В этом каньоне ураган повалил невысокие деревья — те, что повыше, остались стоять, да в отдельных местах уже успели вырасти молодые деревца. Такое жутковатое местечко могло привидеться разве только в кошмарном сне, но у меня при виде его появилась надежда.

Уже отсюда мне была видна скальная стена в том месте, где начинался каньон. Она была отвесной, и я понял, что по ней мне не взобраться, но, может быть, на склонах, там, где лежат поваленные деревья, отыщется проход наверх. Боб сказал, что из каньона нет выхода, но я готов был поклясться, что ни один всадник не заезжал в каньон, в который я свернул, и не пытался взобраться по склону, на котором лежали деревья.

Я был очень слаб, и в глазах у меня двоилось. Но мною владело неукротимое, чисто животное желание выжить, выжить и спрятаться. В устье каньона я повернулся и, наклонившись, расправил траву, примятую моими сапогами. При этом я чуть было не упал. А бедро пронзила острая боль. Затем я двинулся вверх по склону. Я нырнул под ствол наклонившегося дерева и тут же, споткнувшись о другой, чуть было не упал. Сев на ствол, я перекинул ноги через валун, заросший мхом, и пошел дальше. Через некоторое время я оглянулся и с удовлетворением отметил, что входа в каньон отсюда уже не видно.

Здесь, на склоне, было тихо и сумрачно. До моих ушей не доносилось ни звука — только шелест дождя да изредка — шуршание одной ветки о другую под дуновением ветерка.

Иногда я падал. Очень скоро я расцарапал себе руки о жесткую кору деревьев, когда пытался зацепиться за них. Одеяло и винтовка беспрестанно цеплялись за ветви, под которыми я проходил. И все-таки я продолжал двигаться, поскольку знал, что спастись можно, только если буду двигаться вперед.

Нельзя, чтобы Боб и Рис одержали надо мной верх. Я должен во что бы то ни стало выбраться отсюда и заставить их заплатить мне за все мои мучения, а главное — вернуть наши деньги. Я должен привезти деньги нашим соседям в Техасе.

Время от времени я терял сознание и лежал на мокрой траве, пока ощущение реальности вновь не возвращалось ко мне. Мне так хотелось полежать и отдохнуть… Но, придя в себя, я тут же принимался вновь ползти. Рана моя открылась и кровоточила, и каждое движение причиняло мне мучительную боль.

Наконец, придя в себя в очередной раз, я обнаружил, что вокруг растут не сосны, а осины, значит, я уже поднялся довольно высоко. Ухватившись за тонкий ствол соседнего деревца, я подтянулся и, встав, оперся на него.

Дождь закончился, на землю опустился густой туман. Оглянувшись, я ничего не увидел — весь каньон затянуло туманом. Однако впереди на одной из скалистых вершин, мокрой от дождя, я увидел отражение солнечного света. Цепляясь за деревья, я двинулся дальше.

Осины растут там, где когда-то бушевал лесной пожар; они обычно вырастают самыми первыми. Осины часто растут на крутых горных склонах, недалеко от вершины. В осиновом лесу поселяются дикие животные: под кронами этих деревьев подрастают, защищенные от ветра и палящих солнечных лучей, молодые сосны и ели. Когда же деревья хвойных пород становятся большими, осины погибают из-за недостатка солнечного света и свободного места.

Эта мысль промелькнула в моем горячечном мозгу, но в ту же минуту резкая боль пронзила все мое тело и я упал. Я лежал, судорожно хватая ртом воздух, и у меня не было сил подняться. Прошло много времени, прежде чем я снова медленно подтянулся, держась за дерево, и встал.

Мне уже не хотелось никуда идти. Пропади оно все пропадом… Вот сейчас лягу, закрою глаза, — и ничего мне больше не надо.

Да, мне хотелось лечь и позабыть обо всем, но что-то внутри меня заставляло идти дальше. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, я очутился на вершине. Я вышел из зарослей в горную долину, противоположный конец которой утопал в солнечных лучах. Я с трудом доковылял дотуда, а потом долго стоял, наслаждаясь теплом.

И тут только до меня дошло, что мои глаза смотрят на трубу… каменную трубу, сложенную из валунов, которые в изобилии валялись повсюду.

А там, где есть труба, должен быть и дом или хижина. А в них иногда живут люди.

