— Куда вы пропали? Что вы тут делаете?

Регина наклонилась к молодому человеку:

— А вот и сама писательница. Ее зовут Элинор. Теперь, кажется, все говорят друг другу «ты», верно? Еще коньяку, пожалуйста. Тебе тоже надо выпить. Как замечательно, правда? Просто сказочно! Вы все так хорошо танцуете. Мне очень нравится ваша новая манера танцевать, так и нужно. Каждый двигается сам по себе. Вот так…

Официант засмеялся. Молодой человек отставил рюмку и поклонился Регине.

— There we go![19] — игриво воскликнула она.

Май и Элинор некоторое время смотрели на танцующих.

— Она переигрывает. Зачем она так раскачивается? И вообще. Элинор, мне нехорошо.

Они спустились в туалет.

— Как странно, — сказала Элинор. — Я пишу для молодежи, а они об этом даже не знают. А я ничего не знаю о них. Странно, правда?

Май села на одно из обитых ситцем кресел.

— Который час? — спросила она. — Но ведь ты теперь больше не пишешь.

— Не знаю, у меня часы остановились.

— Я восхищаюсь тобой, но все же… Слушай, я не смогу ехать обратно на катере. Мне нехорошо. Это все из-за сливок. — Помолчав, она добавила: — Ненавижу «Irish Coffee»! У тебя нет аспирина?

— Нет, он у меня в другой сумке.

В туалет вошла девушка и посмотрелась в зеркало. Элинор спросила, нет ли у нее аспирина.

— К сожалению, нет, — ответила девушка и взглянула на Май. — Что-нибудь с сердцем?

— При чем тут сердце? — вспылила Май. — Сердце у меня совершенно здоровое. И вообще мне уже лучше. — Она зашла в кабинку и захлопнула дверцу.

На лестнице она сказала:

— Почему сердце? По-моему, аспирин принимают при головной боли.

— Не сердись, — успокоила ее Элинор. — Просто там такое освещение.

Регина сидела за столиком молодежи, она махнула рукой Май и Элинор и крикнула:

— Эй! Идите к нам! Представляете, бабушка Петера и мой папа были знакомы! Воистину мир тесен! Это Элинор, она писательница, а это — Май. — Молодые люди встали и поклонились, кто-то придвинул к столу еще два стула. — Now, — сказала Регина, — let’s go in for gin![20] Элинор!.. Почему ты такая мрачная? Это мой друг Эрик, он только что стал студентом. Что ты будешь изучать?

— Humaniora.

— Правильно. Humaniora. Гуманитарные науки. Господи, как приятно видеть вокруг только красивые и приветливые лица!

— Ты слишком много болтаешь, — заметила Элинор.

Официант усилил звук.

— Какие красивые лица! — воскликнула Регина. — Такие красивые лица я видела только в Венеции!

Молодежь, как по сигналу, поднялась танцевать. Оглушительно стучал барабан, мелодии не было. Молодые люди танцевали серьезно, отрешенно, двигаясь с изысканной сдержанностью.

— Это как ритуал, — заметила Элинор.

— Что ты сказала? — переспросила Регина. — Я ничего не слышу, тут очень шумно!

— Ритуал! — сказала Элинор. — Они такие серьезные. Жрецы и жрицы в храме Эроса! Ты меня слышишь? Я ничего не понимаю в книгах о молодежи! Я хочу расплатиться и уехать домой!

— О чем вы говорите? — спросила Май. — Мне опять нехорошо.

Но ее никто не слышал. Регина заявила, что еще не хочет домой, у нее только что наладился контакт с молодежью, она должна с ними поделиться.

— Чем ты собираешься с ними делиться? — крикнула усталая Элинор в ухо Регине.

— Опытом! Они меня слушают! — ответила Регина.

— Я убью этого официанта с его ухмылкой, — сказала Элинор. — Дайте нам счет. И не думайте, что мы такие уж безобидные.

Официант наклонился над ними так низко, что невозможно было рассмотреть его лицо.

— У нас нет времени, — сказала Элинор. — Нам некогда.

— Я плачу за себя! — крикнула Май. — Один за всех, все за одного…

В большом зале и в другом конце длинной веранды уже погасили свет.

Проворные руки ставили стулья один на другой, все ближе, ближе, теперь, когда стемнело, туман, вползающий в залу, стал еще заметнее.

