Сирена услышала шаги в дальнем конце аллеи. «Наконец-то, Риган!» И женщина сделала очередной ход: глаза ее стали томными, Сирена облизала губы, делая их влажными и приглашающими.

– Иди ко мне поближе, – прошептала она, – я хочу кое-что сказать тебе на ушко… – Сирена наклонилась вперед, так что одна грудь почти обнажилась, а Малькольм в это время сражался с собой, стараясь не сводить глаз с ее красивого лица.

– Ты можешь смело довериться мне, Сирена, – прошептал он в ответ, задрожав при виде того, что должно быть скрыто от посторонних взглядов.

Сирена не шевелилась. – Я хочу, – страстно выдохнула она, чтобы ты любил меня, а не Рэн… Вот я все и сказала, и мне совсем не стыдно! – она услышала стон, вырвавшийся из груди Малькольма, и обнаружила его голову у себя на груди. – Дорогой, ты испытываешь те же чувства, что и я, – промурлыкала женщина задыхаясь и прижала к себе его голову, а Уэзерли все глубже зарывался в ложбинку между ее грудями. – Я знала, что понравилась тебе, еще вчера вечером, когда ты предложил мне вина… Оставайся здесь навсегда! – выдавила из себя стон Сирена.

– Навсегда, – хрипло подхватил Малькольм, руки его лихорадочно шарили по прекрасному телу женщины.

Сирена мысленно взывала: «Торопись, Риган! Сейчас! Сейчас!» Ей были противны прикосновения мокрого рта Уэзерли. Если раньше у нее закрадывались сомнения по поводу любви Малькольма к Рэн, то теперь его поведение убедительно доказывало, какой он лицемер и распутник. Шаги приближались. «Поторапливайся, Риган, ну пожалуйста!»

– Боже, как отвратительно! – в саду зазвенел голос Рэн. – Как ты могла? – закричала девушка. – Неужели ты никогда не насытишься? Разве мало тебе Ригана? Как ты могла устроить мне такую подлость? Шлюха! – лицо Рэн было бледным как смерть, а глаза тусклыми и суровыми. – Я тебе никогда этого не прощу, Сирена! Никогда!

Сирена лишилась дара речи. Где же Риган? Почему Рэн не у портнихи? Малькольм был возбужден, растерян и напоминал общипанного павлина. А Рэн обвиняла ее, Сирену, а не этого напыщенного осла! Сирене необходимо было что-то сделать, что-то сказать, чтобы убедить Рэн, что это всего лишь розыгрыш для ее же спасения.

– Рэн, ты не поняла… Я не…

– Не хочу ничего слышать! Мои глаза сказали мне все, что мне нужно было знать. Тебе всегда надо находиться в центре внимания. Тебе нужны все мужчины, они должны валяться у твоих ног и восхищаться тобой. Ригана, Калеба и мальчиков тебе недостаточно! Ты решила попробовать свои чары на Малькольме, моем мужчине! Но у тебя ничего не выйдет, Сирена, потому что я знаю: Малькольм любит только меня! Он всегда будет любить меня. Меня! Ты слышишь, Сирена? Я больше не хочу тебя видеть! – Рэн задыхалась. – Ты… мне… нам не нужна! Правда, Малькольм? Нам от нее ничего не нужно! Ни ее благословения… ни ее денег… ничего!

Малькольм от изумления открыл рот. Не этого добивался он, когда начал ухаживать за Рэн ван дер Рис.

– Я не хотела сделать тебе ничего плохого, Рэн! – взмолилась Сирена. – Ты моя дочь, мое дитя… Иногда мне кажется, что ты мне дороже детей, которых я носила…

Рэн отвернулась, чтобы не смотреть Сирене в лицо, чувствуя себя преданной. У девушки разрывалось сердце. Ей хотелось броситься в объятия Сирены, выслушать все ее объяснения, но Рэн не могла заставить себя сделать это. Если она послушает Сирену, это будет значить, что предал ее Малькольм, а тогда настанет конец ее жизни.

Малькольм с огромным удивлением глядел на обеих женщин. О чем они говорят? Что подразумевала Сирена, сказав, что Рэн дороже детей, которых она сама носила? Неужели Рэн не родная дочь ван дер Рисов?

– Рэн, поговори с отцом, умоляю…

Рэн повернулась к Сирене, янтарные глаза сверкали от ярости.

– Риган мне теперь не отец, как и ты мне не мать! У меня есть только ты, Малькольм, – произнесла она с неожиданной нежностью. – Ты нужен мне. Ты должен забрать меня отсюда немедленно! Прошу тебя!

