Мадлен поцеловала подругу, взяла за руки:
— Ты придешь завтра? Приходи завтра вечером. Я буду ждать тебя, хорошо? Покажу тебе фасон платья, которое я надену на свадьбу.
Сестра Клотильда удержала ее, чтобы убедиться, что они договорились. Все получилось так легко и быстро…
— Решено. Решено. Приходи завтра, и я до отъезда отдам тебе ключ. Но скажи мне, сестра моя, у тебя не будет неприятностей с настоятельницей?
Откуда настоятельница про это узнает? Она умела теперь так хорошо лгать и скрывать правду.
— Нет, я все устрою, мама обо всем договорится.
— Хорошо, хорошо, — сказала Мадлен, вытаскивая сестру Клотильду за собой в коридор и снова целуя на пороге. — Жду тебя завтра, ладно? Я так рада тебя видеть. Всегда рада. Правда, мне очень повезло? Кажется, мне невероятно повезло. Скажи, как я выгляжу? Действительно, мне очень повезло.
— Ты очень хорошо выглядишь, — сказала сестра Клотильда, — у тебя очень счастливый вид.
Мадлен ушла, оглядываясь на каждом шагу и помахивая на прощанье рукой, а монахиня стояла у дверей, пытаясь скрыть свою радость, — в ушах у нее, затихая, звучали слова Мадлен о том, как она счастлива.
— Иди, Мадлен, ветреное дитя, потерявшее голову от счастья, иди.
«О, Дени, почему ты не приходишь? Ты появишься сегодня вечером? Ты знаешь, я ведь больше не стыжусь своей любви? Ты знаешь, что теперь у нас все будет хорошо, что все устроилось?»
Мадлен исчезла, а сестра Клотильда все стояла над собственной тенью, изломанной каменными ступенями лестницы, и думала о Дени, представляя, каким она увидит его в этой квартирке, скрытой от посторонних глаз, каким она хочет его увидеть… А если он не придет вечером? Вообще больше не придет? Тогда она сама пойдет к нему, да, сама пойдет, сегодня же. Она может подождать его у ворот школы. Она не станет сегодня проверять работы, только и всего. Да, она пойдет к нему, она увидит его сегодня вечером.
Можно ли унять дрожь в теле, идти размеренным шагом, когда сердце рвется от радости? Можно ли подавить крик, не упасть без чувств, думая обо всем этом? Одновременно она с удивлением поймала себя на непроизвольном жесте, которым поправила накидку, игриво высвободив прядь волос. Она увидит его сегодня вечером.
Когда Дени вышел из школы в шеренге учеников, первой, кого он увидел, была сестра Клотильда, стоявшая возле черных ворот, на фоне которых контрастно выделялось ее платье. Она была в трех десятках шагов от него, среди других ожидавших, их разделяло пространство двора, но Дени ощутил в ней такое же смятение, какое чувствовал в себе. Приближаясь к ней в шеренге, он отвел глаза, чтобы ненароком не лишиться чувств. По сигналу воспитателя ученики разбежались в стороны, крича и жестикулируя, радуясь возможности размяться после бесконечного учебного дня. Дени хотел, чтобы сейчас Дебокура не существовало, чтобы он умер, умер навеки и был закопан глубоко-глубоко под землей. Но новичок с мерзкой улыбочкой на своем фальшивом лице уже хлопал его по плечу.
— Видел? — сказал Дебокур. — Она здесь!
Дени сжал кулаки. Он так боялся побледнеть, что у него запылали щеки.
— Видел, конечно, видел.
— Не подойдешь? Нужно подойти, старина.
— Сам знаю, что мне делать. Мне хватает и того, что я вижусь с ней в ее комнате.
Ведь должен же он был каким-то образом с честью выйти из положения? После этой фразы Дени почувствовал себя еще хуже, но ведь он произнес именно то, что должен был произнести. Все правильно. Дебокур пожал плечами, разглядывая монахиню, его деланная улыбка придавала ему дурацкий вид, словно лицо у него свело судорогой. Дени взял Дебокура под руку и потащил на двор для игр, а потом, передумав, направился к группе девочек, поджидавших старшеклассников. Они вместе вышли за ворота и прошли мимо монахини, Дени даже не вздрогнул — сжимая кулаки, он не отрывал глаз от девочек. Главное, чтобы Дебокур не смог подойти близко к сестре Клотильде и увидеть, что в прошлое воскресенье Дени просто бахвалился. Главное, спасти положение, иначе Дебокур не преминет отпустить на его счет непристойную шуточку в классе. Он остановился возле самой крупной девицы, от которой разило одеколоном и чем-то еще, терпким сладковатым, вызывающим тошноту. Отпустил руку Дебокура.
