Единственным человеком, с которым он мог обо всем поговорить, был Симон из Эдессы. Сейчас Теренций думал, что только Симон скажет ему, как поступать,— даст совет, поможет. Но где найти Симона? Он горько жалел, что не договорился с ним о встрече, так недоверчиво отнесся к нему.

«Симон, где ты?!» — готов был вскричать несчастный Теренций, но только беззвучно заплакал, глядя в темноту комнаты.

Но при всех своих сомнениях и муках Теренций оставался слугой и не мог не выполнить того, что поручил ему господин. Он стал искать встречи с центурионом Палибием. Разумеется, пойти во дворец императора или в казармы преторианских гвардейцев он не мог. Впрочем, в этом не было особой необходимости — с некоторых пор Палибий часто появлялся в доме Никия. Не в качестве гостя — он был слишком ничтожен, чтобы приходить в гости к такому человеку, как Никий,— а в качестве командира сопровождающего Никия отряда гвардейцев. Отряд этот охранял Никия в поездках и провожал до дома. Потом солдаты уходили, и в доме оставались лишь охранники-германцы (так же, как это было, когда здесь жила Агриппина). То есть увидеть Палибия было просто, но увидеться...

Прошло несколько дней, а Теренций все не мог решиться, не находил удобного случая. Он видел Палибия едва ли не дважды в день, утром и вечером (вернее, ночью, потому что Никий обычно возвращался очень поздно). Но подойти было совсем не просто, тем более заговорить. Их могли увидеть, Никий мог спросить, что у него за дела с центурионом. Теренций каждую ночь поджидал возвращения Никия, наблюдал за Палибием из-за угла дома, но вокруг центуриона всегда находились солдаты, и Теренций не решался.

Наконец случай представился. Однажды ночью Палибий проводил Никия до самых дверей дома (солдаты остались у ворот). Они о чем-то долго разговаривали. Потом Никий ушел, а Палибий остался один, и вид у него был задумчивый. Теренций вышел из-за угла и, стараясь держаться в тени, поближе к цоколю, подошел к Палибию.

Тот сначала не обратил на него никакого внимания — центурион преторианских гвардейцев не должен замечать какого-то там слугу. Но Теренций не уходил, и Палибий строго и вопросительно посмотрел на него. Посмотрел и отвернулся. Тогда Теренций произнес, собрав остатки решимости

— Я — Теренций.

Палибий уставился на него так, словно заговорила собака или камень, и Теренций повторил, униженно улыбнувшись:

— Я — Теренций.

— Что из того, что ты Теренций? — сказал наконец центурион, причем довольно громко (от этого Теренций вздрогнул и испуганно огляделся).

— Мне нужно сказать тебе...

— Говори,— презрительно усмехнувшись, разрешил Палибий и добавил еще презрительнее: — Ты что, шпион?

— Я — Теренций,— еще раз быстро проговорил Теренций,— бывший слуга сенатора Аннея Сенеки, я был у него...

Услышав это, Палибий оглянулся по сторонам (правда, без испуга, но настороженно) и уставился на Теренция тяжелым взглядом больших, чуть навыкате глаз:

— Ну? — буркнул он, не меняя выражения лица и не шевеля губами.

— Он сказал, чтобы я передал тебе...— заговорил Теренций срывающимся голосом и стал вытаскивать свитки, спрятанные под одеждой.— Передал тебе...

Край свитков уже показался из-под одежды, когда Палибий, несмотря на свою массивность, ловко перепрыгнув через три ступени, схватил Теренция за руку и прижал его к стене. Край цоколя больно врезался в поясницу, и Теренций невольно вскрикнул.

— Молчи! — прошипел Палибий, снова оглядываясь.— Не здесь!

— А где? — сдавленно, едва слышно от того, что центурион давил на него всей массой своего тела, сумел выговорить Теренций.

— Приходи, когда стемнеет, к решетке садов Мецената, со стороны пустыря. Как стемнеет — понял? — Говоря это, Палибий, кажется, еще сильнее надавил на Теренция.

— А-а,— простонал Теренций, хотя хотел сказать «ага».

— Ты что, слабоумный? — прошептал центурион, чуть ослабив давление.

— Нет. Просто я... Мне больно.

— Понятно! — И Палибий отпустил Теренция.— Теперь уходи, быстро!

