Из темного угла вылез Михаил Калганов, испуганно заморгал глазами.

— Ну!

— Я не хотел… Это он меня подбивал…

— На что?

— Я его боялся… Немец пойдет в наступление, надо, говорит, лечь… А потом поднять руки…

— Эх, Калганов!.. — тихо произнес Ваня Макковеев. — А ведь тебя старик отец провожал. Помнишь, что он говорил?

— Я не сдамся, ребята, — поднял глаза Калганов.

В вещевом мешке Кошкарева оказалось письмо, свернутое в треугольник, с написанным адресом.

— «Я вернусь, папаня, — читал вслух Семен Забелин. — Может, совсем скоро, а может, через годы. Сделаю все, как ты порешил. Мы еще заживем, все козыри есть у нас…»

Не хотелось, чтобы кто-то знал, что в составе забайкальской лыжной бригады ехал на фронт человек, намеревавшийся сдаться в плен, решивший уцелеть во что бы то ни стало, солдат, которому было «не за что воевать». На листке было еще много места, и Ваня Макковеев дописал на нем несколько слов: «Ваш сын Никифор выпал из теплушки на перегоне Тарутино — Ачинск Красноярской железной дороги. Извещаем вас об этом и подписываемся».

Все до единого решительно и молча подписались под этими строчками.

«Выпал из теплушки». У солдат все-таки было какое-то неприятное ощущение…

Одному из них, Сергею Матыжонку, после войны довелось побывать в селе, из которого был призван на фронт Никифор Кошкарев. Бывший солдат работал на уборке урожая, вел комбайн. Вдруг все вспомнил и спросил своего помощника, не знает ли он в своем селе Кошкаревых.

— Кто их здесь не знает, — под рокот моторов неторопливо рассказывал пожилой колхозник. — И я батрачил у Митрофана Кошкарева. Первый богатей был на селе. Все эти поля сплошь были кошкаревскими, а заимка до сих пор его именем называется. Раскулачили. Озверел Митрофан Кошкарев, клуб поджег. Перед войной из ссылки вернулся. Правильно, был у него сын Никифор. Этот в первый же год войны на фронте погиб. Геройской смертью.

— Геройски? — переспросил Сергей.

— Сестра Никифора так говорила, — продолжал колхозник. — Сейчас она нашим клубом заведует, новым. Смотри, отсюда ее дом виднеется.

Вечером Сергей Иванович решительно вошел в дом сестры Кошкарева и был очень удивлен, увидев в переднем углу большой портрет знакомого человека. Ершистая прическа, хмурый взгляд, слегка склоненная сильная шея и медаль «За отвагу» на солдатской гимнастерке.

— Вы его сослуживец? — засуетилась сестра Никифора и смахнула слезу. — Вот видите, остались живы, работаете… А Никифору не повезло. Поехал на фронт и где-то по дороге расшибся. С недельку полечился в Красноярске, а потом поехал на передовую. Месяца через три, к маю, сообщили. Геройской смертью погиб Никифор…

…Извещение о смерти, наградное свидетельство, несколько писем… В глаза Сергею бросились слова: «Проклятые фашисты… Хуже гадов они, папаня. Надо бить проклятых захватчиков…» Когда и почему произошел перелом в душе человека, которому было «не за что воевать»? Из-за пинка, полученного от своих сверстников на пути к фронту? Едва ли…

В письме не сообщали о боевых подвигах солдата. Но в нем были слова огромного значения: «Никифор Митрофанович Кошкарев погиб смертью храбрых за честь, свободу и независимость нашей Родины». Их вывела рука комиссара воинской части.

С обнаженной головой Сергей Иванович Матыжонок с минуту постоял у портрета, вернул сестре Никифора пожелтевшее письмо из воинской части, тихо сказал:

— Комиссар… Фамилия неразборчива… Это он помог вашему Никифору понять, что значит остаться без Родины.

И вышел.

Вспомнились Сергею морозные дни, эшелоны, расстрелянные ржевские леса, друзья-товарищи, только что надевшие шинели, командиры, которые помогли и ему стать солдатом…

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Глубокой ночью поезд прибыл в Москву. Стоянка была короткой. За несколько минут до отправления прошел мимо вагонов новый начальник эшелона, неприветливый, строгий. На вопрос: «Куда поедет лыжная бригада?» — сухо ответил: «Туда, где есть снег». Но солдаты, быстро узнали «тайну». Часовой, стоявший на путях, сказал им только два слова:

— На Калининский.

