Испив квасу, светлейший продолжал извергать хулу на генералов. Если бы под Измаилом не сидел бы его двоюродный братец Сашка Самойлов да родной племяш Павел Потемкин, он бы показал всем, как без согласия принимать решение! В порошок стер бы!

— Пиши ордер! — сказал он дежурному генералу и стал диктовать: — Предприятие по овладению турецкой крепостью Измаил перепоручить генерал-аншефу Суворову. Упомянутому срочно поспешить для принятия всех частей под свою команду. Записал?.. А этим индюкам немедленно послать депешу, чтоб войска поворотить назад!

Подписав ордер, Потемкин подумал, что для Суворова, кроме ордера, надобно послать от себя письмо: старик не без каприза.

— Дай-ка перо! Присовокуплю к ордеру собственноручное.

Перо не писало. Потемкин почесал им в голове, макнул в пузырек с чернилами. «Измаил остается гнездом неприятеля. И хотя сообщение прервано через флотилию, но все же он вяжет руки для предприятий дальних, моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг! По моему ордеру к тебе присутствие там лично твое соединит все части. Много тамо разночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного. Рибас будет Вам во всем на помогу и по предприимчивости, и усердию; будешь доволен и Кутузовым; огляди все и распоряди, и, помолясь Богу, предпринимайте. Есть слабые места, лишь бы дружно шли».

Получив ордер и письмо, Суворов в тот же день выехал из Галаца. 2 декабря он был уже на месте, тотчас приказал вызвать генерала Кутузова, бригадира Платова, адмирала де Рибаса.

— Когда ж Александр Васильевич прибыл? — справился у примчавшегося офицера Платов.

— А только что. Сел обедать, а меня за вами выслал.

— Ах, неугомонная душа! — произнес Матвей Иванович и стал спешно натягивать сапоги. — Ну, он встряхнет всем душу! Заставит вертеться! Он-то от крепости не отступит.

Суворов расположился вместе с денщиком Прошкой и ординарцем казаком Прохором Дубасовым в хате-мазанке. Облаченный в легкий канифасный кафтан, Александр Васильевич сидел за столом и что-то говорил Кутузову.

— А вот и Платов! — сказал он так, будто видел вошедшего не далее, как вчера. Бригадир почти касался шапкой потолка. — Ты садись, садись, — и указал на табурет.

Матвей Иванович сел, прислушался к разговору.

— От штурма нам никак не уйти. За крепость будем драться, — говорил Суворов. — Надо, чтобы каждый солдат и казак, не говоря уж об офицерах, прониклись сей мыслью. А по сему надобно построить подалее от Измаила нечто подобное рва да крепостной стены и учить на них штурму. И заготовить поболее фашин да лестниц. Учить настойчиво, без послаблений. Не бояться недовольных мыслей да поту солдатского и офицерского. Больше поту, меньше прольется крови. И еще о чем думаю да что потребую: укомплектовать маломощные роты, особливо те, что первыми пойдут на штурм. Подвезти к орудиям заряды. Главное же — внушить солдатам и офицерам чрез учебу да дела спорые дух уверенности в успех.

Тучный Кутузов слушал Суворова со вниманием, лишь изредка слегка кивал большой головой в безусловном согласии.

Слушал его и Матвей Иванович, мысленно отмечал, как постарел новый командующий. Взбитый над высоким лбом кок совсем побелел, шея в старческих складках.

Впервые Матвей Иванович увидел Суворова двенадцать лет назад, в 1778 году. Он тогда с полком стоял в одной из станиц Кубанской линии, а Александр Васильевич прибыл, чтобы принять под свое начало от генерала Бринка Кубанский корпус. Всех поразила необыкновенная энергия и решительность нового начальника. Не щадя себя, он без устали с утра и до ночи пребывал в войсках, вникая в такие мелочи солдатской жизни, о которых не всегда помнил и самый дотошный унтер.

— Завтра же изволь, генерал, учить своих солдат штурмовать стены. Потемкину и Самойлову я скажу особливо. От тебя сея учеба должна начаться.

Кутузов заерзал на табурете, приподнялся, коротко ответил:

— Слушаюсь. Будет исполнено.

Суворов перевел взгляд на Платова.

