Можно ли считать, что Квентин и его возвышенные чувства— выдумка, что Вальтер Скотт просто сочинил его? Нет, такое заключение было бы неверно. И в Квентине, и в старом бургундском рыцаре Кревкере, и в храбром французском воине Дюнуа еще сохраняются обреченные на гибель взгляды и мнения старого феодального мира, его предрассудки, его мораль, которая в действительности существовала в XV веке, хотя во многом уже изменялась под натиском новых— буржуазных— отношений, прежде всего под натиском растущей власти денег.
Вальтер Скотт считает, что в предрассудках старой рыцарской Европы было много красивого и гуманного. Конечно, писатель заблуждается, любуясь ими: они были порождены дикой и жестокой эпохой феодального произвола. Вместе с тем писатель не скрывал и того, что, уважая друг друга, рыцари были жестоки и надменны по отношению к людям других среловий, видели в себе людей высшей породы. Именно В. Скотт во многих своих романах, в том числе и в романе «Квентин Дорвард», показывает, как далеки были от каких бы то ни было моральных устоев феодалы-разбойники вроде Арденнского Вепря, как груб и беспощаден коронованный феодал Карл Смелый, в какой отвратительной форме проявляется надменность феодала в Людовике XI: в нем черты феодала сочетаются с бешеной жаждой наживы, со скопидомством истинного буржуа. Поэтому можно сказать, что В. Скотт изобразил уходящую феодальную Францию XV века во многом правдиво, с искренним стремлением быть близким к исторической истине.
Французская монархия XV века в изображении Вальтера Скотта— строй жестокий. Он держится на страхе народа перед королем Людовиком, его палачами и солдатами. Столица Франции в XV веке— это фактически еще не Париж, хотя Париж и тогда был крупнейшим городом страны. Столица там, где король и власть. В данном случае это зловещий замок Плесси-ле-Тур, мрачная резиденция Людовика, окруженная ловушками и заставами, охраняемая верными псами короля— шотландской гвардией. Французским воинам король доверяет меньше, чем иностранным наемникам. По этой колоритной детали читатель видит, как боялся Людовик своих подданных, ожидая от них мести за свою жестокость и коварство. Однако короля боятся не только простые люди: он внушает страх и знати, старому феодальному дворянству, которое вынуждено во многом подчиняться королевским законам, требующим полного повиновения и служения королевской власти. Конечно, и сам король феодал; более того: он— самый крупный феодал во всей Франции. Но, стремясь к полному единовластию, к еще большему могуществу, король сурово расправляется с теми феодалами, которые пытаются ему противодействовать. На феодальные владения Людовик смотрит как на свои земли, хочет распоряжаться в них единолично. На смену феодальному произволу приходит единый королевский закон, тоже жестокий и несправедливый, но единый для всей Франции: королевская власть преодолевает феодальную раздробленность Франции, соединяет ее в единое национальное государство.
Черты старой феодальной французской знати, сопротивляющейся политике Людовика, воплощены с наибольшей полнотой и яркостью в герцоге Бургундском — Карле Смелом. Бургундия в то время была самостоятельным богатым государством, довольно большим по территории, так как в нее входили некоторые земли, впоследствии отошедшие к Нидерландам. На территории герцогства Бургундского жило и французское население и фламандцы— народ германского происхождения, близкий к голландцам. Карл Смелый опирался на поддержку немецких и фламандских феодалов, которые боялись усиления Фракции и рады были тому, что герцог Бургундский готов вести борьбу с Людовиком не на жизнь, а на смерть за свои французские владения. Вместе с тем в землях, принадлежавших Карлу Смелому или находившихся в сфере его влияния, было немало богатых городов, которые готовы были поддержать политику Людовика, ослаблявшую деспотизм Карла Смелого.
Французские феодалы, противившиеся замыслам Людовика, видели в Карле Смелом своего союзника. Ко двору Карла Смелого из Франции стекались французские феодалы, уходившие от Людовика с семьями и челядью и готовые начать против него войну. Такая война была выгодна Карлу — она ослабила бы Людовика.
