— В Рим,— повторил Павел сурово, и Симон быстро и послушно кивнул.— Ты найдешь Никия и передашь ему то, что я тебе скажу,— продолжал Павел.— Ты должен точно понять то, что я скажу, и правильно передать мои слова Никию. Это очень важно, не удивляйся. Если ты что-нибудь не поймешь, спроси, я объясню. Но знать об этом должны только двое и больше никто, ни единый человек, ни здесь, ни в Риме. Ты понял меня? — Симон кивнул.— Ты хорошо меня понял?

— Да, учитель,— убежденно ответил Симон.

— Хорошо,— медленно произнес Павел.— Я всегда доверял тебе, Симон, и ты ни разу не подвел меня. Не подведи и теперь, от этого многое зависит. Очень многое, тебе надо это себе уяснить.

— Я понял, учитель.

— Тогда слушай. Завтра же утром я выйду к римлянам, и, думаю, они уже не выпустят меня.— Он движением головы остановил протесты Симона и продолжил: — У меня больше не будет возможности пообщаться с Никием — ты заменишь меня. Я послал Никия в Рим, чтобы он остался при Нероне и прекратил жизнь этого чудовища, когда других средств остановить его злодеяния уже не найдется. Но обстоятельства изменились, и Никий больше не должен посягать на жизнь императора Рима, напротив, ему надо всячески оберегать ее — как если бы он оберегал мою жизнь.

Лицо Симона вытянулось от удивления, он смотрел на Павла широко раскрытыми глазами.

— Он должен оберегать жизнь Нерона так же, как оберегал бы мою,— повторил Павел и, чуть подавшись вперед, спросил: — Тебе что-нибудь не понятно, Симон?

— Мне? — И Симон, растерявшись, утвердительно кивнул.— Да... Я не знаю, учитель.

Последнее он произнес уже откровенно жалобно. Павел неожиданно улыбнулся. Правда, его улыбка, особенно в колеблющемся свете факела, показалась Симону странной: она одинаково могла означать и сочувствие, и насмешку. Симон не понял того, что сказал учитель, он не понимал, почему Никий должен оберегать жизнь Нерона. И разве можно сравнивать это чудовище с их любимым учителем? Если бы ему кто-либо сказал такое, он бы знал, что ответить, и говорившему пришлось бы горько пожалеть о своих словах.

Но сейчас Симон растерялся. Он не книжник, хотя умеет читать и писать,— может быть, учитель имел в виду что-нибудь другое, и слова его нужно воспринимать как притчу? Среди их братьев есть книжники, и, наверное, они лучше поймут учителя.

— Я сказал то, что сказал,— проговорил Павел, продолжая улыбаться, и, словно прочитав мысли Симона, пояснил: — Нерон — чудовище, он погубил столько наших братьев и, наверное, погубит еще многих. Чудовище должно быть предано смерти, хотя наш Учитель заповедовал «не убий». Но он сказал и другое: «Не мир Я принес вам, но меч». Пойми, Симон, сейчас дело не в Нероне — он лишь орудие дьявола,— а в том, что на смену старому миру приходит новый. На смену миру, где есть рабы и господа, где каждый подобен волку в стае волков, где человек погряз в своеволии и разврате,— на смену этому страшному миру приходит наш, где нет господ и рабов, где человек брат человеку, где нет своеволия, а есть исполнение заповедей Господа нашего Иисуса. Это ты понимаешь, Симон?

— Да, учитель,— горячо отозвался Симон,— я понимаю это.

— Тогда слушай дальше и попытайся понять меня. Наш мир, мир Иисуса, победит этот страшный мир, в том не может быть никаких сомнений. Но старый мир еще силен, а нас еще не так много, и мы не можем победить его силой оружия... Ты что-то хочешь сказать? — внимательно вглядевшись в лицо Симона, остановился Павел.— Говори.

— Но ты всегда учил,— осторожно выговорил Симон,— что мы победим верой.

