Он сравнивал деяния Элек со своими. Как он посмел упрекнуть ее! Он! А что же ему сказать о себе? Когда она воздвигала свою первую церковь, что делал он? Вовлекал других пресыщенных мультимиллионеров в Покер — клуб, осквернял ими свой дворец, растрачивал сотни тысяч на каждое такое сборище и глупо кичился громкой сомнительной славой, которую этим снискал. Когда она строила свой первый университет, чем занимался он? Тайно предавался разврату в обществе подобных же кутил — мультимиллионеров по деньгам, но нищих духовно. Когда она открыла свой первый приют для подкидышей, что свершил он? Увы! Когда она проектировала Общество Облагораживания Пола, что делал он? О боже! Когда она с когортой членов Женского христианского союза трезвенниц шла в поход на роковую бутылку, что делал он? Напивался по три раза в день. Когда ее, воздвигнувшую сотню соборов, благосклонно принял и благословил сам папа, наградив Золотой Розой, которую она столь доблестно заслужила, что делал он? Срывал банк в Монте — Карло.

Салли остановился. Он не мог, он был не в силах продолжать перечень своих грехов и, приняв великое решение, поднялся. Его тайная жизнь должна быть разоблачена, он должен признаться во всем. Он пойдет и обо всем ей расскажет.

И он это сделал. Он поведал ей все и рыдал на ее груди, лил слезы, стонал и молил о прощении. Удар был жестоким и едва не сразил Элек, но ведь Салли принадлежит ей, он сокровенная частица ее сердца, свет ее очей. Могла ли она его отвергнуть? Нет, и Элек простила его… Правда, она чувствовала, что он уже никогда не сможет быть для нее тем, чем был прежде. Она знала, что он способен раскаяться, но не исправиться. Однако даже такой морально искалеченный, испорченный человек — даже такой, — разве он не принадлежит ей всецело, разве он не остается ее кумиром, которому она будет вечно поклоняться? И Элек, сказав, что она его раба, его прислужница, распахнула для него свое страждущее сердце.

Глава VII

Спустя некоторое время, как-то воскресным летним днем, супруги Фостер плыли по морю на своей воображаемой яхте, лениво растянувшись под тентом на кормовой палубе и наслаждаясь досугом. Оба хранили молчание, ибо каждый был занят своими мыслями. За последнее время эти периоды молчания наступали все чаще, прежняя близость и сердечность понемногу исчезали. Потрясающее признание Салли сделало свое дело. Элек силилась отогнать прискорбные воспоминания, но они не покидали ее, горечь и стыд отравляли ее прекрасную Жизнь Грез. Теперь — по воскресеньям — она видела, что ее муж превращается в какое-то отвратительное пустое существо. Она не могла закрыть на это глаза и в такие дни старалась как можно меньше смотреть на него.

Ну, а она? Неужели она столь безгрешна? Увы, Элек знала, что это не так. Ведь и она хранила от мужа тайну, и она поступала по отношению к нему нечестно, и ее часто мучила совесть. Элек нарушила соглашение и скрывала это от Салли. Поддавшись непреодолимому соблазну, она снова пустилась в спекуляцию. Она рискнула их состоянием, скупив «на разницу» железные дороги, угольные и стальные компании всей страны, и теперь каждый час по воскресеньям трепетала от страха, как бы не выдать себя каким — нибудь случайным словом. Пристыженная, удрученная своим предательством, она не могла удержаться, чтобы не обратить с состраданием свое сердце к мужу. Ей было мучительно стыдно видеть, как он, пьяный, блаженно возлежит под навесом и ни о чем не подозревает. Ни тени подозрения — наоборот, он полон безоговорочной трогательной веры в нее, в то время как по ее воле над его головой висит на тонкой нити грозящее бедой, сокрушительное…

— Послушай, Элек!

Элек очнулась. Она была благодарна мужу за то, что он оторвал ее от горьких мыслей, и ответила с былой нежностью в голосе.

— Да, мой дорогой?

— Знаешь, Элек, по-моему, мы совершаем ошибку, — вернее, ты. Я имею в виду дела с замужеством.

