Я выскочил в коридор, запер гранками дверь и нырнул в свое купе. Состав уже вовсю лязгал сцепкой, тормозил, скрипя колодками, а проводница, судя по звукам, вышла из своего закутка в рабочий тамбур, чтобы впустить в вагон-люкс кого-нибудь из особо преуспевающих жителей областного центра. Очень скоро выяснилось, что таковых на перроне вокзала нет. Отодвинув шторку, я увидел через окно, как несколько десятков потенциальных пассажиров, ожидающих прибытия чистенького латвийского экспресса, организованно потянулись в конец состава, где находились более дешевые плацкартники. Понять их логику было не сложно: до Питера – чуть меньше трехсот километров и вряд ли хоть кто-нибудь из псковичан захочет пять часов с комфортом сопеть в мягком СВ, заплатив за столь короткое удовольствие в три раза дороже, чем билет в «народный» вагон. А те немногие, кто мог позволить себе такое расточительство, наверняка предпочитали мотаться в Северную Пальмиру и обратно не по железке, а на машинах.

Едва состав тронулся вновь, я направился в вагон-ресторан, заказал себе сто грамм водки, бутерброд с икрой и стакан томатного сока. Провожая взглядом застывшие на щербатом перроне одинокие фигурки, я вдруг заметил, как отраженный в оконном стекле усатый мужик улыбнулся мне так, как улыбаются лишь счастливые люди. Я отхлебнул водочки, запил соком, затянулся сигареткой и на секунду прикрыл глаза. Перед моим мысленным взором возникло распахнутое настежь огромное окно белоснежной спальни, за которым мерцало то самое вожделенное небо в алмазах. Оно было совсем близко, и при желании его можно было даже потрогать рукой.

– Господи, как же я по тебе соскучилась! Кентик, милый! – Катя мурлыкнула, словно мартовская кошка, нежно прикоснулась к моей щеке губами и потрепала по взъерошенным волосам. – Я две ночи глаз не сомкнула. Все волновалась – как ты, не случилось ли с тобой чего-нибудь плохого! – голос малышки сорвался на полуслове, она замолчала, прижавшись к моему плечу, как-то совсем по-детски теребя рукав пиджака.

Я отстранился и заглянул Кате в глаза. Две мокрые дорожки на пылающих щеках заставили мое сердце сжаться. Я обнял девушку, крепко прижал к груди и поцеловал в самый кончик носа:

– Успокойся, солнышко. Все прошло как нельзя лучше. – Я с огромным трудом подбирал слова. Это всегда было для меня невероятно сложно – успокаивать плачущую женщину. Нельзя сказать, что мне часто выпадала такая сомнительная «радость», но в похожих ситуациях я терялся, как мальчик-колокольчик на первом свидании, не решающийся взять девочку за руку. Эхе-хе… Но ведь надо что-то говорить! Терпеть не могу, когда женщины плачут, вне зависимости от причины. И чтобы успокоить их, размазывающих косметику по щекам, я, как и многие другие мужики, готов пообещать им что угодно и согласиться с чем угодно, лишь бы больше не слышать и не видеть никаких слез! Лучше всех женщин в мире эту черту моего характера знала моя мама. И, надо отдать ей должное, пользовалась этим знанием регулярно и без зазрения совести, столь варварским способом наставляя меня «на правильный путь» в пору бурной доармейской юности.

– Я так переживала, так… – Катюха заплакала, привлекая к нам ненужное внимание скучающего за стойкой бармена и группы расположившихся по соседству малолетних быков со стриженными налысо бестолковками. В этот утренний час посетителей в кафе почти не было. Перед нами на столике остывали две крохотные чашки кофе.

– Все хорошо, Зайка. Не надо плакать… Может, пойдем отсюда? – я заметил ехидную ухмылку на роже одного из быков и внутри меня все буквально закипело. Дебилы отмороженные. Знают, козлы, что, раз их трое, напрягать ситуацию – не в моих интересах. Вот и. давят, твари, на психику, получая от этого свой убогий, соответствующий одноклеточному интеллекту, кайф. Валяйте, притесь. Раз больше не отчего.

– Денис, милый, я хочу тебе кое-что сказать! Очень важное. – Катя подняла на меня влажные от слез глаза и вдруг улыбнулась той самой обворожительной улыбкой, от которой у меня всегда перехватывало дыхание. – Вчера вечером я окончательно ушла от Стаса. Теперь между нами больше нет каменной стены, а это значит, что я имею право плакать, где хочу, сколько хочу, когда хочу и на плече утого человека, которого по-настоящему люблю!

– Я… То есть… – внутри у меня все возликовало, а готовые слететь с губ нежные слова застряли где-то на подходе. Горло сдавило, словно его сжала чья-то огромная, невидимая рука.

