За картами мы с ним об этом деле перемолвились. Палец еще лежал у нас в морозилке. Тогда выпала редкая возможность посидеть узким кругом. Почти все наши ушли поддавать, бухать, жбанить и т. д. и т. п. Раньше были у нас даже любители преферанса, но они давно на пенсии. Теперь и тарокистов-то не осталось. За картами доктор принимал с нами по стопке и становился разговорчивым… Так вот, наш доктор заявил: «Если хотите знать мое мнение – палец отрезан тупым ножом. Несчастный случай исключается».
Он извлек сверток из холодильника, развернул платок и прихватил палец щипцами для сахара. Края кожи и мышечные волокна были кое-где размочалены, а где-то более или менее ровно обрезаны. На торчавшем наружу сухожилии – что-то вроде зарубок. Создавалось впечатление, что его просто разодрали. Это кое о чем говорило. Значит, надо было рыть дальше. Тем более что начальство постоянно требует тщательно изучать место преступления. В данном случае лучше сказать – место находки. Этим делом никто не занимался как следует. Даже в оперативном отделе. У нас был палец, а они вышли на человека, который мог быть потерпевшим, и не поставили нас в известность. Вот такая у нас тогда была петрушка.
Только я один, пожалуй, и осмотрел место более или менее внимательно. Никаких следов крови. По моим соображениям, палец попал туда после трех часов ночи. Между часом и тремя в переходе на Карлсплац делают уборку. Вы хоть раз видели, как это происходит? Сперва выкатывают две тележки с шампунем. Это два таких бочонка на колесах. Раньше к ним добавляли еще и баллон со сжатым газом. Вся эта штука фонтанирует, что твой огнетушитель. Один из уборщиков толкает тележку, другой держит брандспойт. Обратите внимание на пятна на полу в переходе. Это следы ночной уборки. В час ночи, как только загремят эти танки, даже нам не до шуток. Не успеешь вовремя унести ноги – бесплатная головомойка тебе обеспечена.
«Зеленые» настояли на отказе от сжатого газа – из-за озоновой дыры. С тех пор уборщикам приходится выводить шампунем каждое пятно. Один качает, другой разбрызгивает. За ними идут еще двое, у них – тачка с опилками и лопаты. Опилками посыпают уже ошпаренные химией пятна. А заканчивают уборку еще двое – с широченными метлами. Пальца все они просто не заметили, хоть он и лежал у самой стены. Как-то во время ночного дежурства я спускался в переход, чтобы расспросить бригаду уборщиков. Ни один из них по-немецки ни бум-бум. Я показал им слепок. Они чуть со смеху не покатились. Ничего путного из этой затеи не вышло.
Начальник и другие сослуживцы отказывались понимать меня, мой настырный интерес к делу, когда ни тебе заявления, ни даже потерпевшего. Но я уже закусил удила. Хотя бы потому, что наши подзаводили меня своими насмешками. «Ну, все, – говорили они, когда меня отряжали патрулировать, – теперь жди улова. Глядишь, еще какой бесхозный палец найдется».
А ведь, как потом выяснилось, я взял след крупного зверя, мне бы идти по нему дальше. Кто знает, может, я сумел бы предотвратить катастрофу. Тут уж меня бы зауважали. Тогда бы всем стало ясно, что Караульщик не лыком шит.
Караульщиком меня прозвали в начале службы, потому что я приехал в Вену из сельской местности. Мой старший напарник пресекал, как мог, попытки приклеить мне это прозвище. А в его отсутствие меня им то и дело подначивали. Но к тому дню, когда был бал, от меня уже отстали – для шуток нашелся служивый помоложе, тоже из деревни.
