[До 7 марта 1787]

Греки Таврические и Мариупольские, лишась пастырей единоземцев своих Игнатия и Никифора, не могут сие сносить без чувствительности¹. Пенсия последнего Архиерея Готфийского и Кефайского, в трех тысячах рублях состоящая, остается в казне Вашего Императорского Величества. Ваше Величество, излив безчисленные на сей народ милости, новый опыт всемилостивейшего к оному благоволения оказать изволите пожалованием викарного пастыря из единоземцев их, к чему известные достоинства Архимандрита Нежинского Дорофея путь ему отверзают.

Естьли благоугодно будет Вашему Величеству препоручить ему оных в паству в качестве викария Екатеринославского и с титлом Епископа Феодосийского и Мариупольского, то и Екатеринославский Архиепископ много будет облегчен в разсуждении пространства Епархии и подастся повод к привлечению в Тавриду заграничных греков. Внутренние же возсылать будут благодарные молебны за услышание моления их.

[25 апреля 1787]

Сказывал мне Александр Матвеевич желание гостя¹, чтоб я осталась здесь еще на один или два дни, но ты сам знаешь, что по причине свидания с Императором сие зделать нельзя. И так, пожалуй, дай ему учтивым образом чувствовать, что перемену делать в моем путешествии возможности нету. Да сверх того всякая перемена намерения, ты сам знаешь, что мне неприятна.

[25 апреля 1787]

Я на тебя сержусь, ты сегодня ужасно как неловок.

[25 апреля 1787]

Предложение о завтрашнем обеде зделано без вычеты возможностей. Сегодня Е[го] В[еличество] возвратиться должен водою в Канев — 7 верст. Завтра к обеду послать — 7 верст, приедет — 7; отобедавши, паки отвезти — 7 верст; шлюбкам возвратиться — 7 верст к нам; тамо ехать в путь. В котором же это часу будет? Отъехавши три версты, ради усталых шлюбок, кои двадцать восемь верст уже зделали, придется лечь паки на якорь. Когда я что определяю, тогда обыкновенно бывает то не на ветру, как в Польше часто случалось. И так, еду завтра, как назначила, а ему желаю всякого благополучия и выгоды зделать по возможностям.

Право, батинька, скучно.

[Апрель-май 1787]

В отличность Епархии Екатеринославской и Херсонеса Таврического не благоугодно ли будет пожаловать здешнему Архиерею¹ на Чорный клобук бриллиантовый крест.

[20–21 мая 1787]

[9 июня 1787]

Папа, вить я надеюсь, что ты меня отпустишь завтра без больших обрядов.

Екатеринославское наместничество и область Таврическая при всей доброте земель своих недостаточествуют в жителях к возделанию оных, а прекрасные места остаются необитаемы.

Имея долг пещись о благосостоянии Высочайше вверенных мне стран, дерзаю испрашивать Высочайшего Сенату повеления о вопрошении по губерниям и записке желающих переселиться в здешнее наместничество и Тавриду. Число охотников будет, конечно, весьма велико, особливо же из однодворцев, землями крайне нуждающихся.

Россия возчувствует пользу такового переселения, плодородие здешних стран разпространит изобилие внутри ея, изнуренные же всегда отягощением поля по умалении жителей получат отдых и исправятся. Прекратятся побеги, от нужды предприемлемые. И как пресечь не было возможности, противно бы было пользе государственной запретить прибытие здесь беглецов. Тогда Польша всеми бы ими воспользовалась.

Ваше Императорское Величество возстановить изволили всю землю. Населя же оную, будете основательницею новых сил Империи Вашей.

Князь Потемкин Таврический

22 июня 1787

Друг мой Князь Григорий Александрович. Я здорова сюда доехала и обед имела в Дубровицах¹, которое село таково, как Вы сказывали. И естьли Вы намерены продавать, то покупщик я верный, а имя в купчую внесем Александра Матвеевича, Вашего майора. Праздники возьмем здесь, а там поедем далее². Писем от Вас не имею. Будьте здоровы, а мы здесь чванимся ездою и Тавридою и тамошними Генерал-Губернаторскими распоряжениями, кои добры без конца и во всех частях.

Прощай, Бог с тобою.

Село Коломенское. 25 июня 1787

Папа, по написании моего письма последняго, я получила твое письмо. Слава Богу, что ты здоров. Пожалуй, поберегись. Я из Москвы уже выехала. Мне, кажется, весьма рады были. Прощай, Бог с тобою.

Папа, я здорова. Котенок твой доехал со мною — здорова же¹.

Из Подъездного дворца. 1 июля 1787

Друг мой Князь Григорий Александрович. Когда из Москвы к тебе я сбиралась писать, тогда твои письмы от 22 июня из Кременчуга¹ так были засунуты, что я их, спеша, найти никак не могла. Наконец здесь, в Твери, куда я приехала вчерась, я уже их открыла. Извини меня, мой друг, в такой неисправности. Теперь на оные имею ответствовать: во-первых, расположение умов и духов в Кременчуге по отъезде моем мне весьма приятно, а твои собственные чувства и мысли тем наипаче милы мне, что я тебя и службу твою, исходящие из чистого усердия, весьма, весьма люблю, и сам ты безценный. Сие я говорю и думаю ежедневно.

Мы до Москвы и до здешняго места доехали здоровы, и дожди за нами следовали так, что ни от пыли, ни от жаров мы не имели никакого безпокойствия. Тебе казалось в Кременчуге без нас пусто, а мы без тебя во всей дороге, а наипаче на Москве, как без рук.

В Петров день на Москве, в Успенском соборе Платона провозгласили мы митрополитом² и нашили ему на белый клобук крест бриллиантовый в пол аршина в длинну и поперек, и он во все время был, как павлин Кременчугский.

При великих жарах, кои у вас на полудни, прошу тебя всепокорно, сотвори милость, побереги свое здоровье ради Бога и ради нас и будь столь доволен мною, как я тобою. Прощай, друг мой, Бог с тобою. После обеда еду ночевать в Торжок.

Тверь. 6 июля 1787

За четыре эскадрона регулярных казаков благодарствую. Ей Богу, ты молодец редкий, всем проповедую.

Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Третьяго дни окончили мы свое шести тысячеверстное путешествие, приехав на сию станцию в совершенном здоровье, а с того часа упражняемся в разсказах о прелестном положении мест, Вам вверенных губерний и областей, о трудах, успехах, радении, усердии, попечении и порядке, Вами устроенном повсюду. И так, друг мой, разговоры наши почти непрестанные замыкают в себе либо прямо, либо с боку твое имя, либо твою работу.