— Ждете кого-то? — сказал он.
Кинул украдкой взгляд на своего спутника.
— Разумеется, я кого-то жду, — сказала девица. — И вам не поздоровится, если будете здесь стоять, он очень ревнивый.
— Не волнуйтесь, — сказал Дени. — Мне только хотелось услышать ваш голос.
Она повела плечом и повернулась к одной из подружек.
— Эти молокососы, — сказала она, — считают, что им все позволено.
— А он хорошенький, — сказала подружка. — Такой котик!
Остальные подошли к нему и встали полукругом, держась за руки и хохоча, как сумасшедшие.
— Ведь правда, хорошенький? — повторила девица. — Посмотрите-ка на него. Господи, какой котик! Ты вечером свободен, мой хороший?
Дени начал смеяться вместе с ними, смеяться изо всех сил. Потом невольно повернул голову и увидел, что у черных ворот монахини больше нет. Ученики уже расходились, новые выбегали из школы. Дени вдруг перестал смеяться и огляделся по сторонам — она исчезла.
Он посмотрел на девицу, на этих идиоток, продолжавших хохотать, но уже не понимал, о чем они говорят.
— Нет, — сказал он, — вечером я занят.
Он заготовил мысленно эту фразу еще перед тем, как посмотреть в сторону ворот, и она выговорилась теперь как-то странно — ровным, бесцветным голосом.
— Что это с ним? — сказала вторая девица.
— Что с тобой? — сказал Дебокур.
Дени сделал над собой усилие, улыбнулся, с элегантностью королевского мушкетера склонился в глубоком реверансе, сняв широким жестом невидимую шляпу.
— Я вас приветствую, барышни, — сказал он, — но долг призывает меня под другие знамена.
Затем он коснулся руки Дебокура, прервав череду его вопросов, бросил спокойное «до завтра», и побежал по улице, не слыша за спиной их шуток.
— Под знамена или под юбки? — крикнула одна из девиц.
— Посмотрите на этих мальчишек! — сказала другая. — Изменники, не хуже взрослых! В пятнадцать лет уже бросают вас, убегая рысцой, в шестнадцать — мчатся галопом. И чем дальше взрослеют, тем быстрее вас бросают.
— Ему всего четырнадцать, — сказал Дебокур.
Он сунул руки в карманы, пожал плечами и отошел.
На остановке сестры Клотильды не было, и Дени на ходу вскочил в трамвай. В прицепном вагоне, куда он впрыгнул, были только ученики из школы. Он прошел по вагону, встал на передней площадке, держась за перекладину. Ему была видна площадка моторного вагона. Ее там не было. Может быть, она сидит впереди? А может быть, стоит около вагоновожатого? Он нажал на кнопку. На первой же остановке спрыгнул на тротуар, пробежал вдоль вагона, разглядывая сидящих в нем пассажиров.
Должно быть, он побледнел, увидев сестру Клотильду, стоящую у окна спиной к нему. Дени поднялся, трамвай тронулся с места. Двое мужчин разговаривали на площадке, и Дени извинился, когда протискивался между ними. Он увидел, что сестра Клотильда вздрогнула, услышав его голос. Он встал возле нее, прижавшись лбом к стеклу. Она на него не смотрела. Она плакала, не вытирая слез, и те оставляли следы на ее лице. Дени била дрожь, какая-то непривычная, словно от страха.
— Не плачьте, — сказал он тихо. — Я вас очень прошу, не надо плакать.
Интересно, а сам он перестанет, наконец, дрожать?
— Скажите, это из-за меня? Из-за меня?
Когда трамвай подъезжал к остановке, сестра Клотильда наконец вытерла слезы. Посмотрев на улицу, она взяла Дени за руку, потянула за собой, потом тут же выпустила его руку, и он сам пошел за ней. Они спустились на тротуар и пошли по улице бок о бок. Сестра Клотильда молчала, опустив взгляд в землю.
— Не сердитесь на меня, — сказал Дени.
Она молча покачала головой. Остановилась возле какой-то церкви на углу улицы. Церковь была белая, чистенькая, построенная, вероятно, совсем недавно. Она поднялась по каменным ступеням, вошла в неф. Внутри церковь казалась пустой, несмотря на скамьи и изображения Крестного пути. Ни колонн, ни статуй, ни приношений по обету. Дени вошел вслед за сестрой Клотильдой, перекрестился, как и она. Эта церковь была совсем не похожа на другие. В ней не было той тишины, в которой гулким эхом отдаются шаги, той тишины, которую боишься нарушить. Он опустился рядом с ней на колени в глубине нефа.