Эмоциям, как и слезам, уже неоткуда было взяться. Были только факты, которые, нанизываясь один на другой, неумолимо приводили к стону-вою при абсолютно застывших чувствах:

– Как? Как это могло случиться? Как ты мог допустить это?

Когда тошнота и мелькание в глазах становились невыносимы, я шла за пределы царства чистого воздуха в общий коридор. Там выгуливали свои обожженные места больные двух отделений.

В одну из прогулок двери лифта раскрылись на нашем этаже, и из него выскочил маленький чернявый милиционер. Он забежал в первое отделение и, получив там отрицательный ответ, ринулся к нашим дверям, но медсестра с поста не дала визитеру в форме пройти дальше порога.

Выскочив обратно в общий коридор, он по кругу обежал его, видимо, выискивая дверь, в которую еще можно было бы ткнуться, и наконец остановился посреди рекреации, трагично заломил на голове фуражку и жалобно возопил:

– Где же мне ее найти?!

– Кого? – без интереса спросила я.

Он назвал мое имя.

Оказалось, это был участковый. Не с нашего участка – просто у него были «свои» пострадавшие в больнице, вот заодно ему поручили зайти ко мне. Опрашивать – так всех разом.

Первое, что пришло на ум, – неужели придали ход бумагам, которые я оставляла в РУВД по поводу пропажи телефонов Медведя.

– Мне нужны ваши показания насчет того, как вы получили ожог, – спустил меня на землю участковый.

– Зачем? – опешила я.

– Нужны показания. Без них никак. Телефонограмма из больницы в РУВД поступает. Я записываю.

Он достал из портфеля лист бумаги, на котором аккуратным почерком заранее было выведено, что моему здоровью нанесен вред средней степени тяжести. Я дала милиции, ставшей за это время полицией, чрезвычайно ценные показания относительно того, как ожидала закипания чайника возле плиты и пламя перекинулось на мою одежду. Участковый, приехавший в ожоговое отделение по моим «горячим следам», подробно конспектировал.

– И халат загорелся, – старательно выводил он.

– Халат бы не загорелся, пишите: ночная рубашка, – диктовала я.

– Ночная рубашка по типу сорочки, – бубнил страж порядка.

– Нет, не по типу сорочки, – возмутилась я. – Она облегает тело и не загорелась бы. Если давать показания, так точные. И пеньюар не загорелся бы. Пишите: ночная рубашка по типу рубашки.

– По типу рубашки. – Белиберда ровными буквами охотно ложилась на лист бумаги. – Как произошло возгорание, вы не видели?

– Естественно, не видела, – стала закипать я, словно тот поставленный на плиту чайник. – Если бы видела, оно не произошло бы.

Через несколько дней мне привезли странный конверт, пришедший по месту прописки. Штамп на нем был совершенно неразличим, в графе «от кого» ручкой выведено лишь загадочное сочетание цифр 3336.

На конверте значилось: «СПб., г. Пушкин, ул. Энгельса..». При этом отправляли его отнюдь не в Пушкин, да если бы и в Пушкин – в нем нет улицы Энгельса. Столько ошибок в одном только адресе – удивительно, что дошло.

Видимо, почта в нашей стране работает по старинке – для людей, стараясь, чтобы каждое послание, даже самое загадочное, нашло своего адресата.

Вскрыв конверт от господина 3336, я обнаружила в нем не милицейский, но полицейский отчет, уже от нашего участкового, о проделанной работе:

«Сообщаем, что по вашему заявлению проведена проверка. Фактов совершения против вас противоправных действий третьих лиц не выявлено».

– Какое заявление?! Какая проверка? – хотела спросить я у листка бумаги и автора отчета.

– А вот такая! – беззастенчиво улыбалось мне письмецо. – А то ты не знала: когда нет нарушителей и пострадавших, наша работа ведется как нельзя более оперативно и эффективно. Мы ж полиция теперь, ёшкин кот, распишись в получении и не вороти морду от проделанной нами работы!

Прочитав письмо от отправителя 3336, я почувствовала, как в мою ладонь вновь врезалось ребро маленькой иконы.

