Изволите писать в письме минувшем Вашем и, кажется, гневно, касательно положения дел с Прусским Королем³. Я что ни говорю, то для пользы Вашей, и говорю от истинного усердия. Многие события оправдали мои мысли. Я повторю еще, что теперь немного можем мы зделать. Развязавши же руки здесь, начинайте смело. Я Вам порукою, что не доведя до баталии, в одну кампанию изведу его армию. Я крепко надеюсь на Божию помощь, похвалясь, что лутче всех найду сильные и новые противу его способы. Тут пустим рой конницы легкой, и Его Величеству обедать с покоем не удастся. С ним так должно воевать, озабочивая и безпокоя всегда; случай подастся дезерции такой, что вся армия его изчезнет. Буде то на мой щет изволите говорить, что ежели бы Бог дал мир, то все скажут, чтоб оставить Прусского Короля, будьте, матушка, справедливы: не я тот, который бы согласился оставлять Вам и России без наказания нанесенные оскорбления. Извольте в запас дать мне секретное повеление в случае, когда Бог поможет кончить с турками, чтоб начать с Пруссиею войну, и Вы увидите, задумаюсь ли я. Я много должен Вам, чтоб не почитать обязанностию жертвовать за Вашу честь и славу. Я для того твердил и твержу, чтобы ладить теперь, дабы, освободясь, силою действовать. И сие инако быть не может.

Визирь новый, кажется, как нарочно выбран, чтобы не мешать миру⁴, ибо имеющие силу у Порты дворы старались о Юсуф-паше и не унять бы открытых партизанов войны.

Поляки к нам удвоили учтивости и зачали ездить в мою квартиру, чего прежде не смели. Я надеюсь, что Булгаков при удобном случае успеет переворотить⁵. Я его удержал по нужде, что не имею никого для корреспонденции французской. Биллер из Вены не воротился еще, но завтре отправлю. Я знаю, что Голицын-посол любим в Вене, но любит ли он Россию, того не ведаю, а вижу, что он о положении, в каком находятся земли австрийского дому, мало уведомляет, а что чудесил покойный Император, будучи при армии, того он не писал. А сведения таковые нужны об союзниках, ибо по ним можно судить и о силе и полагать только надежды. И теперь Король во многом угодил всем частям, но военные, не видя от него приветствия, ропщут. Армия ожидала себе доброго слова.

Принц Виртембергский, садясь на лошадь, повредил себя и нет надежды, опричь операции, которая тоже больше подвергнет опасности, нежели подает надежду. Просится для сего в Петербург, чтобы увидя сестрицу, хоть умереть. Я его отпустил⁶.

Пока жив,

вернейший и благодарнейший подданный

Князь Потемкин Таврический

1052. Г. А. Потемкин — Екатерине II

Троицын день. Яссы [12 мая 1790]

Матушка Всемилостивейшая Государыня!

Бибиков возвратился, слава Богу¹. Но прямо Ему — ибо Он все сохранил и подал верх над неприятелем. Я спешу уведомить кратко. Подробное описание отправляю обыкновенной дорогой, а сие чрез Польшу. Спешу отправлением и больше не пишу.

Вернейший и благодарнейший подданный

Князь Потемкин Таврический

Наша потеря с убитыми и ранеными, которых гораздо больше, человек пятьсот.

1053. Екатерина II — Г.А. Потемкину

Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Мучит меня теперь несказанно, что под Ригою полков не в довольном числе для защищения Лифляндии от прусских и польских набегов, коих теперь почти ежечасно ожидать надлежит по обстоятельству дел. Я надеюсь, что на Ригу без большой Армии предприятье всякое тщетно будет. Корпус прусский сюда назначенный, сказывают, тридцатитысячный. Дезерцию в оном старание приложено будет умножить. Но со всем тем корпус войск в Лифляндии крайне был бы нужен.

Король Шведский мечется повсюду, яко угорелая кошка, и, конечно, истащивает все свои возможности на нынешнее время. Но долго ли сие будет, не ведаю. Только то знаю, что одна Премудрость Божия и Его всесильные чудеса могут всему сему сотворить благой конец. Диспозиция шведского Вел[икого] Адмир[ала] Принца Карла нечайно сама собою в оригинале приплыла к ревельскому берегу с созженного шведами, я чаю, корабля. Как они втрое были сильнее, то хотели наши корабли, — окружа, корабль за кораблем пленить¹, и для того были определены фрегаты, коим пленных кораблей отвести надлежало. Но вместо того Богу угодно было нам отдать шведский корабль, а наши — все целы. Теперь Кронштадтский флот пошел на соединение с Ревельским², а я молю Всевышнего, да поможет нам чудесами своими. Когда люди коротки, тогда Бог всесильный оказывает свое могущество.