— Мы и победим верой,— сказал Павел, уверенно кивнув.— Но надо сделать так, чтобы старый мир уничтожил сам себя, и как можно скорее. Такие, как Нерон, уничтожат его быстрее, чем десять тысяч воинов. Его мерзкая жизнь нужна нам для этого, и мы будем оберегать ее. Он расправляется с лучшими, оставляя возле себя таких же, как он сам, и они помогают ему уничтожать их мир, потому что они способны лишь на уничтожение. Такие, как Анней Сенека (я посылаю тебя к нему),— лучшие этого страшного мира. Если таких, как он, будет много, то их мир может продержаться еще очень долго, а значит, погибнут сотни или даже тысячи наших братьев. Если ж их будет мало или не будет совсем, то Нерон и такие, как он, быстро уничтожат все своим развратом, своей алчностью, своим безумием, потому что всякий, предающийся порокам, безумец. Пойми, Симон, в тех обстоятельствах, в которых мы живем, все лучшие — наши враги. Такие, как Сенека, замедляют разрушение старого мира, а такие, как Нерон, убыстряют его. Пусть Никий бережет Нерона и не бережет таких, как Сенека. Чем быстрее Нерон уничтожит лучших, тем быстрее разрушится их мир. Ты понял меня, Симон?

Симон только кивнул, он не мог говорить. Он понял слова учителя и теперь знал, как уничтожить этот мир. Их учитель велик — никто из живущих на земле не сказал бы ему такого. Он смотрел на Павла, как на Бога, не боясь богохульства.

— Ты понял меня, Симон? — повторил Павел, и Симон все-таки ответил:

— Да.

— И ты сможешь передать это Никию?

— Да, учитель, смогу,— уверенно сказал Симон.

— Скажи ему еще, чтобы он не останавливался ни перед чем и не жалел никого. Пусть он будет орудием разрушения, я благословляю его на это. Поезжай в Рим теперь же и живи рядом с Никием, помогай ему во всем и слушайся его так же, как ты слушаешься меня. Он значительно моложе тебя, но я велю подчиняться ему беспрекословно. Ты сделаешь так, как я велю?

— Сделаю, учитель.

— Хорошо.— Павел прижался к стене, откинул голову и закрыл глаза.

Некоторое время он сидел так, казалось погрузившись в раздумья. Симон затаил дыхание, боясь потревожить учителя. В наступившей тишине слышалось лишь слабое потрескивание факела.

Наконец Павел открыл глаза, посмотрел на Симона невидящим взором и, лишь несколько мгновений спустя произнес:

— А-а, это ты?

Симону так хотелось спросить учителя, почему же он оставляет всех их и сдается римлянам и как их братья — и здесь, и в Риме, и в Эдессе, и во всем мире тоже — как их братья будут без него. Ему хотелось спросить, но он не посмел. Между тем Павел произнес, как-то особенно пристально на него глядя:

— Я уйду, и меня долго не будет с вами. Может быть, не будет уже никогда.

— О учитель!..— не в силах сдерживать свои чувства, вскричал Симон.

— Не будет уже никогда,— твердо повторил учитель.— Не возражай, Симон, у нас уже нет времени. Слушай меня внимательно. Ты знаешь, что Петр и Иаков великие учителя.— Он дождался, пока Симон кивнул, и продолжил: — Они великие учителя, и никто не посмеет оспаривать это. Но помни, если, когда меня не будет с вами, кто-нибудь придет к тебе от них и спро-сит о Никии, или спросит о том, о чем я тебе сейчас сказал, ты...— он сделал паузу, подняв правую руку вверх,— ты не должен ни о чем говорить. Повторяю, Петр и Иаков великие учителя, но ты не расскажешь им о Никии — ни им, ни посланным от них,— не расскажешь ни о Никии, ни о нашем с тобой разговоре. Ты понял меня, Симон?

Симон смотрел на учителя со страхом, он ничего не понимал. Петр и Иаков тоже были великими учителями, и они видели самого Иисуса. Как же можно скрыть что-либо от учителя, который видел Иисуса?

— Ты сомневаешься, Симон?

— Нет, нет, но я...— горячо начал было он, но, сбившись, едва слышно досказал:— ...но я не понимаю.

— Это тебе не нужно понимать,— жестко, почти с угрозой выговорил Павел, сердито глядя на Симона.— Сделай так, как я сказал. Ты сделаешь?

— Да, учитель,— не в силах побороть нахлынувшего на него страха, кивнул Симон.

— Тогда иди и будь тверд. Прощай, Симон, я буду молиться за тебя!

И Павел опустил голову и прикрыл лицо ладонями. Симон подождал немного, думая, не скажет ли учитель еще что-то, но учитель словно забыл о нем.

Симон поднялся и, нетвердо ступая затекшими от долгого сидения в неудобной позе ногами, покинул пещеру.

У выхода его окликнул Иосиф.

— Не возвращайся за лошадью, это опасно. Я приготовил для тебя другую. Ты найдешь там все, что тебе понадобится в пути. Иди, он проводит тебя.— И Иосиф указал в темноту.