Можно было не опасаться, что они отобьются в пути, даже если бы им предоставили возможность это сделать. Подобно прирученным слонам, они не знали ни своей силы, ни своего проворства и вскоре стали не менее послушны, чем любая лошадь или бык.

В течение нескольких дней не случилось ничего, о чем стоило бы упомянуть, да охотники и не мечтали больше ни о каких приключениях. Они получили все, чего хотели, и даже такой страстный охотник, как Виллем, не свернул бы в сторону, чтобы убить самую прекрасную антилопу, когда-либо ступавшую по равнинам Африки, если б ему не приходилось добывать мясо на обед.

Они провели в пути еще две недели, и вот Черныш очутился в краю, где жило много его соплеменников — бушменов. Он давно предвкушал удовольствие побывать в этих местах, хотя влекли его туда не лучезарные воспоминания детства, а просто любовь к родине — чувство, присущее всякому человеку. Своим молодым хозяевам он всегда изображал бушменов доблестными воинами и охотниками, утверждая, что они добры, гостеприимны, умны, — во всех отношениях превосходят соотечественников его соперника Конго.

Охотники находились сейчас в крае, населением несколькими кочующими племенами бушменов, и им мог представиться не один случай проверить справедливость утверждений Черныша.

Так оно и вышло. Однажды перед вечером они прибыли в поселение бушменов своеобразную деревню, где жило семейств пятьдесят. Узнав, что поблизости нигде не найти подходящего места для привала, путешественники решили заночевать в этой бушменской деревне.

Первым проявлением гостеприимства бушменов, которое так расхваливал Черныш, было то, что они всем племенем стали выпрашивать табак, спиртные напитки, одежду и все, что видели у охотников, а взамен милостиво разрешили брать воду из пруда, находившегося рядом с деревней, и только.

Ночью лев унес телку, принадлежавшую главе селения, а утром двоим туземцам было приказано выследить и убить льва. Охотники не раз слышали рассказы о том, как бушмены убивают львов. Им очень хотелось своими глазами увидеть это, и они попросили разрешения сопровождать двух смельчаков.

Отправляясь на охоту за царем зверей, каждый взял с собой только буйволову шкуру, небольшой лук и несколько отравленных стрел.

Следы льва вели к леску, росшему в полутора милях от деревни. Путешественники направились туда, полные любопытства: верно ли, что такая крошечная стрела несет льву смерть? И как бушмены осмелятся подойти к такому страшному зверю настолько близко, чтобы пустить в него стрелу?

Оказывается, вовсе нетрудно подойти близко ко льву, когда он досыта наелся. Как бушмены и предполагали, после обильной трапезы свирепый хищник спал глубоким сном.

Оба бушмена подкрались к нему совсем близко — так близко, что почти касались спящего льва.

Наши зрители остановились поодаль, спешились и, готовые в любую минуту пустить в ход ружья, двинулись следом за бушменами в нескольких ярдах позади, невольно восхищаясь их бесстрашием.

Только один из них натянул лук. Второй, растянув обеими руками буйволову шкуру, подошел к льву еще ближе, чем тот, который готовился пронзить льва смертоносной стрелой.

Охотники смотрели затаив дыхание. Ведь лев мог в одну секунду повергнуть этих двух малорослых людей на землю, смять их и разорвать на куски.

Еще минута — и крошечная стрела вонзилась меж ребер громадного зверя. И в то мгновение, как он, гневно взревев, вскочил на ноги, в тот самый миг, как перед глазами у него мелькнули два человеческих лица, ему на голову накинули буйволову шкуру.

Лев отпрянул назад, быстро повернулся и высвободился из-под шкуры; потом, пораженный непонятным столкновением, он бросился бежать и ни разу не оглянулся.

Бушмены сделали свое дело: они убили льва. Отравленная стрела проникла в тело, и смерть его была так же неизбежна, как если бы ему снесло голову пушечным ядром.

Но оказалось, это еще не все. Бушменам было приказано принести своему вождю все четыре львиные лапы в доказательство, что лев убит. Они должны были идти за львом, пока тот не упадет мертвым, и охотники, которым хотелось видеть все до конца, следовали за ними.

