Вокруг толпились люди, в ушах у них блестели золотые серьги. Шею одного бородача украшало тяжелое золотое ожерелье, вероятно похищенное из сокровищницы инков. Зрители внимательно следили за дуэлью, но для меня эта толпа была не более чем декорацией. Звон клинков, движение вперед-назад и по кругу, сверкающая сталь — все это казалось частью какого-то зловещего танца, в котором я был одновременно и участником, и зрителем. Я никак не мог найти применения ни одной из известных мне уловок, потому что мой противник не оставлял для этого ни малейшего шанса. Несмотря на могучее сложение, передвигался он легко, свободно и уверенно. У меня устала рука; силы понемногу начали покидать меня.

Теперь он злорадно улыбался, и взор его светился решимостью. Он сделал обманное движение, за которым последовал быстрый выпад, нацеленный мне в ребра. Я быстро парировал удар, но расстояние между нами было слишком велико для хорошего ответного выпада, поэтому я взмахнул клинком, тыльная сторона которого резанула его по внутренней поверхности руки, державшей шпагу.

Порез оказался довольно глубоким. Я видел, что лицо его исказилось от боли, видел, как он начал отступать, и атаковал снова. Мой новый удар он отбил с трудом.

Теперь на рукаве у него была кровь. В толпе кто-то ахнул, показывая пальцем. Капли крови падали на пол. Я сделал ложный выпад, он попытался парировать, и тогда я нанес мощный колющий удар в ребра. Он поспешно отступил назад, а я продолжал атаку.

Он был великолепным фехтовальщиком. Даже теперь, с пораненной рукой, истекая кровью, он сражался замечательно. Но у него на лице был страх смерти. Я видел это, и он это знал. Я сделал обманное движение, но с выпадом спешить не стал, а затем стремительно бросился вперед. Он поторопился парировать мой удар, и в следующее мгновение острие моей шпаги беспрепятственно вонзилось ему меж ребер, протыкая кожу и проходя меж костей, а затем с такой же легкостью выходя обратно.

Богардус споткнулся, на его рубахе быстро расплывалось кровавое пятно.

Я опустил руку со шпагой.

— Я не хочу убивать тебя.

— Я уже и так покойник. Давай, доведи дело до конца.

— Я свое сделал. Ты избрал низкое ремесло. Если выживешь, попробуй подыскать что-нибудь получше.

— Я взял деньги, чтобы убить тебя.

— Оставь их себе. За старания.

Левой рукой подхватив брошенный камзол, я повернулся к нему спиной и, все еще держа в руке обнаженную шпагу, пошел сквозь толпу, которая расступалась передо мной.

Снова оказавшись на улице, я пристально огляделся по сторонам. Я не мог позволить себе оказаться беспечным, и все же в одном был уверен твердо: мое знакомство с достопримечательностями Ямайки закончилось, и дела, приведшие меня сюда, завершены.

Завтра я разыщу Джона Тилли, и вместе с Дианой Маклин мы отправимся в путь.

Глава 18

Дул сильный ветер, низкие грозовые тучи плыли по небу, сверкали молнии. Я стоял на палубе, одной рукой держась за ванты грот-мачты и глядя на море. На его темные, огромные волны, похожие на взметнувшиеся в вышину гигантские горы из черного стекла с острыми, выщербленными краями вдоль сколотой вершины. В свое время мой отец ходил в море, но меня такие путешествия отнюдь не прельщали. Хотелось ему того или нет, а только из его сына моряка не вышло.

Но стихия бросала нам вызов, и было что-то завораживающее в необузданной мощи бушующего моря. Меня кидало из стороны в сторону, и я казался себе чайкой, подхваченной порывом ветра, и хоть, признаться, мне было страшновато, но это ощущение опьяняло меня. В лицо летели соленые брызги; я облизал губы, и морская вода попала мне на язык. О, как это было здорово! Нос корабля накренился, волна хлынула через борт, захлестывая палубы, и тут же с грохотом отступила обратно в море через захлебывающиеся шпигаты.

Джон Тилли вышел и встал рядом.

— Ну и скверная же ночка! Мы держим курс к северным берегам, хотя в такую погоду ко дну шли многие славные корабли!

— Ужасно хочется сойти на берег, — честно признался я ему. — Пора почувствовать под ногами твердую почву.