— Неужто и ты, Матвей, приложил руку к генераловой отписке? — Суворов достал табакерку, заложил в ноздрю понюшку и сладостно чихнул.

— Какой отписке, ваше сиятельство? — осторожно спросил Платов.

— Будто не знаешь? — и пояснил: — Чтоб отвести от крепости войска.

— Казачье войско представлял Орлов. Он — старший и, стало быть, его слово было последним.

Орлов тоже бригадир. По годам он старше Платова на семь лет, к тому же покровительствовали родственники светлейшего, Павел Потемкин и Александр Самойлов.

— А сам-то как думаешь? Небось пригласили б, приложил бы руку?

— У меня на сей счет свое мнение…

Платов не договорил, дверь распахнулась, и в комнату не вошел, а ворвался черноволосый, с резкими чертами нерусского лица среднего роста человек.

— Генерал-майор де Рибас, — произнес он с заметным акцентом.

Суворов, не подав руки, сдержанно поклонился, указав на скамью у стола. Вошедший сдернул с головы треуголку, сел.

Происхождение де Рибаса трудно объяснимое: отец — испанец, мать — из знатной фамилии лордов Ирландии, родился же в Неаполе, в семнадцать лет стал подпоручиком сардинской армии. Получив хорошее образование, говорил почти на всех европейских языках. На него обратили внимание начальник российских войск и флота на Средиземном море граф Орлов-Чесменский, предложил службу волонтером в черноморском флоте. Де Рибас дал согласие, и в 1772 году прибыл в Россию.

Обласканный в Петербурге, он отбыл в действующую армию к фельдмаршалу Румянцеву. В сражениях проявил себя весьма отважно и по возвращении в Петербург его назначили цензором Кадетского Шляхетского корпуса, пожаловав чин премьер-майора. Но и в этой должности он пробыл недолго: снова был направлен в войска.

В конце 1780 года в звании полковника де Рибас принял легкоконный полк и с ним отправился в Екатеринославскую армию. В штурме Очакова он один из первых ворвался в крепость и был отмечен за смелость. Потом, командуя конным отрядом, де Рибас лихо прошел побережьем до самой крепости Хаджибей[5] и даже далее до Аккермана.

А Дунайской гребной флотилией он стал командовать с прошлого года, после того как подал светлейшему Потемкину заманчивую мысль:

— Надобно затопленные турецкие фелюги поднять со дна речного да приспособить к плаванию. В Дунае их немало, и места известны.

Светлейший выслушал, раздумал и изрек:

— Недурна мысль, совсем разумна. Вот тебе, Рибас, ее и выполнять. Достанешь турецкие фелюги, починишь их да пустишь вплавь, станешь командовать той флотилией.

Вскоре с десяток затопленных турецких судов подняли со дна, залатали, починили, и де Рибас стал командующим флотилией. Дерзкими рейдами он заставлял турецкие шхуны покинуть устье Дуная, и русские гребные да парусные суда стали беспрепятственно бороздить многочисленные рукава реки.

Суворов вызвал де Рибаса еще и потому, что в ноябре прошлого года его отряд вместе с запорожскими казаками пытался ворваться в Измаильскую крепость. Предприятие кончилось неудачей, однако адмирал мог сообщить полезное. Теперь главные силы его флотилии сосредоточились у лежащего против Измаила острова Четал.

— Ответь, адмирал, в каком состоянии твоя артиллерия на острове? — спросил Суворов.

— Четыре батареи в полном комплекте.

— А ядер сколько? Каков их запас?

— На неделю стрельбы хватит.

— А как челны?

— Флотилия, ваше сиятельство, в полной готовности, все двести судов, — де Рибас замялся, потом вдруг объявил: — Я имею доложить вам план штурма крепости…

— Захватить крепость, это не то что изловить Тараканиху, — заметил Суворов.

Адмирал не любил, когда ему напоминали о похождениях молодости, особенно нашумевшем деле похищения в Италии княжны Таракановой, выдававшей себя наследницей российского престола. В том деле он сыграл немаловажную роль.

— Не серчай, Осип, — заметил недовольство де Рибаса Суворов. Он назвал его русским именем. — Чего в голову старику не взбредет. Ну, изволь изложить свои мысли насчет Измаила. Умное приемлю, плевелу отмету.