Сначала лев уходил медленно, словно бы даже равнодушно, но постепенно он все убыстрял шаг.

Стрела могла разве только пробить толстую кожу, и, боясь, как бы лев не остался жив, Виллем пожалел, что не всадил в него пулю из своего ружья.

— Очень хорошо, что ты этого не сделал, — заметил Ганс. — Ты испортил бы нам все удовольствие от этой охоты. Мне хочется увидеть, как действуют их отравленные стрелы, и своими глазами убедиться, что льва можно умертвить таким легким способом.

Раненый зверь пробежал чуть ли не милю, потом остановился и яростно зарычал.

С ним явно творилось что-то неладное — он завертелся, точно на вертеле, и вообще вел себя самым странным образом.

Яд начинал действовать, и мучения льва, видимо, усиливались с каждой минутой. Он упал и стал кататься по земле; потом поднялся на задние ноги и взревел, словно обезумев. Одно мгновение он даже пытался стать на голову. Потом бешено накинулся на растущее рядом дерево и принялся зубами и когтями сдирать с него кору, пятная ветви кровью. Казалось, он жаждал разнести в клочья весь мир!

Никогда еще нашим путешественникам при всем их охотничьем опыте не случалось видеть такую отчаянную борьбу со смертью.

На мучения громадного зверя было страшно смотреть, и в зрителях пробудилась жалость. Они избавили бы его от страданий, всадив в него пулю, если б не стремились узнать все, что касается действия яда.

С того мгновения, как лев остановился, и до того, как он испустил дух, прошло минут пятнадцать. Все это время он проделывал самые разнообразные акробатические трюки, — охотникам не приходилось видеть такое даже в цирке.

Едва бушмены удостоверились в том, что лев мертв, они отрубили ему лапы и понесли их в селение.

Глава LX. СЧАСТЬЕ ВДРУГ ПОВЕРНУЛОСЬ СПИНОЙ

На третий день после того, как путешественники покинули деревню бушменов, их разбудили громкие крики черных обезьян в соседней роще. Судя по отчаянным крикам, обезьяны, вероятно, попали в беду.

Пока готовили завтрак и нагружали вьючных лошадей и быков, Виллем и Аренд пошли к роще, откуда доносились крики. Сейчас они стали еще пронзительнее и на языке обезьян, казалось, означали: "Караул! Убивают!"

На дереве, где примостилось штук пятнадцать — двадцать этих четвероруких, каждая величиной с кошку, охотники увидели молодого леопарда, пытавшегося поймать одну из этих черных обезьянок себе на завтрак. Спасаясь от врага, они забирались на самые тонкие ветки, и леопард не решался за ними следовать, зная, что эти ветки не выдержат его тяжести.

Некоторое время охотники забавлялись, наблюдая за бесплодными усилиями леопарда добыть себе еду. Леопард преследовал обезьяну, убегавшую по ветке, пока ветка не делалась слишком тонкой, чтоб он мог идти по ней дальше.

Он останавливался в двух-трех футах от визжавшей обезьяны, протягивал лапу и обнажал белые зубы, улыбаясь, словно хотел поздороваться со зверьком, которого собирался сожрать.

Убедившись, что до этой обезьянки ему не добраться, он оставлял ее и затевал ту же игру с другой.

Наконец он загнал одну обезьяну на крупный сухой сук, протянувшийся горизонтально от ствола. Конец сука был обломан, тут не было тонких веток, на которых обезьяна могла найти себе пристанище; и ничто не мешало леопарду последовать за ней и не спеша схватить. Не оказалось поблизости и другой ветки, на которую обезьяна могла бы перескочить; действительно, податься было некуда. Поняв это, она повернулась к охотникам, стоявшим внизу, и посмотрела на них с таким выражением, будто хотела сказать: "Спасите меня! Спасите!"

Леопард, которого мучил голод, заметил двоих охотников только тогда, когда они оказались ярдах в двадцати от дерева, а он уже нагонял обезьянку на сухой ветви. Тут он вдруг остановился. Он увидел "божественный лик человека", и инстинкт подсказал ему, что опасность близка. Леопард уставился на пришельцев горящими глазами, словно обдумывал, не позавтракать ли ими вместо обезьяны.