— Синьора, но вы тоже не можете претендовать на этих детей. Ведь в свидетельстве о их рождении нет даже вашего имени…
На суде Ада заявила также, что в то время, когда жила в миланском отеле «Эксельсиор», она вынуждена была по требованию Карузо отказаться от выгодного контракта с Манхэттенской оперой, потеряв, таким образом, 10 тысяч долларов. Подтверждением этому служило предъявленное Адой письмо Оскара Хаммерштайна, который, не заполучив Карузо, решил, по всей видимости, сыграть на скандальной ситуации и пригласить в труппу его бывшую спутницу жизни. Вряд ли Хаммерштайн верил в то, что Ада сколь-нибудь выдающаяся певица. Но он прекрасно понимал, что публика будет валом валить, как только узнает всю пикантность положения. Естественно, понимал это и Энрико, который, судя по всему, категорически запретил Аде появляться в манхэттенской труппе. Он дал задание адвокатам доказать на суде, что письмо Хаммерштайна — фальшивка, хотя знал, что это не так. Конечно, выбери Ада мирный путь решения проблем с Карузо, она получила бы от него куда большие суммы, но уж больно ей было обидно, что человек, прервавший ее карьеру певицы, продолжает срывать ей контракты и после их разрыва.
Одной из претензий Ады было и то, что Карузо, по ее мнению, присвоил драгоценности и не хочет их возвращать. Понять ее можно — ведь все они были подарками, и Ада искренне считала, что имеет право сама ими распоряжаться.
Среди многочисленных свидетелей на процессе выступал также один из ближайших друзей Карузо, бас Андрес Перелло де Сегурола. Он вспоминал, что перед первым заседанием Карузо сказал ему: «Дорогой Андреа, я хочу, чтобы ты знал: мои сыновья должны остаться со мной. Но, прошу тебя, старайся, когда будешь давать показания, избегать каких-либо оскорблений в адрес Ады. Я буду тебе очень благодарен. Несмотря ни на что, я люблю ее, и ничего не могу с этим поделать…»[311]
Процесс продолжался до 1911 года, пока, наконец, не был вынесен вердикт суда.
Разумеется, попытки Ады противостоять человеку со столь грандиозной поддержкой во всех кругах, всеобщему любимцу, человеку весьма состоятельному и могущественному, были тщетны. Карузо был оправдан по всем пунктам. В процессе заседаний было признано, что Ада и ее шофер Ромати организовали заговор против Карузо, наняв лжесвидетелей и подделав ряд документов, в том числе и письмо Хаммерштайна.
Суд решил возбудить уголовное дело против них по обвинению в клевете и взяточничестве. То, что Карузо согласился выступить с иском против любимой женщины, можно объяснить лишь тем, что он чувствовал себя скомпрометированным в глазах всего мира. Ему нужно было во что бы то ни стало доказать, что в этой драматичной семейной ситуации жертвой является именно он. Ко всему прочему, певца сильно задела попытка Ады похитить Фофо, скорее всего, с целью шантажировать. И он решился, возможно, на не вполне благовидный поступок — дал согласие на возбуждение уголовного дела против Ады. Этот факт вызвал неоднозначную реакцию среди его друзей, в том числе и самых близких. Так, «Леднер не был убежден в том, что певец не был замешан в историю исчезновения письма, содержавшего контракт. Ведь Карузо не хотел, чтобы Джакетти появилась в Соединенных Штатах.
— Когда я потом спрашивал его об этом, — рассказывал Леднер, — Карузо или оставлял мои вопросы без ответа, или уклонялся от объяснений. Я всегда чувствовал, что тенор, несомненно, причастен к этому делу, но я не имел права вмешиваться в его любовную драму…»[312].
Еще одна проблема, возникшая у Карузо в 1911 году, касалась финансовой ситуации в Англии. Так как он долгое время снимал квартиру в Мэйде Вейл, налоговый инспектор насчитал ему, как жителю Лондона, огромную сумму налогов. Карузо был в бешенстве. Он сразу же освободил квартиру, часть мебели отправил в Италию, а часть раздал друзьям и знакомым. Певец пожелал снять другую квартиру для младшего сына, но мисс Сайер предложила неожиданный вариант — взять Мимми в свою семью, в которой были еще две ее сестры. После недолгих размышлений Карузо согласился. Луиза Сайер была счастлива. В Англо-бурской войне она потеряла жениха и была очень одинока и, по сути, заменила мальчику маму, посвятив все свои молодые годы заботе о нем.
