, воспользовавшись случаем, подвела Ферсена к картине, где предок Керсенов действительно был изображен с медальоном на шее, точно повторявшим знак последнего менгира.

Артюс смерил их высокомерным взглядом.

– В таких семьях, как наша, необходимо было соблюсти приличие, а не объявлять публично, что сын оказался трусом и не пожелал сражаться на войне. В действительности Эрван глупо погиб в Дублине в автомобильной катастрофе.

При упоминании о столице Ирландии Мари и Люка вздрогнули.

– В Дублине? Что он делал в Ирландии?

– Понятия не имею. К этому времени мы уже окончательно разошлись с сыном.

Оба почувствовали то легкое возбуждение, которое обычно служило знаком, что они нащупали интересную деталь. Майор постарался не упустить нить разговора:

– Какова связь вашей семьи с Патриком Рианом?

Старик непритворно изумился. Он заставил Ферсена повторить вопрос, в котором явно не видел смысла.

– Риан был дважды приглашен на ужин в замок но настоянию Армель, которой не терпелось познакомиться с писателем поближе.

– Однако Риан начертил на стене тюремной камеры, в ко горой сидел много лет, эмблему Керсенов, – сказала Мари, не отрывая глаз от старика.

– Вы уверены? Ничего не понимаю, все это странно…

– Ивонна Ле Биан утверждает, что в событиях, связанных с кораблекрушением, спровоцированным детьми в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, вы приняли самое активное участие. И присвоили большую часть золотых слитков.

На этот раз они задели его за живое. Прежде чем ответить, он взял паузу.

– Она говорит ерунду. В следующий раз Ивонна еще что-нибудь выдумает, дабы меня опорочить. Ее объяснения ничего не стоят, вы это скоро поймете.

– Мы устроим очную ставку, как только ее состояние улучшится.

– Я в вашем распоряжении. – Им показалось, что по лицу старика пробежала тень улыбки.

Вскоре они поняли смысл этого мимолетного изъявления довольства: Артюс прекрасно знал, что очной ставки не будет.

Не прошло и двух часов, как он побывал у Ивонны. Разрешение на короткий визит к больной он получил у своего друга Дантека. Артюс настаивал на свидании, чувствуя, что это их последняя встреча. Они долго смотрели друг на друга, молча переживая заново недолгие часы, проведенные вместе. Ивонна заговорила первой:

– Артюс, ты – чудовище!

– Возможно. Ты и я – мы оба чудовища Ланд.

У обоих мелькнула одна и та же мысль, которую Ивонна выразила едва различимым шепотом:

– А ведь я тебя любила!

Ни он, ни она не поверили тогда в любовь. Из гордыни. По мнению Артюса, прекрасная разносчица хлеба, соблазнившая его, могла сделать это только ради денег и титула, ее беременность была лишь банальной ловушкой. Ивонна же ненавидела себя за то, что по уши влюбилась в аристократа, неспособного смотреть на бедную девушку иначе, как на шлюху.