— Каттея! — мысленно позвал я. Зримое имя пронеслось в тёмную противоположную часть комнаты, где на стене висел гобелен. Навстречу мне из мрака двинулось существо, которое показывал мне Динзиль, только голова была прозрачная и сквозь неё проступал овал, лишённый черт, похожий на голову плакавшего чудовища. Это существо передвигалось с таким же трудом, как и я, и смотрело на меня с ужасом, словно увидело оживший кошмар.

— Нет! — пронзительно крикнула, почти взвизгнула она.

Пусть даже я теперь потерял бы её, до неё оставался всего один шаг.

— Я же Кимок!

— Но Динзиль говорил… в тебе нет зла, ты не можешь быть таким отвратительным. Я же знаю тебя… твои мысли, твою душу…

Я вспомнил, как Динзиль злорадно объяснил мне, что здесь человек выворачивается наизнанку и взгляду открывается его душа. Но я знал, что он лжёт. Если тоже самое он сказал Каттее, и она поверила, то надо было как можно скорее переубедить её, иначе мы бы оба пропали.

— Думай самостоятельно, не считай мысли Динзиля своими!

Не слишком ли я был резок, не решит ли она снова, под воздействием его колдовства, что мной движет ревность?

Я протянул к ней лапу, в которой проступала рука. Каттея смотрела на неё, не отрываясь, широко раскрытыми глазами. Я хотел дотронуться до её волос. Каттея отпрянула, но я крепко схватил её за руку и потащил к зеркалу. Я не знал, увидит ли она то же, что и я, но изо всех сил сжимал рукоять меча, горячо желая, чтобы она увидела.

— Нет! Нет! — она вырвалась и отшатнулась от зеркала.

— Я пропала… пропала… — она повернула голову, которая теперь становилась то гладким овалом без лица, то снова её собственной головой, и посмотрела на меня. — Это из-за тебя… ты всё испортил… Динзиль предупреждал… Я пропала! — в отчаянии она ломала руки; никогда в жизни я не видел сестру такой несчастной и потерянной. — Динзиль! — она оглядывалась по сторонам. — Прости! Спаси меня! Спаси меня! — со страстной мольбой твердила она.

Мне было мучительно больно видеть её сломленной. Та Каттея, которую я знал прежде, могла глубоко страдать, но всегда боролась до конца и ни перед кем не унижалась.

— Каттея, — я снова протянул к ней лапу, но она отступала всё дальше, глядя на меня безумными глазами, заслоняясь руками. — Каттея, опомнись!

Что мне было делать? Прибегнуть к заклинанию, означало сильнее связать себя с этим миром, но другого выхода у меня не было, иначе я окончательно потерял бы сестру.

Я протянул между нами меч и произнёс слово. Опять вспыхнул огонь, обжигая меня, но я крепко держал этот стержень золотого пламени.

— Каттея, разве в тебе гнездится зло? Колдуньи часто проверяют своё душевное состояние, свои побуждения — они знают, сколько ловушек подстерегает тех, кто протягивает руки к колдовству. Ты долго жила среди колдуний, и твоё нежелание остаться с ними происходило не от зла в тебе, а от того, что у тебя были другие, более прочные узы. А с тех пор, как ты покинула Эсткарп и оказалась в Эскоре, разве ты совершила или помышляла совершить какое-то зло?

Да слушала ли она меня? Она стояла, прикрыв лицо руками, но не прикасаясь к нему, словно боясь, что это уже не человеческая плоть.

— Нет, Каттея, в тебе нет зла, я никогда в это не поверю! А если так, то разве ты увидела сейчас свою внутреннюю сущность? Это только наваждение — те, кто обитают здесь, пользуются им на каждом шагу. Тебя заколдовали, как и меня.

— Но Динзиль… — мысленно начала она.

— Он в своей стихии, он стал с нею един. Он сказал мне, что ты перестанешь быть чудовищем, когда станешь частью этого мира и орудием в его руках. Ты этого хочешь, Каттея?

Она дрожала всем своим приземистым отвратительным телом. Лицо её постепенно исчезло, теряя черты, и я увидел безобразную голову с пустыми глазницами, принадлежавшую чудовищной плакальщице.

— Я чудовище… я погибла…

— Ты обитаешь в оболочке, которую тебе здесь навязали. Есть силы, способные сделать прекрасное отвратительным, а отвратительное прекрасным.