В августе 1911 года Карузо пережил еще один стресс: он попал в аварию. В Антиколи его автомобиль столкнулся с автобусом. Оба транспортных средства были искорежены, но, по счастью, Карузо отделался синяками и в течение нескольких часов оказывал помощь водителю и пассажирам автобуса, пострадавшим больше его.
Отъезд Энрико с родины в Австрию в очередной раз совпал с проблемами в его стране. В Мюнхене, после выступлений в «Паяцах», Карузо узнал, что 29 сентября Италия объявила войну Турции. Конфликт продолжался больше года и привел к серьезному обострению отношений Италии с некоторыми европейскими странами. Лично для Карузо эта ситуация была неприятна тем, что он в глазах общественности Старого Света являлся представителем страны-агрессора, и он с облегчением отбыл в Америку.
Когда 8 ноября Карузо прибыл в Нью-Йорк, там вовсю обсуждался его очередной роман — на этот раз с итальянской певицей Эммой Трентини, за год до того ставшей первой исполнительницей заглавной роли в оперетте Виктора Герберта «Озорная Мариетта». Карузо яростно опровергал эти слухи, чем, естественно, еще больше утвердил всех во мнении, что дыма без огня не бывает. Но его больше интересовало другое — пресечь молву о его вокальных проблемах и доказать Америке, что с его голосом все в порядке. Это, как обычно, ему удалось блестяще, и в целом сезон оказался на редкость удачным для тенора.
Правда, не обошлось и без печальных событий. Так, зимой 1911 года Карузо потерял одного из самых близких друзей — баритона Эдуардо Миссиано, который первым настоял на том, чтобы Карузо серьезно занялся пением, для чего привел его к маэстро Верджине. Став знаменитым, Энрико устроил старого друга в «Метрополитен-оперу», где тот пел небольшие партии и среди прочего участвовал в мировой премьере «Девушки с Запада», исполнив небольшую роль Хосе Кастро. Таким образом, имена друзей соседствуют в своеобразном пантеоне — перечне певцов, ставших первыми исполнителями в операх Пуччини. 6 декабря Миссиано во время обеда почувствовал себя плохо и через несколько минут умер. Срочно позвонили Карузо. Тот примчался через час и потом вспоминал, что незадолго до этого скорбного дня они выступали вместе — как оказалось, в последний раз — в «Тоске». И Миссиано, исполнявший маленькую роль тюремщика, простился со сценой словами: «Vi resta un’ora…» («Вам час остался [жить]…»), а теперь простился и с жизнью…
Шестого февраля 1912 года в «Риголетто» Карузо вновь пел со своей давней подругой Луизой Тетраццини — на этот раз это была их последняя встреча на сцене. Совместного выступления двух суперзвезд ждали с огромным нетерпением. Вечером перед спектаклем, как сообщали газеты, весь Бродвей был блокирован оперными поклонниками, стремившимися попасть на спектакль. За двадцать минут было продано четыреста билетов на стоячие места — рекордное число в истории театра!
После ухода со сцены Марчеллы Зембрих Карузо редко пел в операх, где требовалось легкое сопрано. В «Риголетто», например, он не выступал до этого в «Метрополитен-опере» три года. По словам очевидцев, ажиотаж публики после дуэта Герцога Мантуанского и Джильды во втором акте достиг такого масштаба, который редко видела сцена крупнейшего в мире театра за всю свою историю. Публика без конца требовала бисировать номер, но Карузо не хотел мешать Тетраццини исполнить следовавшую дальше знаменитую арию и покинул сцену. Все пятеро главных участников спектакля (Риголетто исполнял Морис Рено, Маддалену — Луиза Хомер, Спарафучиле — Леон Ротье) заслужили в этот вечер грандиозные овации и на следующий день — восторженные отзывы прессы. Единственный упрек прозвучал в адрес Карузо — критик посетовал, что тенор с его нынешней роскошной вокальной формой не балует нью-йоркскую публику выступлениями в этой роли, в которой он так великолепен…