Рэн схватила за руку окаменевшего Малькольма и потащила за собой.

Сирена ощутила чье-то присутствие и встретилась глазами с ошеломленным Риганом.

– Мы сделали, что смогли, Сирена, – сказал он, – и, кажется, все испортили. Рэн вернулась домой рано и, должно быть, прошмыгнула через ворота у конюшен. Я только собирался сделать решающий ход, когда она вас обнаружила.

Сирена протянула мужу руки, и Риган прижал ее к себе.

– Что мы будем делать теперь, Риган? Мы потеряли ее. Мы потеряли нашу дочь, – глотая слезы, проговорила она дрожащими губами.

– Мы вернем ее, милая, вот увидишь.

– Но она уходит, уходит с Уэзерли.

– Нет, она не уйдет. Держу пари. Я все слышал. Уэзерли понял, что Рэн нам не родная дочь. И теперь, когда она решила отделиться от нас, он потеряет к ней всякий интерес. Она обязательно вернется. Калеб приведет ее назад.

Но Сирена была вовсе в этом не уверена, и слезы, непрерывно катившиеся по щекам, жгли ее, словно огнем.

Рэн с Малькольмом ждали у подъездной аллеи, пока кучер подаст фаэтон.

– Я соберу свои вещи и приеду к тебе, – тихо говорила девушка, сдерживая душившие ее рыдания. – Думаю, на это уйдет несколько часов. Обними меня, Малькольм! Обними! – вскрикнула она, бросаясь к нему в объятия. – Я никогда раньше так не разговаривала с Сиреной. Я всегда любила ее, была уверена в ее любви ко мне. Я… я не виню тебя, Малькольм! Сирена – очень красивая женщина и сама заставила тебя…

– Я на твоем месте не стал бы этого делать, – холодно произнес Уэзерли; голос его был таким чужим и бесстрастным, что Рэн отпрянула в изумлении. – Я хочу сказать, что тебе не следует приезжать ко мне. Ты разрушила все благодаря своему детскому интеллекту. Боюсь, ты мне теперь совершенно ни к чему, Рэн.

– Ни к чему? Малькольм, что ты имеешь в виду? – голос девушки дрожал. – Я люблю тебя, Малькольм! Я всегда буду любить тебя!

– Не говори ерунды. Неужели ты не понимаешь? Мне самому едва хватает на жизнь, я не смогу содержать еще и тебя. Благодаря моему распутному дядюшке у меня нет ни пенни за душой. Я еле-еле свожу концы с концами. Взять только мои счета от портного! Через несколько дней кредиторы снова начнут атаковать меня. Я не могу позволить себе такую роскошь – нищую жену.

– Мы придумаем что-нибудь! Как-нибудь выкрутимся! Я найду работу, а ты так много умеешь делать…

– Хватит, Рэн. Выбрось из головы эти глупости. А вот и мой экипаж!

Не дожидаясь, пока кучер остановит лошадей, Уэзерли вскочил на подножку.

– Жаль, что все так вышло, Рэн, но ты виновата сама.

– Я приеду к тебе, Малькольм, приеду! Я все буду для тебя делать, буду работать не покладая рук…

– Не стоит, Рэн. Не приезжай ко мне. Держись от меня подальше. Ты мне не по карману.

Стукнув кулаком по верху экипажа, Уэзерли крикнул кучеру, чтобы тот поезжал быстрее. Рэн осталась стоять одна на дороге, по щекам ее катились горячие слезы, а в янтарных глазах застыло выражение недоверия и изумления.

Не бросив даже прощального взгляда в сторону девушки, на которой хотел жениться, Малькольм приказал ехать к дому леди Элизабет Райс. Сейчас более, чем когда-либо, он был заинтересован в сведениях о драгоценном ожерелье, которое готовят королю ко дню рождения его сына. Сейчас – как никогда прежде – Уэзерли нужны были деньги, которые можно было выручить с продажи этих камней, если, конечно, ему удастся их заполучить. Откинувшись на кожаное сидение, Малькольм принялся перебирать в уме адреса всех скупщиков краденого и рынков, где он мог бы избавиться от драгоценностей за высшую цену. В памяти Уэзерли всплыло имя лорда Фаррингтона. До дня рождения принца оставалось две недели, дня за два до этой даты Малькольм должен «освободить» ювелира от дорогостоящего шедевра. Нужно связаться с Фаррингтоном, но сделать это только после разговора с леди Элизабет. Малькольм предвкушал ее гладкое белое тело, такое аппетитное, что у него даже слюнки потекли.

Сирена ван дер Рис разожгла в нем огонь желания, и Уэзерли хотелось утолить свою страсть.