Сталкивая Карла и Людовика, В. Скотт подчеркивает примитивность и устарелость феодальных методов политики Карла, подсмеивается над показной аристократической роскошью его двора, столь резко отличающегося от двора Людовика.
Людовик в своей простой одежде, со своими замашками святоши-буржуа представляет резкий контраст по сравнению с Карлом, который любит подчеркнуть свое богатство и щедрость, свой аристократизм. Но подлинная сила — в руках Людовика, а Карл и его двор— одно из последних проявлений старой феодальной Франции, осужденных на гибель всем ходом истории. Карла Смелого В. Скотт вывел и еще в одном романе, в котором он играет более значительную роль, — «Карл Смелый»(1829); в этом романе писатель подробно остановился на поражении и смерти Карла Смелого, погибшего в сражении со швейцарским ополчением. Швейцарские пастухи и крестьяне оказались силой, о которую разбилась последняя авантюра Карла Смелого.
Встреча Карла и Людовика в Перонне, которая играет такую важную роль в романе «Квентин Дорвард», действительно имела место, и во время этой встречи дипломатические маневры Людовика действительно ослабили Карла Смелого и внесли разброд в ряды его союзников, о чем говорит и В. Скотт, упоминая о беседе Людовика с де Комином— выдающимся французским дипломатом XV века, в то время служившим Карлу Смелому.
В. Скотт был правдив, когда он показал и Людовика и Карла хищниками, схватившимися в смертельной борьбе за власть. Но, но сочувствуя ни Карлу, ни Людовику, В. Скотт с полным основанием дает понять читателю, что Людовик победит Карла в силу исторической необходимости объединения Франции, к которому он стремится: само время работает на французского короля.
В. Скотт показывает и те силы, на которые опирается Людовик, борясь за объединение Франции.
Король Людовик, самый знатный и богатый феодал Франции, охотно переодевается в бедную одежду простого горожанина-буржуа, делает вид, что не гнушается обществом купцов и трактирщиков, советуется о государственных делах со своим брадобреем Оливье и палачом Тристаном. Он запросто знакомится со случайно встретившимся ему Квентином. Для чего нужна была Людовику эта комедия? Зачем он притворялся простым, доступным человеком, которому будто бы чужды предрассудки аристократии? Таковы были определенные политические приемы Людовика, и В. Скотт прав, когда обращает внимание читателя на эти странности в поведении французского короля, так отличающие его от других французских аристократов. Людовик в своей борьбе против непокорных феодалов опирался на силы и средства французской молодой буржуазии. Она охотно поддерживала короля в его борьбе за объединение Франции.
Стремление Людовика к созданию централизованного государства, обладающего военной и полицейской силой, встречало у буржуазии полную поддержку: ведь французские купцы и хозяева ремесленных предприятий, составлявшие верхушку тогдашней буржуазии, сильно страдали от феодального своеволия, от беззакония, царившего во Франции, мешавшего торговле, угрожавшего имуществу и жизни горожан.
Города с их богатой буржуазией, со свободолюбивым городским трудящимся людом были для Людовика важной силой. Он угрожал этой силой феодалам, имел возможность пустить в ход денежные и людские ресурсы городов против феодалов. Однако В. Скотт ни на минуту не верит в то, что король Людовик на самом деле сердечно и искренне относится к городскому люду: писатель показывает, что Людовик охотно соединяется со своим врагом Карлом Бургундским, для того чтобы наказать взбунтовавшихся горожан Льежа, поднявшихся против феодального притеснения. По существу Людовик боится и ненавидит их.
Изображая восстание в Льеже, В. Скотт затрагивает весьма важную тему, мимо которой он не мог пройти как писатель, стремившийся дать правдивое изображение западноевропейского общества XV века. Городские восстания— постоянное явление в истории средневековой Европы. Особенно участились они в XIV–XV веках, когда феодальный строй уже начал слабеть и разваливаться, когда торговля, буржуазные отношения стали играть все более значительную роль в истории всей Европы. Города чувствовали свою силу и хотели освободиться от феодального гнета. Городские восстания позднего средневековья — это предвестники тех буржуазных революций, которые в следующие века смели феодальный строй окончательно.