Несмотря на многочисленные выходки подобного рода на репетициях и на сцене, в обычной жизни Карузо был далек от легкомыслия. В Лондоне он ежедневно занимался с превосходным музыкантом и аккомпаниатором — французом Ришаром Бартелеми, оттачивая каждую фразу и выполняя дыхательные упражнения, рекомендованные еще Ломбарди. Несмотря на горячие споры певца и аккомпаниатора о том, как нужно исполнять какой-либо фрагмент, занятия с Бартелеми очень много дали Карузо. Образованный человек, с прекрасным чувством вкуса, Бартелеми открывал в музыке нюансы, на которые тенор раньше не обращал внимания. Бартелеми, кстати, настоял и на том, чтобы Энрико тщательнее выбирал сценические костюмы. Тенор остался очень доволен этим сотрудничеством и пригласил Бартелеми работать с ним в следующем, нью-йоркском сезоне.

В Лондоне Карузо получил письменное приветствие от Жана де Решке — несколько снисходительное, в котором престарелый тенор давал понять Энрико, что и в самом деле считает его своим единственным преемником на ведущих сценах Европы и Америки. Зато брат Жана — бас Эдуард де Решке был куда менее официален. В полном восторге он писал Карузо: «Никогда в жизни я не слышал более красивого голоса. Вы поете, как бог! С такими данными Вы будете властелином мира!»

В общей сложности в этот приезд Карузо выступил на лондонской сцене 27 раз — и неизменно собирал полные залы и получал восторженные отзывы критики. Руководство театра, разумеется, поторопилось подписать с ним контракт на выступления в следующем году. Среди наиболее памятных для тенора выступлений были «Паяцы» с великой чешской певицей Эммой Дестинн, «Бал-маскарад» с Зельмой Курц и Джанниной Рус, «Травиата» и «Богема» с Мельбой.

Главным событием личной жизни Карузо этого года стала пятая беременность Ады. 7 сентября 1904 года в спальне только что отремонтированной виллы «Ле Панке» родился Энрико Карузо-младший. Родители объявили Фофо:

— Мама купила тебе маленького брата!

В свидетельстве о рождении Энрико Роберто Джованни Карузо, как и у Родольфо, в графе «отец» значилось имя одного из самых прославленных и известных уже в оперном мире людей, а в графе «мать» — опять-таки «n. n.». Крестной матерью мальчика стала Рина Джакетти. С первого же момента Карузо стал называть мальчика «Мимми». Некоторые биографы пишут, что это прозвище возникло как память о выступлениях Энрико и Ады в «Богеме», поэтому и детей назвали Родольфо и Мимми. Однако сын тенора опроверг эту версию. Во-первых, отмечает он, есть разница между «Мими» и «Мимми». Во-вторых, в переводе с итальянского «Мимми» означает «маленький», «ребенок». Так что никакого отношения его имя к выступлениям родителей в ливорнской «Богеме» не имеет.

Рождение сына Карузо очень обрадовало. Он любил детей и сильно переживал по поводу двух неудачных предыдущих родов Ады. Он мог часами играть с малышом и был при этом сам доволен, как малый ребенок.

Ко времени возвращения Энрико и Ады в Италию вилла «Ле Панке» была почти полностью реконструирована. Однако с момента приезда темп ремонта неожиданно замедлился. Причину установили довольно быстро. Как только Карузо по утрам начинал петь, рабочие, побросав инструменты, прекращали работать и, замерев, слушали дивный голос. Пришлось управляющему следить за тем, чтобы во время пения Карузо окна в доме были закрыты.

Энрико с удовольствием занимался хозяйственными делами. По словам сына, он не раз говорил, что помимо жены и музыки больше всего любит цветы. За садом ухаживал специально нанятый садовник. Родольфо Карузо вспоминал забавный эпизод о начале и конце карьеры Карузо-автомобилиста: «Отец со всей страстью и вдохновением участвовал в проектировании виллы и прилегавшей к ней территории. Он проводил много часов с рабочими, за руку здоровался с малярами и дизайнерами. Поскольку ландшафт виллы был ровным, а отец любил бугристую местность, рабочие специально для него насыпали в саду искусственный холм. Ему построили также красивую оранжерею для тропических цветов, которая была по тем временам чудом.

