Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

все золото окажется в крови.

Рассматривающий небо — деньги там увидит,

а кто в собор взойдет — тот встретит там торговцев.

В ростовщиков и менял превратятся вассалы,

меч станет защищать Змею. И огонь всполыхнет,

в каждом городе будут Содом и Гоморра,

и дети детей превратятся в раскаленное облако,

поднимут они старые стяги.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

и землю, и море, и небо заселит собой человек.

Он станет приказывать, не зная себе никаких границ,

он будет рваться к власти, равной власти Бога.

Но кончится все в одночасье, качнется он, как пьяный король,

помчится, как лошадь слепая,

и ударами шпор загонит коня в непролазный лес,

за которым в конце пути только пропасть.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

построены будут по всей земле вавилонские башни,

и это будут Рим и Византия.

Поля охватит запустенье, не будет Закона для всех,

у каждого свой, как у всякого подобного ему.

Варвары отнимут город, и хлеба на всех не хватит,

и зрелищ на всех не хватит.

И люди, не имеющие завтра, устроят большой пожар.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

голод настигнет многих людей, руки их от холода посинеют,

и возжелают люди новый увидеть мир.

И торговец придет, и устроит пир, и будет яд предлагать.

Душу и тело испортит тот яд,

и кто свою кровь с ним смешал, станут, как зверь в западне,

насиловать и убивать, грабить и вымогать,

и жизнь станет вечным концом.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

к страстям и похоти потянется каждый, кто и как сумеет.

Мужчины будут брать всех женщин без разбора.

А женщины, слоняясь в пустых переулках,

готовы лечь с любым, кто подвернется,

рожать дитя, не зная, как отец его зовется.

Наставник забудет, что он учитель, и все среди всех одиноки.

Традицию люди забудут, закон ими будет утрачен,

будто им не являлся Мессия.

На звериную шкуру люди сменяют кожу…

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

старик возжелает ребенка, отец обесчестит дочь.

Мужчина захочет мужчину, а женщина женщину,

и все сотворят на глазах у всех…

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

люди займутся всеобщей торговлей, и каждая вещь

обретет свою цену — дерево, воды.

В подарок никто ничего не получит,

даже и зверь, только купить можно будет теперь.

Цена человека — не больше, чем весит он весь целиком на

продажу — как фунт задней части свиньи.

Кто ухо возьмет, кто сердце захочет.

Ничто тогда не останется свято — ни жизнь, ни душа.

Споры пойдут за кровь его и бренное тело,

будто стервятники падаль делить собрались.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

изменит человек лицо Земли. Он будет считать себя

хозяином лесов и пастбищ, он пролетит все небо,

перепашет земли, избороздит все реки и моря.

Но земля станет бесплодной и голой,

воздух будет гореть и вода дурно пахнуть.

Жизнь будет вянуть —

человек уж растратит к веку тому всего мира богатство,

и станет он, как одинокий волк, жить в ненависти своей.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

то даже дети будут на продажу. А некоторых возьмут

как жертву для гнусных наслаждений,

чтоб прикоснуться к юной коже.

С другими станут обращаться как со скотом ничтожным.

Неприкосновенная слабость ребенка будет забыта,

и тайна детства канет в Лету. Жеребенком он объезженным

предстанет, ягненком зарезанным, со спущенной кровью.

А человек будет знать лишь жестокость.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

то взгляд и дух людей окажутся в тюрьме.

Они напьются пьяны и не заметят, как шаржем и отражением

плохих зеркал им правду мира вдруг заменят

и с ними будут делать то, что делают с овцой.

Тогда сбегутся хищники и птицы злые и сгонят в стадо их,

чтобы к обрыву легче довести и одного стравить с другим.

С них снимут шкуру, чтоб добыть их шерсть и кожу,

и если это человек переживет, душа его пребудет разоренной.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

без веры править будут господа, безвинным немощным

народом помыкая. Они лицо свое сокроют и скроют имена.

Их замки неприступные укроются в лесах.

И участь каждого и всех они решать возьмутся.

Но никого чужого с собой не позовут в собранье,

чтобы решать порядок мирозданья. Каждый будет на деле

их крепостным, считая себя и рыцарем, мужчиной вольным.

И тех из них, кто из диких деревень с еретической верой

поднимется против, побьют, уничтожат и заживо сожгут…

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

болезни водные, болезни неба и земли настигнут человека

и сразят его. Он станет думать и о том, что сам разрушил,

и снова строить и хранить, что целое осталось.

Страшиться он будет тех дней, что дальше предстоят.

Но будет поздно — сетью плотною пустынь затянет Землю,

и вода уйдет так глубоко, что в страшный час

все разорвет собой, нахлынет как потоп, лишит всю Землю

завтрашнего дня, и воздух разорвет тела у самых слабых.

Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед,

во многих тех местах, где землю сотрясет, все города

погибнут, уйдя под землю.

Все, что без совета мудрых построено когда-то, —

все будет снесено. Ил с грязью погребет селенья, земля

разверзнется под новыми дворцами.

Но человек, гордыней одержимый,

упрям и твердолоб, не будет слышать то предупрежденье,

посланье от Земли, как вновь и вновь она к нему взывает.

И новые пожары разрушат новый Рим, и бедняки и варвары

разграбят, несмотря на легионы, покинутые замки.