Теперь она, кажется, слушала. Медленно потянулась ко мне её мысль:

— Чего ты хочешь от меня? Зачем ты пришёл мучать меня воспоминаниями?

— Пойдём со мной!

— Куда?

И правда, куда? Можно было снова пересечь пространство, населённое, световыми вспышками, пройти через пролом в стене из драгоценных камней, миновать плакавшее чудовище. А куда потом? Смогу ли я найти выход из Башни? Я не был в этом уверен, и Каттея, почувствовала мою неуверенность, ухватилась за неё.

— Пойти с тобой? Когда я спрашиваю, куда, — тебе нечего ответить. Что же мы, по-твоему, будем делать, брат? Бродить здесь, где повсюду таятся опасности, которых ты и вообразить себе не можешь? Не сомневайся, Динзиль начнёт нас искать.

— Где он сейчас?

— Где он сейчас? — взвизгнула она, передразнивая меня. — Ты боишься, что он явится сюда?

Потом она вдруг смягчилась, и между нами снова прошёл прежний поток тепла.

— Кимок!

— Да?

— Кимок, что случилось с нами, со мной? — она говорила совсем как ребёнок, сбитый с толку тем, что он видит и чувствует.

— Здешний мир чужд нам, Каттея, и стремится переделать нас по своему образу и подобию. Должен же быть какой-то выход отсюда… Ты не знаешь, где выход?

Голова, на которой почти исчезли черты её лица, медленно повернулась, словно Каттея впервые огляделась вокруг:

— Я попала сюда…

— Как?

Я понимал, что нельзя слишком давить на неё, но если ей известна дверь Динзиля между мирами, и это не та дверь, через которую проник я, тогда у нас была надежда спастись.

— По-моему, — рука, которая ещё была человеческой, неуверенно поднялась к голове. Каттея неуклюже повернулась к стене, завешанной гобеленом. — Вот здесь…

Она проковыляла к стене, взялась за край гобелена и приподняла его. В каменной поверхности горел пурпурно-красным светом какой-то знак. Я видел его впервые, хотя однажды встречал отдалённо похожий, и теперь понял, что передо мной знак такой силы, какую я не осмелился бы вызвать.

Я почувствовал, что мысли моей сестры сжались в какое-то слово. Я не успел остановить её, знак в камне стал извиваться, словно отвратительная змея, ползущая по кругу. Я отвернулся, содрогаясь от омерзения, подавленный тем, что Каттея знает это слово. Затем каменные плиты расступились, и только горящие, извивающиеся линии бежали и бежали, расплескивая на пол огонь лужей цвета тусклого расплавленного металла.

Я оттащил Каттею от лужи. Впереди зияла разверзшаяся бездна — такая же, как в той, первой Башне, через которую я попал сюда.

— Дверь открыта, — к Катее вернулась её холодная самоуверенность. — Иди, Кимок! Ради всего, что когда-то нас связывало, — иди!

Я стоял, обхватив Каттею за плечи лапой, на которой был заколдованный Орсией шарф, другой лапой сжимая рукоять меча. Каттея не успела вырваться — увлекая её за собой всем своим весом, я бросился вперёд. Я не знал, действительно ли это дверь Динзиля, но это был единственный выход для нас обоих.

Мы падали… падали… Я отпустил Каттею. Мысль о том, что она со мной, я нёс с собой в никуда.

Я очнулся оглушённый, чувствуя боль во всём теле. Я лежал ничком на холодном каменном полу. Приподняв голову, я огляделся. Здесь не было цветовых сполохов, я увидел мрачные каменные стены и подумал, что Динзиль каким-то образом снова заключил меня в темницу. Меч… где меч? меч?

Слабый свет исходил от моей лапы… Лапы! Значит, мне не удалось выбраться из того мира. На меня навалилось безграничное отчаяние.

Но… Я с трудом приподнял голову повыше: лапой заканчивалась человеческая рука! На руке возле локтя виднелся небольшой шрам, и я вспомнил бой, в котором его получил.

Я поднялся на колени и окинул взглядом своё тело. Это было моё собственное человеческое тело, прикрытое остатками одежды. Но лапы… Я не сразу решился дотронуться ими до лица, боясь, что на него перейдёт их скверна, хотя всё ещё не мог поверить, что больше не ношу на плечах жабью голову.