Прощай, Бог с тобою. Посылаю к тебе красный камень, прошу дать знать о получении оного, такожде — получено ли у Вас блюдо золотое и шпага с алмазами с надписью?
Сент[ября] 30 ч., 1788
896. Екатерина II — Г.А. Потемкину
Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Ген[ерал]-Майора Берхмана я приказала определить в мой полк на место умершего Уварова. Ты в письмах твоих говоришь еще о вооружении фрегатов, а у нас снег выпал четвертый уже день наравне с набережными перилами, да морозы пятиградусные, а как с семью градусами река мерзнет, то я уже послала повеление, чтоб флот вошел в порты. Все же Адмирал Грейг при смерти: был болен горячкою, а без него не думаю, чтоб что быть могло очень знаменитое на нынешнее время1. До днесь шведский флот, как парусный, так и гребной, заперт в Свеаборге и в шхерах. Сам же Король ездил в Далекарлию и там из мужиков набрал два полка, на что мужики согласились с уговором, чтоб оных из Далекарлии не выводить. Оттуда Король теперь, сказывают, на обратном пути. Он писал ко всем дворам, чтоб ему доставили мир: всякому двору обещал нераздельно миротворчество seuf.[357]
Весьма жаль, что визирь бьет и гонит цесарцев. Они с турками воевать, повидимому, не умеют.
За добрый аттестат: «Pour les merites non pas naissants mais innes»[358] я тебя от всего сердца благодарю. Что шпага и блюдо до тебя дошли, усматриваю из письма твоего от 29 сентября. О верности же твоей и привязанности ко мне нимало не сумневаюсь.
Гр[аф] Румянцев по письмам его в сорока верстах был от Рябой Могилы, когда Хотин сдался. Мои мысли суть, чтоб Кобурх шел в Валахию, где он и Темешварскому Банату зделает тем самым помощь, а Фельдм[аршал] Рум[янцев] тогда в Молдавии будет иметь свободные руки расположиться, как делам полезнее, сносясь с тобою. О сем походе Пр[инца] Кобурхского Вы б Линю писать велели, а здесь послу также говорено будет.
Что Адмиралтейством построенные фрегаты дурны, о том сожалительно; но при том вспомнить надлежит правила Адмирала Нольса2, который говаривал, что судно без крайности разломать не должно, а поправить можно, и что на всех верфях всегда много есть охотников к ломке судов, понеже при ломке много барышей ломателям, а флоту ущерб — одним судном меньше.
Что больных много, о том очень жалею. Дай Боже, чтоб твои крейсеры уцелели. Ради Бога, помогите советами цесарцам, ведь Линь напишет, что Вы ему говорить будете. Желаю тебе всякого благого успеха.
Цесарь принял предложение Короля Шведского с пренебрежением и, сколько известно, оставил без ответа. Шведская нация поныне еще весьма слабо оказывается и упражняется в тихом роптании.
Константину не быть на севере. Естьли быть не может на полудне, то остаться ему, где ныне. Константин со шведами не единого закона, не единого языка. Все же тамо три брата, да и сын. Сей с матерью нам бы был всего полезнее, а Константина никак туда не дам3, да и в том нет ни малейшей возможности.
Липецкие заводы приказано возобновить. Драгунский, гусарский и казачий полки формируют, как ты представил. Прощай, мой друг любезный, будь здоров, щастлив и благополучен.
Окт[ября] 10 ч., 1788 г.
897. Екатерина II — Г.А. Потемкину
Друг мой любезный Князь Григорий Александрович. Хотя всячески ищем ладить с Прусским двором, но из его подвигов можешь судить об его намерениях. Он теперь ищет приводить датчан в недействие и отвлекать их от нашего союза, а Польшу декларацией запрещает с нами заключить союз и какой ни есть трактат. Сей диктаторский тон, который удалось ему взять в Голландии, ему понравился, и сии поступки весьма схожи на поведение Шведского Короля.
Дурные вести до меня дошли о здоровье Адмирала Грейга. Он очень болен горячкой с желчью уже тому две недели и очень слаб.
Прощай, мой друг, мне весьма жаль, что не имею тебе дать лутчие вести. Будь здоров и благополучен. Буде бы по взятьи Очакова тебе удалось заводить о мире переговоры, то бы было добро.
