Я наносил удары обеими руками, боковые и прямые. Апачи боролись неплохо, но к кулачным боям были непривычны, и это давало мне определенное преимущество. Какой-то коренастый индеец схватил меня за руку и за пояс одновременно, намереваясь бросить на землю, но я нажал сапогом ему на ногу чуть повыше пальцев, там где подъем, и он скорчился от боли, отпустил меня, а я съездил ему локтем в ухо.

Оживление в лагере продолжалось несколько минут. Индейцев было несколько, но я был крупнее и сильнее. Один из них прыгнул мне на спину и попытался повалить, но я, схватив его за руку, перебросил через голову и изо всех сил стукнул о каменную стену. Он тяжело упал на камень, завизжал, и в этот момент прозвучал выстрел.

Он раздался неожиданно для всех, откуда-то со стороны, и я увидел, как один индеец упал, а остальные растворились в темноте, волоча за собой и того, которого я швырнул на стену. Индейцы пропадали, словно капли на поверхности лужи. Только что были здесь, а в следующую же секунду словно сквозь землю провалились.

Убитый лежал возле костра, а Гарри, укрывшись шкурой, забился от страха в угол.

— Эй, в лагере, — послышался тихий голос.

— Заходите, коли есть желание, — сказал я, и тотчас же моему взору явилась самая симпатичная девушка из всех, которых мне когда-либо доводилось видеть.

Она была чуть больше пяти футов ростом, быстрой в движениях и носила замшевую охотничью юбку, которая на ней сидела лучше, чем на любой другой женщине. Она вела в поводу маленькую, почти игрушечную лошадку, но винчестер в ее руке был отнюдь не игрушечный, что мог бы подтвердить и труп индейца у костра.

— Меня зовут Дорсет Бинни, — сказала девушка, протягивая мне руку. — Надеюсь, вы простите мой вид.

— Мэм, — с готовностью ответил я. — Вы подоспели так кстати и выстрелили так метко! Для меня совершенно не важно, как вы одеваетесь. — И добавил: — Меня зовут Уильям Телль Сэкетт, а этого мальчика — Гарри Брук, мы его недавно спасли от апачей.

Мы отступили в темноту и прислушались. По-моему, эта банда была сыта мной по горло, но она была не единственной в округе, поэтому следовало поторапливаться.

— Вы освободили и других детей, верно?

— Да, двух мальчиков и девочку.

— Девочка — моя сестра. Собственно, потому я и здесь.

Последних ее слов я не расслышал, потому что уже седлал вороного. В этот момент я был озабочен только тем, чтобы как можно быстрее уйти отсюда. Через несколько часов в окрестные горы нагрянут полчища апачей, и они станут похожи на муравейник.

Девушка отправилась с нами. В течение часа мы ехали по Тропе Древних на север, затем свернули к западу, на тропу, где я не обнаружил никаких следов. Время от времени сквозь разрывы в облаках проглядывали звезды. Черные стены каньона придвинулись ближе, порой нам приходилось объезжать громадные валуны. Места, по которым мы проезжали, показались мне на редкость неприглядными, да еще при такой погоде. И мне не нужно было всматриваться в стены каньона, чтобы определить, как высоко поднимается вода после дождя. Я и без того знал, что после хорошего ливня здесь на час-два образуется поток глубиной футов в тридцать. Сейчас вода уже сошла, но не дай Бог снова хлынет дождь.

У тех, кто проложил эту тропу, не было лошадей, они ходили в мокасинах. Скоро нам пришлось спешиться и вести коней в поводу, потому что проехать верхом было невозможно. Но я все-таки оставил Гарри в седле.

Больше всего в тот момент мне хотелось выбраться на равнину и, если повезет, набрести на какое-нибудь ранчо. Но высказывать свои мысли девушке я не спешил.

Тоненькая, казавшаяся крохотной, она, видимо, была отважной до безрассудства, поскольку отправилась одна на поиски маленькой сестренки. У нас не было возможности разговаривать, потому что ехали мы след в след и не останавливаясь. Мы ехали по незнакомой тропе — как знать, куда она заведет? Может, в самое логово апачей, и в этом случае мой скальп будет висеть в вигваме какого-нибудь воина… если он им прельстится. Вообще-то апачи любили снимать скальпы.

