Он был в завязке уже восемь месяцев. Мы познакомились на одной вечеринке. Моя первая реакция на него — дать по роже. Было в нем что-то такое, от чего меня сразу пробил озноб. Сразу. Он пришел с Дженнифер, знакомой моей знакомой. Она оттащила меня в сторонку и попросила его отбить. Ей хотелось скорее избавиться от него; она уже не могла выносить его многочисленные заебы. Он был очень красивый, но весь какой-то обломанный. Трезвый, но мерзкий. Патологический лжец, мелкий вор, жулик и сексуальный маньяк. Причем, маньяк неотразимый. Стоит ему улыбнуться — и ты сама выпрыгнешь из трусов. Она мне сказала, что с ним надо поосторожнее, но при этом она почему-то была уверена, что я сумею вправить ему мозги. И это притом, что я до сих пор безуспешно пыталась вправить мозги себе.

Меня сразу к нему потянуло. С такой страшной силой, что мне стало действительно любопытно. Уж кто — кто, а я должна была сразу же распознать хищника, пьющего души. Потому что я сама такая. Может быть, в этом все дело. Подобное тянется к подобному. Притяжение. Влечение. Вызов. Как и всякий шарлатан, он обладал мощной харизмой. Притягательным магнетизмом. Он как будто светился изнутри. Его обаяние было неотразимо. Его улыбка разила наповал. Он казался таким счастливым — неправдоподобно счастливым. Крючок, на который ловились все.

Меня предупреждали держаться от него подальше. Предупреждали все, кто его знал. Но я их не слушала. Думала, я смогу его приручить. Думала, что со мной все будет по-другому. Что я смогу научить его пониманию и мудрости, как изжить в себе жертву под маской палача. Хотя я сама еще толком этому не научилась. Я по-прежнему работала над собой. Очень упорно.

Он поехал за мной в Сан-Франциско. Рассказал мне историю своей жизни прямо на крыльце дома местного Кислотного Гуру, блистательного аргентинского профессора, у которого я остановилась. У него была замечательная коллекция личных вещей Лири, Кизи, Лидди, «Хэйт». Он разрешил нам пожить у него все выходные. Сам уезжал в Биг-Сюр. Очень вежливо попросил нас постараться не сжечь постель. Одеяло когда-то принадлежало Дженис Джоплин.

Магнетическое обаяние моего нового страстного увлечения неожиданно скисло еще во время прелюдии. Кто был наркоманом когда-то, останется им навсегда. Нездоровая тяга к драматизации. В точности, как у меня. Секс был как зверское испытание на физическую выносливость. Каждый старался «забить» другого, подчинить себе, уничтожить — подавить всякое сопротивление. Никто не хотел первым выбросить окровавленное полотенце. Изможденные, мы провалились в тяжелый сон. Проснулись и начали все по новой. Жестокий, вздорный, горячечный секс.

Все выходные мы провели в постели. Уроки, полученные в сатанинской церкви, не прошли даром: гипноз, сексуальная магия, регрессия в прошлые жизни. Он перенес меня в то место во времени, которое часто мне снилось, и где я часто бывала в своих фантазиях. Он хорошо играл роль диктатора в нацистской Испании, кровожадного инквизитора. Я была заносчивой еретичкой, скованной по рукам и ногам в камере пыток у своего хозяина. Добровольная жертва убийственной патологии. Связанная. С завязанными глазами. С кляпом во рту. Вся обмотанная веревками, изломанная под немыслимыми углами. Освежеванная, разделанная, ошалелая от любви, опьяненная этой любовью — в зоне, где прошлое, будущее и настоящее сливаются в единое неделимое время. Мне так не хотелось возвращаться в здесь и сейчас. Мне хотелось навеки остаться там — потеряться в этом головокружительном сексуальном лимбе. Заключенной в саркофаге боли. Его боли. Моей. Сотни лет бесконечной всеобщей боли, которую мы будем проигрывать снова и снова.

Я знала, на что иду. Знала с самого начала. Меня предупреждали. Но я знала, что делаю. Я всегда знаю, что делаю. Просто я не смогла вовремя остановиться. Я никогда не могу вовремя остановиться. Не хочу останавливаться. Не хочу. И особенно — если я знаю, на что иду.

