Меморандум и протокол содержали следующие основные пункты:
«Кабинет министров России изучил вопрос относительно содержания Наполеона Бонапарта на Святой Елене и возмущения, исходящего из Англии и повторенного в некоторых частях Европы, по поводу того, как обращаются с человеком, чья печальная известность не перестает будоражить мир.
Гнусные возмутители спокойствия всех стран пытаются упрекать в его содержании, хотя оно предпринято по закону и в силу необходимости. Стремление объединить его именем всех врагов порядка, несмотря на разделяющие их доктрины и интересы, влияние и намерения, которые они осмеливаются проявлять открыто, вызвало следующие меры предосторожности:
Война, выдержанная против Наполеона Бонапарта, и результаты, к которым она привела, никогда не имели в виду никакой персонификации. Союзники сражались и окончательно уничтожили могущество французской революции, сконцентрированное в руках одного человека.
Бонапарт до битвы при Ватерлоо являлся опасным мятежником, после поражения — беглецом, подпадавшим под правосудие Европы…
Именно с учетом этого и был подписан договор 2 августа 1815 года, где ясно указано: „Наполеона Бонапарта, в соответствии с договором, подписанным в Вене 25 марта предыдущего года, рассматривать как заключенного“.
В соответствии с обязательствами, принятыми британским правительством, парламент перевел в ранг закона определенные меры, направленные на то, чтобы облечь полномочиями тех, в чьи обязанности входит охрана Наполеона Бонапарта, и дающие им право доводить строгое содержание до последней степени крайности всякий раз, когда могла быть предпринята попытка побега…»
В меморандуме добавлено, что «с таким упорством повторяемые возгласы возмущения, воспроизводимые в различных формах, по поводу обращения с заключенным лицами, осуществляющими его охрану на Святой Елене, не улучшают положения Бонапарта как заключенного, но, увеличивая возможности для его побега, затрудняют работу губернатора и его подчиненных».
Заключение столь омерзительного документа гласило:
«Исходя из этих соображений, кабинет министров России рассматривает как принципиальное то, от чего нельзя отступать, а именно:
— Наполеон, своим поведением поставив себя вне законов наций, вызвал меры предосторожности, уже принятые по отношению к нему, и те, что будут приняты и зависят полностью от корректности и благоразумия союзнических монархов;
— он является пленником монархов, поставивших свою в этом подпись, и меры предосторожности, указанные в инструкциях лорда Бэтхерста дворянину Хадсону Лоу по отношению к Наполеону Бонапарту, согласованы со всеми монархами;
— любое послание или общение кого-либо с заключенным на Святой Елене со стороны членов семьи или других лиц, не прошедшие инспекцию английского правительства, будут рассматриваться как посягательство на общественную безопасность».
Таким образом, меморандум и протокол, подтверждающие меры изоляции, принятые Англией, оправдывали действия Хадсона Лоу по отношению к мученику.
Подобные дипломатические документы объединяют сильных мира сего. И осуждение, которому подвергалась Англия, должны были теперь разделить все монархи.
Царь Александр, который с такой теплотой обнимал Наполеона в Берлине и стремился к братским отношениям, становится перед лицом истории сообщником презренного Хадсона Лоу.
В вину Наполеону было поставлено не только то, что, потерпев поражение при Ватерлоо, он стал в глазах Европы авантюристом, бродягой, лишь фортуна покинула его, но еще и то, что, по мнению этих представителей божественного права, он олицетворял Французскую революцию и ненавистные принципы.
Кэстлридж и Бэтхерст смешали бонапартистов со всеми врагами порядка.
Для них Наполеон представлял также Народ — хозяина своей судьбы, побеждающую демократию.
Они хотели сослать на Святую Елену без права на возвращение не столько даже его самого, сколько то, что он воплощал.
При этих обстоятельствах друзьям Наполеона и думать не стоило о какой-либо возможности спасти его.