Очень осторожно, чтобы не упасть, я двинулся через заросли осины и кустарник к дому. Спрятавшись за деревом, я внимательно осмотрелся.

Это была очень маленькая хижина. Ни в ней самой, ни вокруг не оказалось ни души, однако во дворе лежал лошадиный помет, который, судя по его виду, был довольно свежим. Впрочем, я мог и ошибиться — ведь прошел дождь. Рядом с хижиной стоял корраль и укрытие для скота.

Держа наготове винтовку, я медленно подошел к хижине и, обойдя ее, приблизился к двери. Свежих следов, оставленных после дождя, на земле не было. От крыльца уходила вниз тропинка, которая вела в лес, росший на склоне.

Я толкнул дверь, и она легко отворилась. Внутри все сияло чистотой. Я увидел аккуратно заправленную кровать, очаг с заготовленными дровами и тщательно выскобленный деревянный пол — явление совершенно непривычное для горной местности.

За занавеской, висевшей на дверном проеме, располагалась вторая комната. Пройдя туда, я увидел еще одну кровать, а в грубо сколоченном шкафу — женскую одежду. На окнах в этой комнате висели простые шторы.

Я положил винтовку и, расстелив на скамье одеяло, разжег огонь в очаге и поставил на него чайник. Я знал, что время работает против меня. Рана моя была в очень плохом состоянии, и чем скорее я промою ее и перевяжу, тем лучше. Кроме того, нужно было найти и вторую рану.

Я так ослабел, что не знал, доживу ли до вечера. Сняв плащ, я расстегнул пояс и невольно зажмурился от вида того, что предстало моим глазам.

Пуля, очевидно, попала в пояс, отчего два патрона разорвались, раскрошив в этом месте пояс на мелкие кусочки. Рана в моем бедре образовалась от разрыва патронов, а не от пули. Неожиданно меня охватил панический страх — я спустил штаны и поднял подол рубашки.

Тампон из фланели остановил кровотечение, но в том месте, где его не хватило, вся поверхность раны была усыпана осколками разорвавшихся патронов. Если вся рана в осколках, значит, дела мои плохи.

Я поискал кофе, но не нашел. Тогда я заварил чай.

Найдя в комнате кусок белой ткани, я стал промакивать края раны. Дважды я натыкался на осколки и осторожно вытаскивал их. Рана уже начала гноиться.

Наконец я снял фланелевый тампон и теплой водой промыл рану. Рана была в таком месте, что мне приходилось постоянно выгибаться назад, чтобы обработать ее. Я нашел еще несколько осколков и теперь надеялся, что вытащил их все. Пару раз я прерывал работу, чтобы глотнуть горячего чаю. В комнате было тепло, и на меня напала сонливость, но я знал, что надо закончить то, что я начал.

Пару раз я вставал и бродил по комнате, пытаясь найти что-нибудь, чем можно было бы продезинфицировать рану. Я нашел полбутылки виски, но не решился использовать его для этой цели, зато сам отхлебнул добрый глоток. У меня рука не поднималась расходовать такое хорошее виски на обработку раны, но я знал, что на Великих равнинах люди часто используют этот спиртной напиток для таких целей. Я уже совсем было собрался промыть рану виски, как на глаза мне попался скипидар.

Смешав его с горячей водой, я промыл рану, отчего меня оросило в пот. После этого я сделал новый тампон из чистого куска белой материи, который я нашел в комнате, положил его на рану и накрепко привязал.

Я выпил чай и, положив винчестер около кровати, а револьвер — рядом с собой, улегся и тут же потерял сознание.

Последнее, о чем я успел подумать, что я не снял свои грязные сапоги. У меня не было возможности снять их раньше, да я и не очень хотел это делать, поскольку боялся, что, если я нагнусь, рана снова начнет кровоточить.

Грязные сапоги и отблески огня на стенах — вот что мне запомнилось… И еще мне показалось, что за окном снова пошел дождь.

Глава 8

Я проснулся оттого, что замерз. Одеяло мое упало на пол, и я лежал, дрожа от холода. В хижине было темно, по крыше барабанил дождь. Огонь в очаге погас. Сверкнула молния, на мгновение осветив комнату. Мне стало ужасно одиноко — я был болен, впервые в жизни серьезно болен, а рядом никого не было.