– Что это? – раздраженно спросила уютная белокурая дама в маленьком тесном кабинете старинного дома на Лиговке. Ее телефон я доставала несколько дней, а потом еще несколько дней дозванивалась.

Присаживаясь к столу, я безо всякой задней мысли положила на него свой мобильный и иконку Ксении Блаженной. Взгляд следователя ГСУ уперся в икону.

– Не обращайте внимания, я всегда ее в руке ношу.

Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.

– Я из больницы к вам приехала. У меня муж в реанимации умирает. Дело о ДТП у вас. Нам никто не звонит и не приходит, вот сами решили, вы уж извините.

Пролистав пачку бумаг, она извлекала из нее папку.

– Да, мое. Ну, расскажите мне, что случилось. Я еще не успела ознакомиться.

Я сообщила то, что узнала в районном ГИБДД, а также рассказала, что с одного из пропавших до случившегося дорожного происшествия телефонов звонят до сих пор. Главным моим аргументом было то, что Медведь – обычный человек, которому не свойственно в четыре часа ночи разгуливать по шоссе. Но раз уж он там оказался и разгуливал, значит, произошло что-то непонятное, плохое, что и привело к трагедии.

Но мои аргументы разбивались о факты. Если в крови человека найден алкоголь, говорить тут не о чем: сам виноват. Это правильно. Следователю нужна причинно-следственная связь между событиями, тут она неочевидна, а может быть – и нет ее вовсе. Просто странно все случившееся, но мало ли странных и необъяснимых событий происходит в нашей жизни. Да и сама жизнь не что иное, как странное и необъяснимое событие. И если участники этого события ведут себя непонятно и необъяснимо, вполне возможно, они лишь исполняют отведенные им роли.

– Вы не знаете, почему нам не позвонил дознаватель из вашего управления? Он тоже на место выезжал. Ведь документы же у мужа при себе были, мне их прямо в больнице выдали.

– Не позвонил? – удивилась она, медленно хлопая густо накрашенными ресницами. – А я откуда знаю. Не могу ничего плохого сказать про коллегу, ну, может, выездов много было, забегался человек. Знаете, бывает…

Я согласно кивнула головой, хотя не знала, что так бывает. Это теперь я знаю, что потеряшкой может стать любой человек, попавший в беду, находящийся без сознания и не способный за себя постоять. Документы – налево, человек – направо. Есть родственники – пусть ищут. В помощь им справочные службы, а дознаватель и инспектор поедут спать, потому что, возможно, как и врачи, работают на полторы ставки, чтобы прокормить семью, и к концу смены им уже не до чужих семей, а может, просто так заведено. Кто ищет, тот всегда найдет. Возможно, это тоже правильно.

Когда мы с Медведем стали невольными виновниками гибели кузнечика, запрыгнувшего в машину, нам не пришло в голову бегать по полям и искать стрекочущих родственников нашей жертвы. Ну а, собственно, чем мы лучше кузнечиков?

– А насчет телефонов – это вам в РУВД надо, они такими делами занимаются. У нас только ДТП.

В РУВД удивились:

– Да это в ГСУ! Нас это не касается. У них же дело о ДТП находится, а нам эти телефоны и пришить не к чему. Вы там настойчивее спросите.

В ГСУ следователь в очередной раз захлопала ресницами:

– Какие телефоны? Нас это не касается. Мы занимаемся только ДТП, а телефоны и все, о чем вы рассказываете, мне пришить не к чему. Это вам в РУВД надо. Я вам очень сочувствую, но это у вас горе, а для нас – текучка. У меня бумажная работа, а вам нужен оперативник. И вообще, вы такие молодцы, вон как у вас сбор информации налажен! Я думаю, быстрее вам будет справиться своими силами. Когда будут получены результаты технической экспертизы машины, я пришлю вам постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Свидетелей нет, следы торможения только на сухом асфальте снимаются, а результаты экспертизы предсказуемы.

Из РУВД в ГСУ, из ГСУ в РУВД, везде кипела работа, и всем было не до меня. Я их понимала, каждый был по-своему прав. Но когда эти правды складывались вместе, становилась понятна еще одна правда – никому нет дела до случившегося, что бы ни лежало в его основе.