Салли приподнялся — тучный, одутловатый, благодушный, словно бронзовый Будда, — и заговорил очень серьезно:

— Подумай сама. Прошло уже более пяти лет. И ты с самого начала ведешь все ту же политику. С каждым нашим успехом ты требуешь повышения еще на пять пунктов. Всякий раз, когда я надеюсь, что вот — вот наконец будет свадьба, перед тобой возникает что-нибудь более заманчивое, и я опять терплю разочарование. На тебя не угодишь. Так мы останемся ни с чем. Сперва мы дали отставку дантисту и адвокату. И это было правильно, вполне разумно. Потом мы дали отставку сыну банкира и наследнику мясника. И тоже правильно, тоже разумно. Потом забраковали сына конгрессмена и сына губернатора, — признаю, и это было вполне разумно. За ними пошли в отставку сын сенатора и сын вице — президента Соединенных Штатов — тоже абсолютно правильно: не очень — то надежное дело все эти важные посты. Тогда ты перекинулась на аристократию, и я было решил, что мы наконец нашли то, что надо. Я надеялся, что мы закинем сеть в самую глубь Четырехсот Семейств и выудим какую — нибудь родословную почтенную, осиянную святостью, наполненную древностью стопятидесятилетнего настоя, прошедшую вековую дезинфекцию и выветрившую запах соленой трески и звериных шкурок и за все это время не запятнавшую себя ни единым днем работы, а потом… О, потом, конечно, справим свадьбы. Но тут из Европы приезжает пара аристократов чистых кровей, и ты мигом кидаешь за борт полукровок. Это подействовало на меня крайне удручающе. А с тех пор — какая чехарда! Ты отставила двух баронетов ради баронов. Ты отставила баронов ради виконтов. Виконтов ради графов. Графов ради маркизов. Маркизов ради выводка герцогов. Знаешь, Элек, закрывай счет, — ты перешла все границы. Ведь ты можешь закупить с торгов добрую четверку герцогов! Четырех национальностей! И все отменных статей и родословной, все банкроты и по уши в долгах. И хоть они обойдутся недешево, но мы можем себе это позволить. Довольно, Элек, не тяни больше, прекрати эту нервотрепку. Покажи весь комплект девочкам, и пусть они выбирают!..

Во время обличения ее матримониальной политики Элек улыбалась с видом рассеянным и довольным. Глаза ее излучали мягкий свет, надо думать торжества, и порою даже искрились, словно она таила сюрприз. Наконец она произнесла как можно спокойнее:

— Салли, а что, если речь идет об особах королевской крови?

Феноменально! Бедняга был так ошарашен, что даже споткнулся и упал, оцарапав ногу о крамбол. На миг у него закружилась голова, но все же он кое — как поднялся, сел рядом с женой, и из его мутных глаз полился поток былого восхищения и любви.

— Клянусь богом! — пылко воскликнул Салли. — Элек, ты великая женщина! Ты величайшая женщина на свете! Я никогда не сумею охватить твои масштабы. Никогда не сумею изведать твои бездонные глубины. И я еще осмелился критиковать твою стратегию! Я! Ведь если бы я дал себе труд поразмыслить, то понял бы, что у тебя припрятан особый козырь. Но, душа моя, я сгораю от нетерпения. Расскажи мне скорее обо всем.

Супруга, польщенная и счастливая, приблизила губы к его уху и шепотом назвала имя коронованной особы. У Салли захватило дух, лицо его озарилось.

— Вот это да! — сказал он. — Вот это улов! У него и рулетка, и кладбище, и епископ, и собор. И все это — действительно его собственность. И все — высший сорт. Одно из самых богатых княжеств в Европе. А кладбище! Изысканнейшее в мире! Только для самоубийц. Вот оно как. Для всех прочих приема нет — не хватает места. Земли там немного, но все же достаточно: восемьсот акров под кладбищем и еще сорок два за его пределами. Но главное суверенитет! Земля — пустое! Земли на свете сколько хочешь. Вон в Сахаре ее хоть отбавляй.

Элек сияла. Она была счастлива.

— Подумай, Салли, — сказала она. — Эта династия роднилась только с королевскими и императорскими фамилиями Европы. Наши внуки будут сидеть на тронах!

— Это уж как пить дать! И к тому же будут держать скипетры и орудовать ими так же естественно и свободно, как я своим ярдом. Это поистине грандиозный улов, Элек. А что, он уже на крючке, не сорвется? Нет ли тут риска?