Аминь».

— Проклятие! — сказал Уэбб. — Ну и попали же мы в переделку, как я погляжу!

Я заметил, что, без сомнения, дело принимает серьезный оборот. Я сказал:

— Готовится отчаянное предприятие, это ясно. И назначено оно на сегодняшнюю ночь, это тоже ясно. Что это будет, верное — как это будет сделано, мы не знаем, это обозначено таинственными ММММ и ФФФФФ, но конечная цель, я полагаю, — внезапное нападение и захват форта. Теперь нам надо действовать быстро и энергично. Я думаю, что тайно наблюдать за Уиклоу уже нет смысла. Непременно надо узнать, и поскорее, где находится «сто шестьдесят шесть», чтобы мы могли захватить эту шапку в два часа ночи; и, конечно, самый быстрый способ добыть все сведения — это развязать мальчишке язык. Но прежде всего, — прежде, чем мы предпримем какой—либо решительный шаг, — я должен изложить факты военному министерству и получить полномочия.

Донесение было зашифровано для передачи телеграфом, я прочел его, одобрил и отправил.

Быстро закончив обсуждение этого письма, мы вскрыли второй конверт, который был выхвачен у хромого старика. В нем оказались два чистых листка писчей бумаги — и только! Для нас, сгоравших от нетерпения, это было точно ушат холодной воды. На минуту собственное поведение показалось нам таким же лишенным всякого смысла, как эти листки. Но через минуту растерянность прошла, потому что мы, разумеется, сейчас же подумали о «симпатических чернилах». Мы подержали бумагу возле огня, ожидая, что под влиянием тепла на ней обозначатся письмена; но ничего не появилось, кроме нескольких слабых черточек, по которым ничего нельзя было понять. Тогда мы позвали нашего врача и приказали проверить эту бумагу всеми известными ему способами, пока секрет ее не откроется, и доложить мне о содержании письма немедленно, как только его можно будет разобрать. Эта проклятая задержка донельзя нас раздосадовала: ведь мы были убеждены, что в письме содержатся важнейшие сведения о заговоре.

Тут появился сержант Рейберн, достал из кармана кусок бечевки длиною с фут, с тремя узелками на нем, и поднял его, чтобы лучше было видно.

— Вот, нашел в одной из пушек на берегу, — сказал он. — Я вынул дульные пробки из всех пушек и хорошенько проверил их внутри. Кроме этой бечевки, ни в одной пушке ничего не было.

Итак, итог обрывок бечевки был «условным знаком», с помощью которого Уиклоу сообщал, что приказы «Хозяина» попали по назначению. Я приказал немедленно посадить под арест всех часовых, сменившихся за последние двадцать четыре часа у этой пушки, и чтобы никто не смел вступать с ними в общение без моего ведома и согласия.

Пришла телеграмма от военного министра. В ней сообщалось:

«Приостановите действие Habeas corpus. Введите в городе военное положение. Произведите необходимые аресты. Действуйте быстро и энергично. Держите министерство в курсе событий».

Теперь мы могли приняться за дело. Я распорядился без шума задержать хромого старика и так же незаметно доставить его в форт; я приставил к нему стражу, запретив обращаться к нему и слушать его. Сперва он было разбушевался, но вскоре притих.

Затем поступило сообщение, что заметили, как Уиклоу передал что—то двум новобранцам; едва он отошел, их схватили и отвели в тюрьму. У каждого был найден клочок бумаги со следующей надписью карандашом:

Третий полет орла

Помни ХХХХ

166

В соответствии с инструкциями, я шифром телеграфировал министерству о ходе дела, а также описал вышеупомянутые бумажки. Наши сведения казались уже достаточно вескими, чтобы рискнуть сорвать с Уиклоу его маску, и я послал за ним. Я послал также за письмом, написанным симпатическими чернилами, и врач вернул мне его и сообщил, что оно до сих пор не поддавалось никаким испытаниям, но он знает еще другие способы, которые и применит, когда я сочту это нужным.

Вскоре вошел Уиклоу. Он выглядел несколько утомленным и озабоченным, но держался спокойно и непринужденно; если он что и подозревал, то ничем не выдал своей тревоги. Я выждал минуту, другую, затем сказал весело:

Мой мальчик, с чего это ты так часто навещаешь старую конюшню?