На вершине длинного пологого спуска мы дали лошадям передохнуть, и я оглянулся на Дорсет. Она не отставала, хотя ее лошадка успевала сделать два шага там, где вороной ступал только раз. Гарри Брук за все время не проронил ни слова.

Мы немного постояли, и она сказала:

— Небо светлеет.

Оно действительно окрасилось в серый цвет: скоро рассвет. Мы молча сидели в седлах — в разговорах нужды не было, потому что мы без слов понимали друг друга и, казалось, физически ощущали и темноту ночи, и таящуюся в ней опасность, и прохладную сырость каньона после дождя. Мы ощущали смолистый запах сосен… и кое-что еще.

Мы почувствовали запах дыма.

У меня просто волосы встали дыбом. В этих краях друзей у нас нет. Я был уверен, что мои друзья ускакали на север, значит, это не кто иной, как апачи. А костер дымил впереди, уже совсем рядом.

Мы не решались повернуть назад и не могли выбраться из каньона. Я вытащил из чехла винчестер, девушка последовала моему примеру.

— Идем тихо, лошадей ведем в поводу, — прошептал я. — Если сможем обойти их — хорошо, если нет — вскакиваем в седла и мчимся прочь. Вы с мальчиком садитесь на одну лошадь и в случае чего гоните без оглядки.

— А вы?

Я улыбнулся.

— Леди, перед вами совсем не герой. Я сделаю пару выстрелов и кинусь вам вслед сломя голову. Так что не останавливайтесь, иначе отдавлю вам пятки.

Мы двинулись вперед. Свет уже разливался по небу, когда мы увидели, что каньон расширяется. Потом я заметил следы мокасин, кусочки коры, несколько сухих веток: кто-то собирал здесь хворост. И вдруг мы услышали крики индейцев, и я знал, почему они кричат.

— Может, мы и сумеем проскочить, — сказал я. — Индейцы сейчас слишком заняты.

Она живо взглянула на меня.

— Чем апачи могут быть так заняты, что мы сможем проскочить незамеченными?

Нельзя было глядеть в эти серые глаза и врать. Да она и так догадается.

— Они поймали пленника, — сказал я, — и хотят выяснить, насколько его хватит. Если он выдержит все пытки и умрет с честью, они будут считать себя достойными людьми, поскольку поймали достойного человека.

Мы пошли дальше, уговаривая лошадей, чтобы они вели себя тихо, и они понимали, потому что лошади, как и собаки, очень хорошо чувствуют настроение хозяина. Их инстинктивное чувство опасности усугубляется настороженностью всадника. Именно поэтому человек, живущий на Западе, обычно полагается на интуицию своего коня, его слух и зрение. Он делит с ним воду, а если понадобится, то и пищу.

Вскоре мы увидели лагерь индейцев, который они разбили на берегу ручья, поросшем деревьями и кустарником. Ручей был не более четырех футов в ширину и четырех-пяти дюймов в глубину.

Я шел впереди с винтовкой наготове, краем глаза наблюдая за апачами.

Здесь сухое русло растянулось футов на пятьдесят, большая часть его была покрыта белым песком с темными крапинами камней. По берегам густо разросся ивовый кустарник.

Утро было прохладным, но я чувствовал, как у меня по спине между лопатками стекают капли пота. Я боялся, что лошади могут стукнуть копытом о камень. Мы продолжали осторожно двигаться впереди, к лагерю апачей, и наконец поравнялись с ним.

Индейцы были заняты своим пленником: они стреляли в него из луков. Стрелы пролетали в долях дюйма от его тела, касаясь рубашки и чуть ли не вороша волосы. Когда пленник поднял голову, я увидел у него на лбу струйки крови. А потом я услышал его голос, перекрывавший вопли апачей. Он пел.

Это был Испанец Мерфи.

Индейцы привязали Испанца к стволу тополя на полянке и стреляли в него из луков, разжигая себя, предвкушая еще более изощренные развлечения… А он пел!

В этот момент апачи ненавидели его, но и любили тоже, насколько я знаю индейцев. Потому что их пленник оказался настоящим мужчиной и смеялся им в лицо. Но я понимал, что пение просто помогает Мерфи поддерживать боевой дух.

Они убьют его, это точно. Апачи были сущими дьяволами, когда дело касалось пыток и смерти. Они постараются как можно дольше продлить его мучения, придумывая все более жестокие пытки.