— Как эффектно! — сказала Элинор.

Счет принесли через минуту. Когда они поднялись, музыка резко оборвалась, молодые люди, остановившись, смотрели на них, несколько мгновений царила глубокая тишина.

— Спасибо за вечер, — сказала Регина. — Было просто замечательно. — Она вдруг смутилась. — Самое главное — иметь контакт. — Она говорила медленно, тихо, с достоинством. — Я уверена, что моей подруге Эли нор будет о чем подумать, ваше внимание к нам произвело на меня, на всех нас очень большое впечатление. Мы желаем вам счастья и долгой-долгой жизни.

Молодой человек, которого звали Петер, быстрым шагом подошел к Регине и поцеловал ей руку. Пока они спускались по лестнице, магнитофон молчал, и только когда они: шли уже по лужайке, музыка снова зазвучала с необузданной жизнерадостностью, но уже вдалеке.

Регина шла и плакала.

— Как было хорошо, — сказала она. — Правда? Совсем как в Венеции. Знаете, что он сказал мне в тот вечер? Он проводил меня до гостиницы — маленького невзрачного заведения, которое мне казалось великолепным. У него все время болел желудок, и вдруг он сказал: «Вы так прекрасны! Если бы я был лет на тридцать моложе, наш вечер закончился бы иначе». Жалко, правда? У него на самом деле был больной желудок. А утром он прислал мне розы, огромный букет роз. Это были первые цветы в моей жизни.

— Я понимаю, — сказала Элинор. — А теперь возьми себя в руки. Катер уже подходит.

— Смотрите! — воскликнула Май. — Вот он! Словно Харон на своей лодке! Ведь ты любишь сравнения, Элинор!

— Пожалуйста, уволь, — сказала Элинор.

Она устала и знать не хотела никаких сравнений, кроме своих собственных.

Искусство на природе

Вечером, когда летняя выставка закрывалась и последние посетители покидали ее, в парке воцарялась тишина. Лодка за лодкой отчаливали от пристани и брали курс на город, лежавший на противоположном берегу озера. На ночь на выставке оставался только сторож, он жил в бане, стоящей на краю большой рощи, где среди деревьев была выставлена скульптура. Сторож был очень стар, и у него болела спина, но не так-то легко найти человека, который согласился бы проводить здесь в одиночестве долгие летние вечера. А сторожить выставку было необходимо, этого требовала страховая компания.

Выставка была большая, она называлась «Искусство на природе». Каждый день утром сторож отпирал ворота, и посетители заполняли всю территорию парка, они съезжались на машинах и автобусах со всей округи и даже из столицы, приезжали вместе с детьми, совершали долгие прогулки, плавали среди водяных лилий, пили кофе, гуляли под березами, дети качались на качелях и фотографировались на большой бронзовой лошади. Все больше и больше людей стремились посетить выставку «Искусство на природе».

Сторож очень гордился выставкой. Днем он сидел в огромной стеклянной коробке, где были собраны живопись и графика, и смотрел на сотни проходящих мимо него ног. Из-за того, что у него болела спина, он сидел согнувшись и не мог смотреть на лица, но ноги разглядывал очень пристально, его забавляло гадать, как выглядит обладатель тех или других ног. Время от времени он с трудом поднимал голову, чтобы проверить свою догадку, и почти всегда оказывался прав. Среди посетителей выставки было много женщин в босоножках, и по пальцам ног сторож видел, что они не так уж молоды. Как правило, ноги переступали очень почтительно. Если они шли с экскурсией, они то и дело ненадолго останавливались, и все носки были повернуты в одном направлении, потом, почти одновременно, они разворачивались в другую сторону, чтобы взглянуть на новую картину. Одинокие ноги сначала выглядели растерянными, они медленно пересекали зал наискосок и останавливались или поворачивались кругом, случалось, что одна нога поднималась и с остервенением чесала другую: в зале было много комаров. Потом они шли дальше, вдоль последней стены — торопливо. Сторож видел много ног в добротной обуви, часто они подолгу стояли неподвижно, потом ускоряли шаг и снова останавливались надолго. Сторож всегда смотрел, как выглядят обладатели старых ботинок. Старики ставили ноги носками в стороны, молодые — чуть внутрь, дети бежали рядом. Сторожа это забавляло. Однажды рядом с ним остановилась пара стоптанных туфель и палочка. Он видел, что женщина очень устала.