Провал оперы поставил Гатти-Казаццу и Тосканини в сложное положение — сезон рушился, нужно было придумывать что-то новое. В это время в «Ла Скала» шли почти исключительно современные оперы — такова была заявленная политика руководителей театра. Самой «старой» была «Тристан и Изольда», впервые поставленная в 1865 году. Поэтому решение возродить давно не шедшую в театре оперу Г. Доницетти «Любовный напиток» многим показалось неожиданным и небесспорным. Естественно, возник вопрос об исполнителях главных партий. Гатти-Казацца спросил Карузо, знает ли он партию Неморино. На что тот ответил, что пел лишь знаменитый романс, но, если надо, он быстро выучит все, что нужно.
И Карузо со свойственным ему трудолюбием и энтузиазмом буквально за несколько дней освоил партию. Времени действительно было в обрез — постановку оперы Доницетти нужно было подготовить меньше чем за три недели.
Едва начались репетиции, как пришло потрясшее всех известие. 21 января случился апоплексический удар у Джузеппе Верди. Композитора разбил паралич, и спустя шесть дней он скончался в одном из миланских отелей. Завершилась грандиозная эпоха в истории музыки. Арриго Бойто, находившийся до последней минуты у постели умирающего композитора, писал: «Маэстро умер. Он унес с собой много света и жизненной силы… Никогда еще я не испытывал такого чувства ненависти к смерти, такого отвращения к таинственной, слепой, бессмысленной, торжествующей бесстыдной силе!..»[144]
Под этими словами в тот момент мог подписаться не только любой итальянец, но и миллионы людей по всему миру. В связи с кончиной композитора в Италии был объявлен траур, с 25 по 31 января «Ла Скала» был закрыт. На 1 февраля назначили большой траурный концерт, сбор от которого должен был пойти в фонд сооружения памятника Верди в Милане. Дирижировать должен был Тосканини. Организационными вопросами ведал либреттист и драматург Джузеппе Джакоза.
Концерт начался увертюрой к «Набукко», затем прозвучала сцена из «Ломбардцев». После этого дошла очередь до квартета из «Риголетто», в котором пели Карузо (задействовать тенора в этой партии предложила Эмма Карелли, и Тосканини поддержал такой выбор), сопрано Линда Брамбилла, контральто Эдвидже Гибаудо и баритон Алессандро Арканджели. Как вспоминал позднее Джулио Гатти-Казацца, голос Карузо звучал ангельски, вызывая у слушателей невыразимые чувства. Джузеппе Боргатти и Эмма Карелли исполнили дуэт из «Бала-маскарада», Франческо Таманьо и Антонио Маджини-Колетти — дуэт из последнего акта «Силы судьбы». Концерт завершился финалом второго акта этой оперы (сценой пострижения Леоноры ди Варгас) с участием молодой сопрано Амелии Пинто и баса Оресте Луппи. Зрители плакали, испытав глубочайшее потрясение. После концерта Карузо приветствовали коллеги и ведущие композиторы Италии, среди которых были Пуччини, Масканьи и Леонкавалло.