Любопытна я знать, кто визирем. Здесь вести есть, будто Юсуф-паша, объявитель войны. Странно, что воюющие все хотят, и им нужен мир: шведы же и турки дерутся в угодность врага нашего скрытного, нового европейского диктатора, который вздумал отымать и даровать провинции, как ему угодно³: Лифляндию посулил с Финляндиею шведам, а Галицию — полякам. Последнее заподлинно, а первое — моя догадка, ибо Шведский Король писал к Шпанскому министру⁴, что когда Прусский Король вступит в войну, тогда уже без его согласия ему нельзя мириться. Да и теперь ни на единый пункт, Шпанским министром предложенный, не соглашается, а требует многое себе по-прежнему.

Пришли, пожалуй, скорее известие, где и как войски расположены для выполнения твоего плана. Такожде о Кречетникове. Христос ведает, где он. В Украине доныне его нету. Прощай, мой друг, будь здоров и уведоми меня почаще.

Твоему Кавалерг[ардскому] корнету непрерывно ни единой минуты продолжаю да[ва]ть самый лучий аттестат.

Майя 13 ч., 1790

1054. Екатерина II — Г.А. Потемкину

Друг мой сердечный Князь Григорий Александрыч. По написании вчерашних писем твой курьер приехал с отправлениями от 2 маия. За поздравления твои с праздниками благодарю и весьма знаю, что они искренни и чистосердечны.

Экспедиция Генерала-Пор[учика] Бибикова весьма странна и ни на что не похожа. Я думаю, что он с ума сошел: людей держал сорок дней в воде почти и без хлеба. Удивительно, как единый остался жив. Я почитаю, что немного с ним возвратилось. Дай знать, сколько пропало, о чем весьма тужу. Естьли войско взбунтовало у него, то сему дивиться нельзя, а более — сорокадневному их терпению. Сие дело несколько похоже на Тотлебеново и Сухотина во время прошедшей войны¹. Что тебе забот и труда будет стоить испорченное поправить, это правда. Дай Боже тебе силу и здоровье. Только сим письмом, на которое теперь ответствую, ты весьма на меня угодил. Как Бог даст, что мир заключишь, тогда увидим, что делать надлежит. Я писала без гнева, одно мое опасение, что обиды, зделанные Российской Империи, иногда не принимались с тем чувством, которое рвение к достоинству ее в моей душе впечатлело², toute ma vie a ete employee a maintenir la splendeur de la Russie, il n'est donc pas etonnant que les offenses et les injures qu'on lui fait me soyent insupportables a supporter en silence et a les dissimuler comme nous avons fait jusqu'ici par cette prudence momentanee qui l'exige; mais souvent en les etouffant, de pareils ressentimens intrerieurs jusqu'ici, n'en deviennent que plus vifs.[432]

Я с тобою говорю, яко с собою, а делать буду, что разум самый безпристрастный укажет кстати и ко времяни. Естьли визирь выбран с тем, чтоб не мешать миру, то, кажется, ты нам вскоре доставишь сие благополучие. С другой же стороны дела дошли до крайности, как увидишь из бумаг³. Естьли б в Лифляндии мы имели Корпус тысяч до двадцати, то бы все безопасно было. Да и в Польше [бы] перемена ускорилась.

Я к тебе писала, что ловчее всего Андрея Разумовского туда послать: жена его — венка, и он там связь имеет, неглуп, и молодость уже улеглась, et il paroit etre devenu beaucoup plus prudent,[433] обжогся много, даже до того, что оплешивел. Принц Виртембергский приехал и в жалком состоянии⁴. Я его сего утра видела в первый и опасаюсь, чтоб не было в последний, on veut lui faire deux operations, il est fort resigne; sa soeur croit qu'au bout de six semaines il pourra s'en retourner a l'armee, mais les chirurgiens regardent l'operation comme tres dangereuse. Adieu, mon cher Ami, je Vous aime de tout mon Coeur[434] и молю Бога о твоем здоровье и благих успехах в мире и войне. Ты — умница. Спасибо тебе еще за то, что ты ласков к Платону Ал[ександровичу], он того стоит чистосердечной привязанностию ко мне и добрым нравом и качествами души и сердца его.