— Да уж! — хмуро согласился он. — Все мы думаем о том же. Частенько по ночам мы мечтаем, что вот только уляжется буря, и мы сойдем на берег и больше никогда не выйдем в море. Мы клянемся себе в этом, когда приходится стоять ночные вахты, но приходит день, и мы спускаем денежки на берегу, а под вечер неизменно возвращаемся обратно и уходим в море, как к себе домой.

— Я сухопутный человек. Мой дом — это лес и горы.

— Может, оно и так. Из твоего отца вышел хороший моряк, и ты тоже со временем смог бы стать им. Ты сильный парень, и выдержки тебе не занимать. Я лишний раз убедился в этом, когда увидел тебя на берегу.

— ?..

— Во время вашего с Богардусом поединка. Эх, мальчик мой, знал бы ты, как я боялся за тебя! Мне и прежде приходилось видеть, как он орудует клинком, но ты все же превзошел его…

— Моим учителем был отец. И другие тоже.

— Это было заметно. Я видел, что ты дерешься не хуже Барни, к тому же ты выше его и у тебя более мощный выпад. Твоему отцу не удалось одолеть противника более достойного, чем Богардус. Но ты не убил его.

— Я не хотел убивать. Жизнь человека бесценна, даже если он и тратит ее впустую. Эта жизнь дороже золота, дороже всех богатств на свете, и кто я такой, чтобы просто так отнять ее?

— Но он хотел лишить жизни тебя.

— Он думает не так, как я, у него другие желания и устремления, и если ему удастся выжить, то он сможет стать мудрее. Как знать? Ведь это так здорово — жить, выйти вот на такую палубу и стоять тут, чувствуя, как ветер дует прямо в лицо, отправиться лунной ночью далеко в лес или выйти на какое-нибудь огромное плато и обратить взор на запад…

— Что, и ты тоже?

— Что вы имеете в виду?

— Ты — сын своего отца! Его взгляд был всегда устремлен на запад! К дальним Голубым горам. Но в горах ли дело? Или, может, для него важнее было то, что находится за ними? Именно такие люди нам нужны, парень, те, кого влечет неизвестность, кого манят дальние дали. Я думаю, это судьба — идти вперед и только вперед. Мы с тобой принадлежим к той породе людей, которые всегда готовы отправиться в путь, чтобы посмотреть, что скрывается за горизонтом: на запад ли, или еще куда-то, но всегда — вперед, вперед и вперед.

Мы молчали, стоя на кренящейся, уходившей из-под ног палубе. Это был хороший корабль, он был таким, еще когда на нем выходил в море мой отец, и у него было прекрасное имя.

— Кто знает, увижу ли я ее снова?

— Кого, сынок?

— Маму. Она решила вернуться в Англию, чтобы Ноэлла не росла в глуши среди не слишком образованных мужчин. Отец очень по ней тосковал.

— Да уж, он любил ее. Но она думала о будущем, сынок, она оказалась дальновидней всех. Ты еще будешь гордиться своей сестренкой, когда ее увидишь. Настоящая юная леди, хотя и девчонка, а уж Брайан!.. Ну чем не джентльмен! В «Судебных Иннах» мне говорили, что он обладает редкостным красноречием.

— Это у него от валлийцев. У них у всех языки хорошо подвешены.

— Ну, а как там Джереми? Как дела у Лилы? У них все в порядке?

— А то как же? Вообще-то я не видел их уже несколько месяцев. Как только вернусь обратно, тут же пойду проведать. Из Джереми получился неплохой охотник, теперь у него много земли, а Лила больше не служит, а управляется с делами в собственном хозяйстве.

— А что у тебя с той девчушкой, что сидит сейчас в каюте? — спросил Тилли. — Она определенно положила на тебя глаз.

Я смутился.

— Возможно… Мы с ней лишь немного поболтали.

— Она замечательная девчонка, смелая и отчаянная. Ты правильно сделаешь, если заберешь ее с собой. Конечно, вы оба этого хотите. Насколько я понимаю, с нее все и началось.

— Она с мыса Анны… с того побережья, что теперь называют Новой Англией. Местные решили, что она ведьма, и ее два раза похищали работорговцы. Второй раз просто из мести. Эти негодяи ввалились к ним, отшвырнули отца и унесли ее. Все подстроил Питтинджел. Он хотел, чтобы я это увидел. Видимо, ему показалось недостаточным просто убить меня. Он хотел, чтобы я еще и страдал.