Помимо этого трагического события, омрачившего постановку веселой оперы Доницетти, было еще обстоятельство, заставлявшее нервничать всех участников. Дело в том, что многие критики посчитали постановку оперы-буфф несерьезным делом для столь солидного театра, как «Ла Скала». Негативная реакция только возросла, когда дирекция пригласила на роль Дулькамары ветерана сцены — баса-буфф Карбонетти. Когда старый артист прибыл в театр, над ним глумились, кажется, все миланцы. Тем не менее 17 февраля 1901 года он очень достойно выступил, а работу Карузо оценили столь высоко, что она, по словам Джулио Гатти-Казаццы, стала сенсацией. Директор вспоминал:
— Зрители были настроены враждебно и готовились преподать урок мне, артистам, дирижеру и, если потребуется, самому Доницетти. Пропел хор; Адина грациозно поведала об истории любви королевы Изольды и о волшебном напитке; Неморино, трогательный воздыхатель, обаятельно спел свой романс. Но публика не выказывала никакого интереса и оставалась безучастной. Даже Белькоре, партию которого мастерски пел баритон Маджини-Колетти, не удостоился знаков одобрения у этих ужасных завсегдатаев «Скала». Трио Адины, Неморино и Белькоре окончилось почти что при полном молчании зала. Дела принимали угрожающий оборот. Пошел дуэт… Адина подала свои фразы восхитительно, по их окончании в зале возник было одобрительный шумок, но тут же стих. Настала очередь Карузо. Кто из присутствовавших тогда в театре забудет это? Внутренне собранный, осознающий, что в этот миг решается судьба спектакля, он смодулировал реплику «Если спросишь у ручья ты» так искусно, вложил в свой голос столько чувства, что я даже не берусь это описывать. Ему удалось растопить ледяной панцирь, за которым укрылась публика. Мало-помалу он овладел вниманием аудитории, увлек и в конце концов всецело подчинил ее себе. Не успела отзвучать в устах Карузо последняя нота каденции, как зал взорвался. Подобный шквал аплодисментов сумеет оценить только человек, знающий, что такое партер итальянского театра, а в особенности партер театра «Ла Скала». Требование бисировать этот номер было столь повелительным, что Тосканини, невзирая на свое органическое неприятие бисов, вынужден был подчиниться. Когда занавес опустился, овации в честь Неморино и Адины вспыхнули с утроенной силой. В антракте только и было разговоров, что о Карузо. Слушатели со стажем, вспоминая былую славу, сравнивали его с Джулини и Гайярре. У Тосканини, который поднялся на сцену, лицо разгладилось, и я сказал ему: «Кажется, наша берет». — «Кажется так, — ответил он и добавил: — Если только мошенник-доктор не опрокинет повозку…» Я так нервничал, что не нашел в себе сил остаться посмотреть, как публика обойдется с Дулькамарой. Я ушел к себе в кабинет и принялся ходить из угла в угол, точно зверь в клетке. Когда, по моим расчетам, каватина Дулькамары кончилась, я не торопясь направился к суфлерской будке. Не без колебаний поинтересовался у нашего доброго Маркези: «Как у Карбонетти прошла его сцена?» — «У Карбонетти? — переспросил суфлер. — Замечательно! Прекрасный прием. Этот доктор уморит, кого хочешь». А уж если старческий голос Карбонетти приняли благосклонно, значит, наш корабль благополучно достиг гавани и стал на якорь. Сомнения отпали. С этого момента успех спектакля нарастал, каждый номер шел под аплодисменты. Романс «Una furtiva lagrima» (дословно — «Потаенная слеза») сопровождался непрерывным гулом восхищения, и Карузо пришлось повторить его — публика едва не настояла, чтобы он спел романс в третий раз… Тосканини, сияющий, выходил вместе с артистами на авансцену благодарить публику. И когда наконец он остался наедине с исполнителями, то первым делом шагнул навстречу Карузо, обнял его и, обращаясь ко мне, сказал: «Черт возьми, если этот неаполитанец и дальше так будет петь, о нем заговорит весь мир!»[145]
Оперу давали 12 раз подряд, и каждый спектакль проходил в переполненном зале. Можно без преувеличения сказать, что «Любовный напиток» спас весь сезон. В это время в Милане находился Федор Шаляпин, который впоследствии написал об этом в своих мемуарах: «В свободные вечера я ходил в „Ла Скала“ слушать оперы, в которых не был занят, дирекция любезно дала мне место в партере, и я мог наблюдать итальянскую публику уже не со сцены, а, так сказать, находясь в недрах ее. Как сейчас помню представление оперы „Любовный напиток“, в которой замечательно пел Карузо, тогда еще молодой человек, полный сил, весельчак и прекрасный товарищ. Натура по-русски широкая, он был исключительно добр, отзывчив и всегда охотно, щедро помогал товарищам в трудных случаях жизни.
Так вот, пел Карузо, уже любимец миланской публики, арию в „Любовном напитке“, пел изумительно! Публика бисирует. Карузо каким-то чудом поет еще лучше. В бешеном восторге публика снова единодушно просит:
— Бис! Карузо, дорогой, бис!
Рядом со мной сидел какой-то человек в пенсне, с маленькой седой бородкой. Он все время очень волновался, но не кричал, а лишь про себя вполголоса говорил: