Пройдут годы, войсковой старшина станет генералом и атаманом донских казаков, покроет себя неувядаемой славой в сражениях под знаменами Суворова и Кутузова, но первый подвиг его, совершенный 3 апреля 1774 года, долго не забудется в русской армии. В самом общем виде картину того неравного боя можно представить по официальным рапортам, которых дошло до нас немало. Труднее восстановить подробности тех давних событий. Впрочем, кое-какие возможности есть…

Ейский пристав Стремоухов, снарядив большой обоз с провиантом, отправил его под охраной казачьих полков Степана Ларионова и Матвея Платова на Кубань для продовольствия стоявших там русских войск. На ночлег они остановились у реки Калалах. Выслали в весеннюю степь пикеты. Легли спать. Перед рассветом прискакали дозорные и донесли, что «валит силы татарской видимо-невидимо». Без преувеличения, один должен был биться против двадцати, даже более.

«Опасность была столь очевидной, — пишет современник, — что всякий другой для спасения себя и людей своих от неминуемой гибели скорее согласился бы пожертвовать всем обозом и сдаться в плен, нежели вступать в столь неравный бой с неприятелем».

Но наш герой иначе думал, иначе и поступил.

Растерялся даже более опытный Ларионов, бывший лет на десять старше своего товарища. Он без колебаний уступил власть над собой и отрядом энергичному и уже тогда авторитетному среди казаков Платову. Об этом свидетельствуют не только историки, очарованные позднейшей славой атамана, но и сами участники события и их начальники…

Вокруг простиралась степь — широкая, раздольная, по-весеннему сочная, зеленая. Конечно, небольшой отряд не устоял бы здесь против превосходящих сил противника. Поэтому Платов, не ожидая нападения, отправил вперед часть казаков, чтобы хоть на короткое время отвлечь внимание татар, а остальным приказал окружить лагерь повозками, груженными мешками с зерном — построить вагенбург. Потом подозвал к себе двух известных в полку удальцов и сказал:

— Скачите к подполковнику Бухвостову, донесите ему о положении нашем, просите о помощи. Прорветесь — избавите нас от погибели. А если случится положить живот свой, помните: смерть во спасение соратников увенчается Всевышним в Царствии небесном…

Хлестнув лошадей, казаки пустились галопом, переправились на правый берег реки и скоро скрылись за горизонтом.

Между тем татары пришли в движение и стали охватывать транспорт с фронта и флангов. Платов, вскочив на телегу, обратился к казакам:

— Друзья мои! Смотрите, какая сила нехристей идет. Победа или славная смерть — другого выбора у нас нет. Не будем мы русскими, не будем донцами, если устрашимся врага. Бог поможет нам отразить его злые замыслы…

Татары неожиданно остановились, выслали парламентеров, которые «с угрожением» предъявили защитникам вагенбурга требование «пойти живыми под их подданство», то есть сдаться в плен.

Ответ представителям крымского хана был дан достойный:

— По долгу присяги, учиненной Ее Величеству, мы отказываемся принять ваше требование. Из укрепления нашего не выйдем. Умрем за веру христианскую, но живыми в руки ваши басурманские не отдадимся.

Так Платов передал в своем рапорте начальству слова безвестного донского офицера, встречавшего парламентеров противника. На этом переговоры кончились. Друг с другом простясь, казаки «вступили всяк в свою должность».

Спешив половину всадников, Девлет-Гирей бросил их на штурм вагенбурга. За пехотой двинулась конница. Степь огласилась ревом многотысячной толпы, которая, казалось, сметет все на своем пути. Но картечь и град ружейных пуль остановили атакующих.

Первый натиск был отбит. Затем последовали второй, третий, четвертый… Подступы к укреплению были завалены трупами неприятелей. С неистовым фанатизмом татары лезли по телам своих товарищей, и казаки едва успевали отбиваться от них. Уже ранены есаулы Куприков и Полухин. Вышли из боя отважные хорунжие Королев, Калмыков, Михайлов и Терентьев. Звуки выстрелов, лязг металла, крики и брань сражающихся, вопли изувеченных и ржание ошалевших лошадей — все это, сливаясь в сплошной страшный гул, создавало картину кровавого ада, хозяйкой которого была смерть. И как тут было не прийти в отчаяние.

А вокруг цвела весенняя степь, и ласково светило солнце, и никто не хотел умирать. Ларионов предложил Платову прекратить сопротивление и сдаться на милость победителя, чтобы сохранить людей. Матвей наотрез отказался. Степан не стал настаивать. И снова «вступил всяк в свою должность». Началась очередная атака. Ахнула единственная пушка, выбросив град картечи.

«Войска Донского походный полковник Платов, который, будучи в осаде от неприятеля, оказался неустрашим, ободряя своих подчиненных, почти в отчаяние пришедших, удерживал их в слабом укреплении до моего к ним прибытия, — писал Бухвостов в рапорте на имя пристава Стремоухова. — Полковник Ларионов следовал сему примеру храбрости».

Рано утром начался этот неравный бой. За два часа до захода солнца татары в седьмой раз кинулись в атаку. И трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не подоспела подмога: доскакал-таки один из казаков до подполковника Бухвостова. Подняв несколько эскадронов гусар, драгун и неполный казачий полк Уварова — всего не более 500 человек, прихватив с собой два «единорога», пустился он выручать попавших в беду соратников. Отмахав несколько десятков верст, налетели они на увлеченную штурмом орду и стали рубить и колоть неприятеля с остервенением. Этим воспользовались осажденные. Вырвавшись из своего укрепления, обрушили они на отступающих всю силу накопившейся за день злобы. Все перемешалось в войске противника: и фронт, и тыл, и фланги…

Бухвостов — Стремоухову,

5 апреля 1774 года:

«…Сожалительно, что при отчаянном сем сражении побито несколько едисанов, по мнению Джан-Магомета нам верных людей. Сия ошибка, думаю, произошла оттого, что среди самого бою видел я сам, как из едисанских аулов бегали татары в ханское войско и обратно оттуда прибегали к бею, которым ни в той, ни в другой стороне, как однозаконникам своим, не причиняли никакой обиды, а за новые вести, может быть, еще и награждали, через что казаки наши так были огорчены и отчаянны, что никого в полон к себе не брали, а кого только находили на месте сражения, всех тех и рубили до смерти; да подлинно, что трудно в баталии, а особливо между ногаями распознать приятеля с неприятелем…»

Избиение продолжалось «до самой темноты ночи». «Огорченные и отчаянные» казаки уложили на месте сражения более пятисот татар и множество раненых. Сами же потеряли убитыми восемь, да без вести пропавшими 15 человек. Правда, урон в лошадях был очень велик — около 600 голов.

16 мая 1774 года «Петербургские ведомости» рассказали своим читателям о подвиге Матвея Платова. Корреспондентом правительственной газеты был «предводительствующий Второй армией генерал-аншеф князь Василий Михайлович Долгоруков». О молодом герое заговорили казаки. Он стал известен военным. Узнали о нем и высокие начальники. Подвиг, совершенный им на реке Калалах, был отмечен золотой медалью с изображением императрицы и надписью на обороте:

«Если кому-нибудь придется быть в таком же положении, — напишет много лет спустя Денис Васильевич Давыдов, — то пусть приведет себе на память подвиг молодого Платова, и успех увенчает его оружие. Фортуна, не всегда слепая, возведет, быть может, твердого воина на ту же степень славы, на которую вознесла она и маститого героя Дона».

Кажется, в это время и попал войсковой старшина под опеку первого фаворита ее величества, позволившего молодому герою сообщать ему лично о своих успехах, минуя атаманскую канцелярию. Не случайно же в формулярных списках донских офицеров против фамилии Матвея Ивановича закрепилась стереотипная запись, что «на посланный к нему приказ о подаче рапорта с прописанием его службы» он неизменно отвечал: уже «подал от себя его сиятельству господину генерал-аншефу и разных орденов кавалеру графу Григорию Александровичу Потемкину».