Он ответил просто и без всякого замешательства:

Право, я и сам не знаю, сэр, никаких для этого особых причин нет. Просто я люблю бывать один и хожу туда, чтобы развлечься.

Вот как, чтобы развлечься?

Да, сэр, — ответил он все так же просто и естественно.

И ты только для этого туда ходишь?

Да, сэр, — ответил он, и его большие кроткие глаза взглянули на меня с детским удивлением.

Ты в этом уверен?

Да, сэр, уверен.

Помолчав немного, я сказал:

Уиклоу, что это ты все время пишешь?

Я? Я не так уж много пишу, сэр.

Не много?

Нет, сэр. А, вы, наверно, говорите про те бумажки... Это я мараю просто для забавы.

И что ты делаешь с этими бумажками?

Ничего, сэр... просто бросаю.

И никогда никому их не посылаешь?

Нет, сэр.

Внезапно я резким движением протянул ему письмо, адресованное «полковнику». Он слегка вздрогнул, по тотчас овладел собой. Щеки его чуть порозовели.

Как же ты тогда послал эту бумажку?

Я не... Я ничего дурного по делал, сэр.

Ничего дурного! Ты выдал сведения о вооружении форта и считаешь, что в этом нет ничего дурного?

Он молчал, опустив голову.

Отвечай и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?

Тут он, казалось, немного встревожился, но быстро взял себя в руки и сказал очень серьезно и искренне:

Я скажу вам правду, сэр, всю правду. Письмо это никогда никому не предназначалось. Я написал его просто для забавы. Теперь я вижу, что это неправильная и глупая затея, но больше за мной никакой вины нет, сэр, даю вам честное слово.

Приятно слышать. Ведь писать такие письма опасно. Надеюсь, ты уверен, что написал только одно такое письмо?

Да, сэр, совершенно уверен.

Его наглость была просто поразительна. Он лгал с самым искренним выражением лица. Я выпадал мгновение, чтобы усмирить закипающий во мне гнев, затем сказал:

Послушай, Уиклоу, напряги—ка свою память и постарайся мне помочь, я хочу задать тебе два—три вопроса.

Я сделаю все, что смогу, сэр.

Тогда начнем вот с чего: кто такой «Хозяин»?

Невольно он бросил на нас быстрый испуганный взгляд. Но и только. Через секунду он уже был снова совершенно спокоен и ответил:

Я не знаю, сэр.

Не знаешь?

Не знаю.

Ты вполне уверен, что не знаешь?

Он изо всех сил старался выдержать мой взгляд, но не смог и медленно опустил голову. Он стоял молча и не шевелясь, только пальцы его нервно теребили пуговицу; на него жаль было смотреть, несмотря на всю низость его поступков. Немного погодя я нарушил молчание вопросом:

Что за люди в «Священном союзе»?

Он вздрогнул всем телом, невольно развел руками, — мне этот жест показался отчаянным немым призывом к состраданию, — но не вымолвил ни звука. Он стоял все так же потупившись. Мы не сводили с него глаз в ожидании ответа — и увидели, что по его щекам потекли крупные слезы. Но он молчал. Выждав еще немного, я сказал:

Отвечай, мои мальчик, ты должен сказать мне правду. Кто это — «Священный союз»?

Он продолжал молча плакать. Немного погодя я сказал, уже довольно резко:

Отвечай на вопрос.

Он постарался справиться с собой и, подняв на меня умоляющий взгляд, выдавил сквозь рыдания:

О, сжальтесь надо мной, сэр! Я не могу ответить, потому что я не знаю.

Что?!

Да, да, сэр, я говорю правду. Я в первый раз слышу о «Священном союзе». Честное слово, сэр.

Ах черт! Да ты взгляни, вот твое второе письмо — видишь слова: «Священный союз»? Что ты на это скажешь?

Он пристально посмотрел на меня глазами человека, тяжко и безвинно оскорбленного, и сказал с чувством:

Это какая—то жестокая шутка, сэр. И кто только мог сыграть ее со мною? Ведь я всегда стараюсь поступать хорошо и никогда никого не обижал. Кто—то подделал мой почерк, я ничего этого не писал. Я в первый раз вижу это письмо.