Окт[ября] 13 ч., 1788
898. Г.А. Потемкин — Екатерине II
17 октября [1788]
Матушка Всемилостивейшая Государыня. Представления мои, отправляемые теперь, были уже готовы несколько тому дней, но движения разновидные флота турецкого, слухи о намерении неприятеля от Аккермана и Бендер на помочь притить к Очакову, подтверждаемые и сообщением Графа Петра Александровича, удержали меня отправить. Я послал две партии к Хаджибею и Паланке от донских и верных казаков и чрез них объяснить истину. Хотя еще они не возвратились, но с середины, от постов по той дороге имея благополучные рапорты, теперь посылаю. Кажется, партии достигли Хаджибея, потому что во всю сию ночь, да и днем еще слышна была от той стороны пушечная пальба. Движение во флоте продолжается, но не видно решимости, и потому неможно узнать, уходить он хочет или готовится на высадку войск.
Лодки их канонерные, стоявшие под Очаковом, которые в прошедшем сражении были повреждены, исправлены. Я приказал их взять или сжечь Принцу Нассау, но он пытался два раза, и не удалось или, лутче сказать, счастье не послужило. И он, отведав трудность, под претекстом болезни уехал в Варшаву. Сии суда чрез два дни после того ушли из Очакова к своему флоту мимо флотилии и спящего Адмирала Пауль Жонса, который пред тем пропустил в день под носом у себя три судна турецких в Очаков, из коих самое большое село на мель. Я ему приказал его сжечь, но он два раза пытался и все ворочался назад, боялся турецких пушек. Дал я ему ордер, чтобы сие предприятие оставить, а приказал запорожцам. Полковник Головатый1 с 50 казаками тотчас сжег, несмотря не канонаду, и подорвал судно порохом, в нем находившимся.
Всемилостивейшая Государыня, мне польза Ваших дел столь дорога, как моя жизнь. Сей человек неспособен к начальству2: медлен, неретив, а, может быть, и боится турков. Притом душу имеет черную. Я не могу ему поверить никакого предприятия. Не зделает он чести Вашему флагу. Может быть, для корысти он отваживался, но многими судами никогда не командовал. Он нов в сем деле, команду всю запустил, ничему нет толку: не знавши языка, ни приказать, ни выслушать не может. А после выходят все двоякости. В презрении у всех офицеров. Я в сей крайности решился ему объявить, что Вы изволите его требовать в Петербург для поручения ему экспедиции на Севере. Сие я осмелился зделать для пользы дел Ваших. Я бы мог его подчинить Мордвинову, но он не идет ни к кому в команду. Поверьте, матушка, что он ничего не смыслит. Может быть, с одним судном, как пират, он годен, но начальствовать не умеет, а в пиратах может ли равняться он Ламбарду? Изволите видеть, что тот наделал. И естли Бог его не покинет, он наделает чудес.
Из реляции Генерала Текеллия усмотрите, что Селим-Гирей командует противу своих и взял знамя3. К ободрению сего чингисханского отросля не угодно ли будет Большой орден Владимирский так устроить для него, как Вы прислали Андреевский его дяде, чтобы не было тут креста. Сие много нужно, чтоб ему придать важности. Я жду известий от Анапы нетерпеливо. Мой Сенявин много навел страху на Анатолийских берегах. Позвольте дать ему крест Георгиевский 4 степени. У меня есть лишние. О Кавалерах и получивших шпаги за сим донесу. Не могу порядочных собрать аттестатов от Нассау, а много и штурмы препятствовали. По нескольку дней коммуникации не было.
Благодарю, матушка Государыня, за камень и за шубку. Первое — от щедрот монарших — милость. А вторая — от матернего попечения. И сие мне дороже бисера и злата. Изволите писать, получил ли я блюдо и шпагу. Неужели, Вы подумали, что я упустил благодарить. Для чего не подумали, матушка, что я ласкался заплатить Вам достойным образом и ждал того. Но что делать, и второй заговор в Очакове открыт, и начальники казнены. Я о сем мучусь больше всех. План прилагаю положению теперешнему. С возвратившимися партиями ежели узнаю, что ничто ко мне нейдет, усилю канонаду и буду форсировать ретраншемент, что Бог даст. Но французы по милости своей такую в сем ретраншементе расположили ружейную оборону, что все крепости их перещеголяли. Теперь подойдя близко, мы стали их ружьями бить, то и утихли. На сих днях ранен у нас в голову подполковник Князь Лобанов4.