23

Спасаясь от психического загрязнения в атмосфере Нью-Йорка, которое, похоже, достигло критической точки, я сбежала в Новый Орлеан, где культура психических крайностей культивировалась не одну сотню лет — под маской вуду, худу, сантерии, черной магии, креольского фольклора и врожденного вампиризма. Атмосферические токсины только усугубляли географические недуги города, расположенного на три фута ниже уровня моря — города, чья ненасытная глотка всасывала в себя весь ил с берегов грязной Миссисипи.

Меня привлекала его перезрелая загнивающая красота в густой сочной зелени, которая и цвела, и гнила на одном дыхании. Я впадала в экстаз от упоительной и изысканной хрупкости пышных гардений, ночного жасмина и сладких олив, чей целительный аромат заглушал даже всепоглощающий запах гнили. А потом — как-то разом и вдруг, — в ноздри бьют ядовитые испарения, клубящиеся над крышками люков подземных мусоросборников. Кошмарное варево из тухлой рыбы, испорченных перцев, грязных подгузников преет в знойной послеполуденной духоте. Спертый и влажный воздух, душные тепловые волны — причина обмороков, нарколепсии, одышки.

Меня завораживала декадентская архитектура, сложное плетение железных балконных решеток. Крутые ступеньки, высокие окна — от пола до потолка, — деревянные ставни, худо-бедно спасавшие от полуденного солнца. Задние дворы, плакучие ивы, чьи поникшие ветки были как трепетные шатры вокруг тонких стволов.

В Новом Орлеане я знала только Беттину, сексуальную немку экс-патриотку, бывшую певицу из постиндустриального кабаре, специализировавшуюся в свое время на известных эстрадных мелодиях, слямзенных у Марлен Дитрих. Когда Беттине приелись сложные махинации в музыкальном бизнесе, она подалась в банкиры. Что-то связанное с инвестициями. Она владела полуразрушенным особняком на окраине Французского Квартала, который купила на городском аукционе. Пыталась добиться, чтобы ему присвоили статус исторического памятника архитектуры. Собиралась его отреставрировать и продать обратно городу. С прибылью двести процентов. Но пока что особняк стоял заброшенным — уже почти десять лет. Правда, весь мусор оттуда убрали. Беттина мне разрешила пожить там — вроде как сторожем, — пока я не найду себе квартиру.

Через пару дней после того, как я там поселилась, в шести кварталах от особняка случилось одно происшествие со смертельным исходом. Мы с Беттиной возвращались из кафе. Проехали на красный на углу Эспланады. Пожилой негр, переходивший дорогу, застыл на месте с открытым ртом, пораженный моими пламенно-рыжими волосами и тесной белой футболкой. Он не заметил грузовичок доставки горячих пончиков, приближавшийся к нему с другой стороны. Его подбросило в воздух на тридцать футов. Он упал на асфальт и раскроил себе череп. Добро пожаловать к Большому Повесе. ((прим.переводчика: Большой Повеса — Big Easy — прозвище Нового Орлеана, имеющего славу беспечного, развлекающегося в свое удовольствие города.))

Я сняла маленький домик, задний дворик которого примыкал к монастырской стене. По утрам я пила кофе на огромной тенистой веранде на задах дома и наблюдала за развлечениями монашек, которые, как я понимаю, предпочитали подвижные игры на воздухе типа бадминтона или волейбола. Моим соседом был юный женоподобный педик с пограничным раздвоением личности и музыкальными пристрастиями студента Джульярдской музыкальной школы. Каждое воскресенье он распевал гимны в местной баптистской церкви. Я уехала из Нью-Йорка, потому что меня достало, что все меня достают, докучают, надоедают, запаривают, заебывают и так далее — и в результате я поселилась в доме рядом с распаленным озабоченным подростком, страдавшим безудержным вуайеризмом — в частности, у окна моей спальни. Застывший взгляд, замороженная улыбка, дерзкая поза. Я не знала, как от него избавиться. Однажды он мне позвонил и предложил пообедать вместе. Я сказала, что не сегодня — я сейчас занята, у меня в самом разгаре ритуал вызова дьявола для последующих половых сношений, так что я уже голая и готовая. Он даже не дал мне договорить. Сказал, что я нагло вру. Что он меня видит. Я сижу в сарафане, при полном параде — сижу нога на ногу и покачиваю левой ногой. Он наблюдает за мной через щель в ставнях, с радиотелефоном в руке. Я заорала, чтобы он убирался. Сказала, что хватит за мной шпионить. Разумеется, он не послушался.