– Да! Да! Да! – Я впервые убедился, что расхожее выражение «смех сквозь слезы» – не такая уж далекая от реальной жизни выдумка поэтов и театральных гурманов. Фраза как нельзя лучше подходила для описания того, что сейчас происходило с Катей. – Мы теперь всегда будем вместе, каждый день, каждую ночь, каждый час, каждую минуту, будем появляться вдвоем, где захотим и когда захотим! Мне больше не надо каждый раз вздрагивать при звонке твоего домашнего телефона! Господи, как долго я ждала этого дня! Кент, дорогой ты мой человечек!..

С ухмылкой наблюдающие за нами и слышавшие каждое произнесенное Катюхой слово, бритоголовые придурки, словно по команде, заржали в три глотки.

Я понял, что еще чуть-чуть, и случится непоправимое. Я встану и со всего плеча дам тому из них, кто поближе, в рыло. После чего на меня с воем бросятся его «братаны», и закрутится такая кадриль, что страшно даже себе представить. Эх, если бы вместо моей маленькой малышки рядом был Костя Николаев! Впрочем, при таком раскладе просто не было бы причины для драки… В общем, как ни крути, а самый лучший выход – молча проглотить пилюлю и валить из этой забегаловки к чертовой бабушке.

Я нашарил в кармане пиджака бумажку в пять баксов, бросил ее на столик рядом с нетронутыми чашками, обнял Катюху за плечи, и мы вышли из кафе под дождь, гулко барабанящий по крыше стоящего рядом со входом «БМВ». Ливень разошелся всерьез. Небо заволокло тучами, а по тротуарам и проезжей части Измайловского проспекта бежали целые реки мутной, пузырящейся воды.

Я отключил сигнализацию, выскочил из-под козырька и распахнул переднюю дверцу машины перед одетой явно не по погоде – в одни лишь узенькие джинсы, тонкий свитерок и короткую джинсовую курточку – Зайкой. Потом вернулся, быстро подхватил ее на руки, метнулся снова к машине и благодаря большому дверному проему купе без проблем посадил малышку на сиденье.

– Господи, как это романтично… – шумно вздохнула Катя. Дала мне возможность обежать вокруг капота и рухнуть за руль, хитро прищурилась и спросила: – Ты не боишься, Дэник, что я привыкну к такому обращению? Знаешь, как про нас, женщин, говорят: сначала ты сажаешь ее на колени, затем – берешь на руки, а дальше – на шею – все бабы уже залезают сами! – Она рассмеялась и чмокнула меня в щеку.

– Катя… – я завел двигатель, но не спешил трогаться с места.

– Что, любимый? – опять этот «дарьяловский» безумный взгляд широко открытых глаз и частое-частое моргание ресницами. Ага. Уже начинает кривляться, красавица. Это – хороший знак.

– Ты уверена, что… он… так просто тебя отпустит? Не попытается вернуть? Или напакостить.

– Это вряд ли, – Катя отрицательно покачала головой. – Стас прекрасно знает, что я не вернусь. К тому же он, слава богу, слишком большой эгоист, чтобы унижаться и ползать на брюхе… Кент, милый, я так счастлива, что весь этот полугодовой кошмар закончился… Осталось только заставить его заплатить по счету и – все. Вычеркнуть его из нашей жизни навсегда! Как страшный сон, как наваждение! – Малышка, казавшаяся мне в эту секунду гораздо старше своих лет, не моргая смотрела куда-то вдаль, сквозь покрытое каплями дождя дымчатое стекло. Я проследил за направлением ее взгляда и увидел остановку общественного транспорта, где под крохотным навесом столпились, прячась от дождя и плотно прижавшись друг к другу, несколько десятков людей, издали напоминающих единую серо-черную массу…

– Я не хочу жить так, как живут они, – прошептала Зайка. – Я не хочу носить убогую одежду, не хочу каждый вечер смотреть эти дурацкие сериалы по телевизору, не хочу есть на завтрак манную кашу, не хочу считать оставшиеся до получки рубли и так же унизительно мокнуть под дождем, на ветру, ожидая переполненного автобуса, на котором нужно час добираться до дерьмовой копеечной работы. С которой ты рискуешь вылететь по малейшей прихоти тупоголового начальства. Я хочу иметь много денег, я хочу тепла, солнца. Любви, наконец… Я хочу, чтобы мои будущие дети всегда просыпались и засыпали с улыбкой на лице! В этой проклятой стране бояться за свое будущее вынуждены даже очень богатые люди. Причем именно они – гораздо больше, чем эти… избиратели… которые каждый день мерзнут на холодном ветру в ожидании автобуса.