Лорд Бэтхерст поспешил известить Хадсона Лоу, направив ему сей документ:
«Прошу Вас ознакомить с протоколом генерала Бонапарта, дабы ввести в курс того, под каким углом зрения союзники рассматривают его положение на Святой Елене, и дабы ему известно было, что монархи эти признают необходимость всех ограничений, применяемых к нему».
О протоколе стало известно на Святой Елене, уныние охватило все умы, и маленькая колония впала в мрачное оцепенение.
Вечная ссылка! Остров Святой Елены стал тюрьмой, откуда не было выхода, могилой для императора.
Госпожа де Монтолон, обманутая в своих надеждах, понимая, что ее амбиции не суждено удовлетворить, как она предполагала и на что рассчитывала, разом охладела к Наполеону и объявила о своем намерении вернуться в Европу — по ее словам, заняться воспитанием детей.
Наполеон не стал задерживать графиню. Быть может, он понимал, что эта женщина разлюбила его, или догадался даже, что она не любила его вовсе, как он себе вообразил. Одно дело — оставаться верной подругой Наполеону, принимая на свой счет часть его могущества, и совсем другое — похоронить себя заживо на Святой Елене, проводя оставшиеся ей несколько лет молодости и красоты в скучном и горьком обществе человека, отовсюду изгнанного, врага всей Европы, приговоренного к пожизненному заключению.
Легкомысленная, беззаботная и честолюбивая, графиня де Монтолон убедила себя, что положение подруги опального императора обеспечит ей внимание и приведет к успеху. Итак, она уехала, оставив потрясенного супруга и Наполеона, окончательно сраженного предательством.
— Эта женщина посадила цветы на мою могилу, — рассудил император, впав в состояние меланхолии.
А что ему еще оставалось?!.
Наполеону становилось все хуже и хуже. Самые горькие мысли о прошлом приходили на ум. Он вспоминал обстоятельства своего брака, и тот факт, что тесть, австрийский император, вместе с русским царем поддержал протокол, привел его к заключению, высказанному Бертрану:
— Этот брак стал роковым. Я слишком доверял тестю, что и погубило меня. Какая глупость — поверить в святость семейных уз! Я считал Франца II добрым человеком и ошибся — этот дурак, не задумываясь, превратил себя в инструмент Меттерниха, чтобы разделаться со мной. Лучше уж было прислушаться к честолюбивым пожеланиям моих братьев и поделить его корону между эрцгерцогом Карлом и великим герцогом Вюрцбургским. Следовало еще дать независимость Венгрии, это имело бы огромное значение… Как я ошибался!..
Бертран пытался успокоить его, говоря, что Наполеон поступал так сообразно обстоятельствам. Император лишь печально покачал головой:
— Нет-нет, маршал, трон имеет свой яд. Он отравляет любого, кто только чуть прикасается к нему… Ни единой мысли, кроме как стать тем, кого называют законным государем. На этом строятся принципы, мотивы, поведение… Нельзя побывать в шкуре короля и остаться нормальным… Я тоже сошел с ума… Когда мысленно я обращаю свой взор на совершенные мной ошибки, впустившие союзников и Бурбонов во Францию, меня пожирают угрызения совести…
Бертран вновь попытался его утешить.
Улыбнувшись, Наполеон сказал:
— Вы совершенно правы, маршал, все это вызывает досаду, раздражение и дурные сны… Поговорим лучше, — и его глаза наполнились слезами, — о моих первых увлечениях…
Между тем Хадсон Лоу готовил императору еще одну — последнюю! — пакость.
Поскольку император не выходил и Лоу терялся в догадках, то он решил заслать своего агента в окружение Наполеона.
До сих пор все письма и сообщения император получал только из рук Бертрана, исполнявшего функции главного распорядителя «дворца».
Хадсон Лоу отправил в Лонгвуд офицера с пакетом для Наполеона Бонапарта.
Камердинер Маршан остановил прибывшего, заявив, что любое послание «императору Наполеону» передает маршал Бертран.