Теренций боком, скребя спиной по стене и едва перебирая ногами, отошел и скрылся за углом. Там он опустился на землю и поджал ноги. Поясницу ломило, а перед глазами плавали разноцветные круги. Он услышал, как Палибий что-то кричал солдатам, потом раздался скрежет открываемых ворот и удаляющиеся шаги множества ног.

— Проклятый... проклятый!..— шептал Теренций, упав на бок и пытаясь встать.— О боги, за что! О боги!

Наконец, кряхтя и сдерживая стоны, он все-таки сумел подняться и медленно, часто останавливаясь, дошел до входа с противоположной стороны дома.

Он уснул только на рассвете — его мучили боль и страх. Сказал себе, что ни за что не выйдет ночью к садам Мецената и никто, никто не сможет его заставить сделать это. Твердо решил пойти и во всем признаться Никию, но тот уехал из дому раньше, чем Теренций встал.

Ближе к вечеру решимость пойти и признаться явно ослабела, а грозное лицо центуриона Палибия так и стояло перед его глазами. Он и сам не понимал, как это произошло — все сделалось как бы само собой, помимо его воли,— но, когда стало темнеть, он закутался в плащ и, спрятав свитки под одеждой, вышел из дома и направился в сторону садов Мецената.

Когда Теренций подошел к ограде у пустыря, было совсем темно. Ноги уже не держали его, и он просто опустился на землю. Сидеть почему-то казалось не так страшно, как стоять во весь рост, и он, прислушиваясь к темноте, думал с надеждой, что так его, может быть, не смогут заметить.

Он не разгадал звука приближающихся шагов, но весь затрясся, услышав над самой головой:

— Это ты, что ли?

Неясный силуэт чего-то огромного навис над ним, а голос повторил:

— Ты, что ли?

Он не ответил, да и сил не было произнести хоть слово. Затаив дыхание, он испуганно смотрел вверх. Тут чьи-то сильные руки схватили его за одежду и, рывком подняв, поставили на ноги.

— Ты онемел, старик, или действительно слабоумный? — пророкотал голос, по которому Теренций наконец узнал Палибия.— Ну, говори, тебя послал Никий?

— Никий? — простонал Теренций.— Какой Никий?

Он и в самом деле не понял, о ком его спрашивают.

— Слышишь,— обратился Палибий к кому-то, стоявшему, по-видимому, сзади, и при этом тряхнул Теренция, оторвал его ноги от земли,— он не знает, кто такой Никий! Твой хозяин! — прогромыхал Палибий, дыша на Теренция смесью вина и чеснока.— Твой хозяин, болван!

— Нет,— выдохнул Теренций и попытался шевельнуться, но центурион крепко держал его.

— Кто тебя послал? Отвечай, или я задушу тебя, как цыпленка.

Не приходилось сомневаться, что центурион легко исполнит свою угрозу. Теренций и не сомневался. И он уже не выговорил, а выдавил жалобно:

— Анней, Анней. Сенека.

— Откуда ты знаешь его?

— Я — его управляющий.

Тут Палибий ослабил железную хватку своих каменных пальцев, и Теренций сумел вдохнуть хоть немного воздуха. Центурион тряхнул его еще раз и наконец отпустил. Теренций упал на землю, непроизвольно прикрыв руками голову, ожидая удара, но Палибий неожиданно дружелюбно произнес:

— Ладно, старик, рассказывай.

Теренций рассказал все, что знал, потом достал свитки и передал их центуриону.

— Марк, посвети! — приказал тот кому-то, и тут же из-за его спины вышел человек с факелом.

Палибий склонился над свитками, а Теренций, щурясь от яркого света, все никак не мог понять, почему до этой минуты он видел лишь полную темноту. Может быть, единственно от страха? Впрочем, теперь ему было не до размышлений такого рода — он осторожно посмотрел по сторонам, прикидывая, сможет ли бежать. Нет, это казалось невозможным, и Теренций лишь коротко вздохнул.

Наконец, сунув свитки под одежду, Палибий сказал неведомому Марку:

— Все в порядке. Кажется, старик и в самом деле был у него.— И, пригнувшись к Теренцию, спросил: — Ну что, старик, страшно расставаться с жизнью? — Не дожидаясь ответа Теренция (который снова весь сжался), он раскатисто захохотал. Потом кивнул своему спутнику и, уже уходя, бросил: — Ладно, живи, старик. Мы еще встретимся!