Ко всему прочему был куплен автомобиль и для ухода за ним нанят механик, который должен был обучать отца вождению. До того мы ездили исключительно в конных экипажах. Однако мама сильно сомневалась в водительских способностях папы. „Ты, конечно, великий тенор, но я что-то не представляю тебя за рулем“, — говорила она ему. Тем не менее папа твердо решил научиться водить машину.

Как-то раз он пригласил в сад мать, детей и слуг. Дорога в сапу была прямой, по сторонам ее стояли вазы с роскошными хризантемами. С помощью механика отец вывел автомобиль и сел за руль. Какими-то лихорадочными скачками и рывками, под взрывы хохота домашних, машина тронулась и поехала. Все шло хорошо, пока дорога не свернула в сторону. Машину вынесло прямо на вазы с хризантемами. Под колесами автомобиля вазы стали разлетаться на мелкие кусочки. Мы видели, как папа, наконец, остановил автомобиль. Слов мы не слышали, но было видно, как он отчаянно жестикулировал механику, который отвечал ему не менее выразительными жестами. Автомобиль развернулся и такими же лихорадочными прыжками перелетел на противоположную сторону дороги. В воздух полетели осколки других ваз — их постигла судьба предыдущих. Подъехав к нам, папа вышел из автомобиля в крайнем расстройстве.

С этого дня он больше ни разу не садился за руль. Думаю, что, скорее всего, из-за насмешек мамы. Но мне за него тогда было очень обидно…»^[201]

Сам автор этого рассказа рос редкостным проказником, не дававшим скучать ни родителям, ни прислуге. Отец взрывался, сердился на него, но быстро остывал и приходил мириться. Мать Родольфо запомнил как женщину истеричную, злопамятную и жестокую. Она била ребенка за любую провинность и при этом кричала неприятным визгливым голосом. Иногда Энрико приходилось буквально вырывать сына из рук впавшей в ярость Ады и приводить ее в чувство звонкими оплеухами. Воспоминания об истериках и побоях, на которые была так щедра Ада Джакетти, преследовали Фофо до конца дней. Естественно, у мальчика сформировалась стойкая неприязнь к матери и почти благоговейное отношение к отцу.

Фофо был счастлив иметь маленького братика, однако его счастье длилось недолго — через месяц после рождения Энрико-младшего Фофо отослали в пансион Чиконьини в Прато. Инициатором была, разумеется, Ада, которая близко к сердцу принимала все многочисленные проделки сына и не очень его любила. Попытки Карузо изменить это решение не увенчались успехом. У Ады не складывались отношения с Родольфо, который позднее грустно шутил, что единственная роль его матери, в которой она потерпела полный провал, была роль матери.

В пансионе Фофо чувствовал себя несчастным и брошенным. Не помогло даже то, что директор пансиона взял мальчика в свою семью. Он всячески пытался развеселить ребенка, но все было напрасно. В конце концов, он вынужден был написать Карузо, что тот должен забрать сына, иначе тот, кажется, будет рыдать, пока не умрет.

Разумеется, Энрико тут же примчался и забрал сына. После этого в течение двух лет родители мальчика больше не пытались куда-либо его отослать и наняли ему персонального учителя. Фофо учился дома и с удовольствием возился с маленьким братом.

По воспоминаниям Родольфо Карузо, его отец и мать были счастливы вместе, несмотря на то, что оба отличались на редкость «взрывными» характерами. Ада хлопотала по дому, Энрико же творчески использовал любое свободное время. Помимо рисования его очень увлекала лепка из глины. Единственное, что мешало Карузо реализовывать свой талант в этой области, так это его импульсивная натура. Ему было сложно долго находиться на месте и заниматься каким-то одним делом.

Отдохнув летом 1904 года, Карузо перед отъездом в Америку начал готовиться к выступлению в Берлине. Тенору не терпелось поскорее покинуть Италию, в которой было очень неспокойно. В сентябре после жестоких столкновений в Милане страну охватила всеобщая забастовка, неуклюже спровоцированная социалистами (в октябре из-за этого социалисты потерпели поражение на выборах). Последствия беспорядков ощущались практически во всех регионах Италии. В более «цивилизованной» Европе Энрико чувствовал себя комфортнее.