Единственный из тех, с кем я тогда работал и кого мне не хватает, – это мой прежний наставник. Теперь он – начальник патрульно-постовой службы в Майдлинге. Для полицейского он слишком уж мал ростом. Еле дотягивал до нижнего предела нормы. А поскольку он был поперек себя шире, а у нас тогда служили парни вроде меня – длинные как на подбор, то он казался еще приземистее. Когда мы с ним отправлялись на обход, про нас за глаза говорили: недомерок с недоумком. Иногда я ему звоню – поболтать пару минут про старое. Он собирается пригласить меня на свое пятидесятипятилетие. Однако этой истерии с пальцем не придал значения и он. Мне бы стоять на своем. Я бы сам себя продвинул. Где этот беспалый? Высунулся разок и куда-то провалился. Какое он имеет отношение к делу, прогремевшему на весь мир? Мы все еще плутаем в потемках. А эта важная комиссия, которая якобы уж точно все распутает, тоже, видать, буксует. Иначе и быть не может. Стоит только взглянуть, кого в нее напихали. В общем, к нам в участок сверху присватали одного инспектора, такого же, как все мы. Чтобы лишить нас сверхурочных. Он и службы-то не нюхал. Зато теперь заседает в комиссии. А сдвигов-то никаких. Даже если в остальном есть какие-то успехи: мы же умеем вертеться, как-никак полицейский – видная фигура. А вот комиссия, даю вам гарантию, ничего не нароет. Я в то время и то, наверное, дальше продвинулся, чем они сейчас.
Я не хотел отступаться, не давал так просто оттереть себя. Даже когда дело с отсеченным пальцем закрыли и я уже не мог заниматься им официально, я все равно продолжал начатую работу. На чем сосредоточить внимание, я и сам толком не знал. Вероятно, надо было приглядываться ко всему, что бросалось в глаза, например к тем людям, у которых не хватало мизинца. Но, честно сказать, такие попадались нечасто, а еще честнее, не попадались вообще, но имело смысл понаблюдать за подмузейным уголком, так как в этой части перехода не было камеры наблюдения. Сброд, который боится света, забирается именно в такие щели. Правда, после истории с пальцем, на которой я заработал благодарность за внимательный осмотр места патрулирования, сделали запрос в отдел видеослежения за транспортным и пешеходным потоком. Было решено установить в переходе еще одну камеру.
«Дай-то Бог! – обрадовались наши. – Не надо будет лезть под землю ко всякой швали, начнем опять парки прочесывать».
Они перестали это делать. Со службой видеонаблюдения мы стали жить душа в душу с тех пор, как там начал работать зам по кадрам. А вот с его преемником каши не сваришь. Он стал замом по кадрам, а вскорости и начальником патрульно-постовой службы. Никаких интересов, кроме собственных, у него не было. После катастрофы скакнул аж в начальники районного управления. А бывший зам по кадрам, который ушел в отдел слежения, был боец хоть куда. В гору пошел после такого заявления: «Запись на пленку действий полиции при исполнении служебных обязанностей недопустимо использовать против сотрудников». И тут он не отступал ни на шаг, не на словах, а на деле. Даже высшее начальство замандражировало. Ведь уж давно завели обычай крутить такие пленки по телевидению. И никто не знал, как вести себя при исполнении-то. Руки были буквально связаны. Всегда находился умник – а на суде почти наверняка, – который видел в наших действиях какое-нибудь нарушение или необоснованное применение силы. В общем, инициатива этого зама по кадрам показалась начальству крайностью. Инспектор сказал: «У нас так нельзя. Если пресса подловит нас, тут же начнет трубить про полицейское государство».
Тогдашний директор Службы безопасности был за компромисс: «Мы можем ограничить доказательный материал рамками наиболее серьезных обвинений, но устранить его вообще – не дадут судейские».
Кадровик рассказывал нам все это сразу после заседаний. Он был крепкий орешек. Как-никак ведал личным составом и представлял нас в Федеральном управлении, а это не хухры-мухры. Его предложение затирали, то и дело перебрасывали на следующее заседание парламентского комитета. И так не меньше года. Наконец прежний директор Службы безопасности надумал решение. Зама по кадрам «передвинули» в начальники архивного отдела службы видеослежения. Теперь у нас так: если суд в течение недели не заявляет требования, то наиболее броские, как мы говорим, видеомагнитные пленки перезаписываются. А так как ни один наш суд за неделю на такое дело не раскачается, то и с нас взятки гладки. И все довольны.
Мы всегда были за то, чтобы решить дело миром. Сколько раз мы увещевали наркобратию: «Можете травить себя дома, но только не на Карлсплац! Мы же все-таки в цивилизованном городе. Сюда приезжают люди со всего света, чтобы культурой подзарядиться, винца молодого отведать, а у них под ногами наркоманы путаются. Дуйте уж прямиком в Гарлем». А они и слушать не хотят. Упертые. «Вам предлагают разойтись по домам, – говорим мы, – вколите себе вашего зелья и идите с миром, но при одном условии – чтоб больше здесь духу вашего не было».