Ваня Макковеев нашел на карте город Калинин, достал из вещевого мешка смятую газету и стал читать сводку Совинформбюро. Там сообщалось, что Калининский фронт прорвал сильно укрепленную линию противника.

— Наступать будем, — послышались голоса.

— Прямо в бой попадем.

— Сперва учить будут.

В ту ночь никто не сомкнул глаз: новобранцы сушили обувь, плотнее увязывали вещевые мешки, возбужденно переговаривались. А на рассвете в теплушке опять стало тихо. На небольшой, наполовину сожженной станции эшелон вдруг остановился, кто- то торопливо пробежал мимо вагонов и громко' скомандовал:

— Открывай двери! Выгружайся! Быстро!

Вдали чуть слышалась орудийная канонада. Солдаты выпрыгнули из вагонов и построились на улице поселка. Забайкальцы держались вместе, стояли на правом фланге. К ним первым подошел командир с тремя кубиками на петлицах шинели.

— Ишенин! — строго приказал он. — Шаг вперед!

— Есть!

— Что можете делать?

— Как что делать? — не понял Ишенин.

— В гости к бабушке приехали? Пулемет знаете, из винтовки стрелять умеете?

— Мы лыжники, — сказал кто-то из задних рядов.

— Лыж пока нет. И не ожидаются… Я спрашиваю: кто какое оружие знает?

— Винтовку знаю, — сказал Ишенин.

— Автомат?

— Из автомата не стрелял.

— Становитесь сюда. Забелин! А вы?

— Я многое знаю, товарищ старший лейтенант, — весело ответил Забелин. — Автотормоза знаю, гайки закручивать умею, в футбол играть…

— Шутки в сторону! — резко оборвал его командир. — Слышите, что там? Они пришли, чтобы уничтожить нас. Они не церемонятся. Тут не гайки закручивать надо, а воевать!

— Автомат я изучал, — сказал Забелин. — А вот воевать… Воевать никогда не приходилось, товарищ командир.

Старший лейтенант внимательно обвел взглядом шеренгу молодых солдат, их лица, кургузые шинели, ватники, обмотки. Глубокое сожаление и разочарование было во взгляде командира. На его скулах вспухли желваки.

— Наша армия ведет тяжелые бои, — глухим голосом сказал он. — Мы надеялись на помощь из Сибири.

Молодые солдаты переглянулись. На кратких курсах, проводившихся в Карымской, они добросовестно изучили противогаз, знали, как пахнет хлор, хорошо представляли себе, где у боевой винтовки винт упора, цевье, затвор со стеблем, гребнем, рукояткой. Стреляли в мишени. Учебные гранаты научились швырять за пятьдесят метров. Поэтому все удивленно обернулись на Ваню Макковеева, который на вопрос старшего лейтенанта твердо сказал, что хорошо знает станковый пулемет «максим» и стрелял из него. Сергей Матыжонок заметил, как посветлело лицо командира, и тоже сказал, что изучал пулемет. Это было на самом деле, но всего на трех занятиях.

Разделив молодых солдат повзводно, старший лейтенант сказал, что к вечеру «двинемся на передовую».

Война оказалась совсем рядом.

30 января 1942 года забайкальцы без лыж, но с новенькими винтовками большой плотной колонной двинулись на передовую. Автомашины везли пулеметы, продукты, связки с обмундированием. Идти по глубокому снегу было тяжело, близость фронта вызывала какое-то напряжение, и, несмотря на предупреждение командира, каждый невольно старался держаться поближе к товарищам. Ваня Макковеев и Сергей Матыжонок шли рядом, прислушивались к далеким артиллерийским залпам, вспоминали родные края, знакомых. Вдруг кто-то крикнул:

— Воздух!

Звенящий свист, рев мотора, грохот… Впереди, в гуще людей, взметнулся грязный султан взрыва, дрогнула земля. Солдаты увидели большую черную птицу, быстро улетавшую к гребню холма. Сергей обернулся, чтобы узнать, не убило ли Ваню Макковеева, но тот уже встал и показывал рукой на солдат, столпившихся у большой воронки на самой середине дороги, — минуту назад здесь шел взвод «автоматчиков». Что-то кричал и махал руками командир. Солдаты подумали, что он зовет на помощь, и бросились к воронке, но вновь послышался рокот моторов. Черная птица летела очень низко и жутко выла. Слышалась частая дробь: немецкие летчики расстреливали колонну из пулемета. Уже не прячась за, гребень высоты, самолет развернулся и снова пошел в атаку.