Наслаждаясь этим поэтическим пробуждением природы с присущей парижанину любовью к загородной жизни и красивым пейзажам, которыми он никогда не пресыщается, Фрике не отрывал взгляда от окружавших его прекрасных видов, стараясь ничего не упустить, и это его утомило — молодому человеку показалось, что время тянется нестерпимо долго, как вдруг он увидал на земле многочисленные следы лошадей и издал радостный крик.

— Наконец-то я смогу запутать след. И пусть теперь попробует негр найти отпечатки копыт моего коня среди всех остальных. Нет, не видать ему награды! Здесь, вероятно, проходит дорога, по которой скваттеры и золотоискатели ездят в новое поселение. А это и есть цель моего путешествия. Так что теперь мне остается лишь не спеша ехать по их следам. Зачем торопиться? Достойные полицейские не скоро смогут отправиться в путь… Но что за невезенье! Копыта у моего коня в форме клевера, их и близорукий заметит среди других. Дело серьезное. Таких копыт, пожалуй, в этой местности больше не сыщешь. Может, это специальный отличительный знак всех жандармских лошадей… Или только моей? Не все ли равно! Надо что-то делать не мешкая. Наверняка в одной из сумок найдутся гвозди и молоток. Они должны быть у каждого, кто ездит по австралийскому бушу на случай, если лошадь потеряет подкову.

Парижанин нашел маленькую, но довольно увесистую сумку.

— Так и есть! Здесь все, что нужно. Есть даже клещи. Англичане — народ предусмотрительный. Изменить форму подков я, разумеется, не могу, а вот снять их не составит большого труда. И тогда след моей лошади не отличишь от других.

Фрике быстро спешился, привязал лошадь к дереву и за несколько минут расковал ее; после чего снова вскочил в седло и продолжал беседу с самим собой:

— Теперь все в порядке, можно двигаться дальше. Эти дураки полицейские считают французов легкомысленными, а сами ни за что не сообразят, до чего я додумался.

Фрике доверился коню, предоставив ему идти по давно проторенной тропе. Парижанин ехал без всяких происшествий, почти не останавливаясь и то и дело прикладываясь к запасам полицейских. Многие приметы на дороге свидетельствовали о близости города или населенного пункта.

Все чаще встречались свежие следы копыт, глубокие колеи тяжелых австралийских повозок, запряженных десятью, а то и двенадцатью лошадьми, всадники, с неприязнью смотревшие на Фрике, одетого в странный наряд; погонщики быков с огромными бичами, в красных рубахах нараспашку, с рыжей, выгоревшей на солнце нечесаной бородой; пастухи в ветхой залатанной одежде, с собаками; золотоискатели, бледные, худые, измученные лишениями и изнурительным трудом. Все они бросали взгляды на Фрике, но не приветствовали его, как это принято у австралийских путешественников.

Фрике, удивленный этой холодностью, которая граничила с враждебностью и противоречила обычной вежливости, терялся в догадках.

— Ничего не понимаю! Что плохого сделал я этим добрым людям, обычно разговорчивым и общительным? Будь я Сэмом Смитом, тогда другое дело. Может быть, им не нравится моя полицейская форма? Но ведь от стражей порядка есть польза, и не малая, хотя они и совершают время от времени промахи. И наконец, не все же здесь бушрейнджеры!

Вскоре сомнения Фрике рассеялись. Деревья и яркий зеленый ковер, усыпанный цветами, кончились, и взору парижанина открылась раскинувшаяся в пятистах или шестистах метрах широкая долина, лишенная какой бы то ни было растительности, словно выжженная солнцем. На желтоватой почве, сплошь покрытой трещинами и ямами с грязной водой, среди поваленных деревьев и вывороченных из земли корней, напоминающих огромных пауков, толпился народ. Между насыпанными в беспорядке грудами отвалов, извиваясь, бежали ручейки, образующие довольно значительный поток, ослепительно сверкающий на солнце. К склонам долины прилепились жалкие палатки, и оттуда доносился громкий говор на всех языках и наречиях.

Здесь мыли золото. Быть может, на месте этих палаток со временем вырастет богатый город.

В настоящий момент работы были прерваны из-за происшествия, довольно частого среди людей, еще не сложившихся в цивилизованное общество. Эти суровые труженики, неустанные пионеры, блуждающие среди бесплодных лесов или выжженных пустынь, для которых человеческая жизнь ничего не стоит, тщательно соблюдали принцип собственности. Тот, кто не задумываясь мог прострелить противнику голову или ни за что ни про что пырнуть ножом собутыльника, никогда не украл бы даже унцию золота.

И вот почему. В конце XVII века органы правосудия не в силах были справиться с преступниками и беглыми рабами из Южной Каролины. И тогда жители облекли неограниченной властью одного ирландского поселенца как в гражданских, так и в уголовных делах. Судья и законодатель в одном лице, этот человек пользовался своим абсолютным правом самым ужасным образом. Преступника, пойманного с поличным, или того, чья вина была доказана, казнили на месте. Так, Южная Каролина вновь обрела покой, даже болота Дисмаль-Свомп, надежное убежище бандитов, были очищены.

Этого грозного судью звали Джон Линч!

Все поселенцы англосаксонского происхождения, проживавшие в варварских странах, где не было ни малейшего понятия о правосудии, не колеблясь, применяли безжалостный «закон Линча». Установленный для пресечения любых преступлений, суд Линча впоследствии стали применять лишь к тем, кто совершил преступления в целях наживы, проведя резкую грань между убийцами из любви к искусству или по пьянке, или же по злобе и охотниками за кошельком. Калифорнийские золотоискатели безнаказанно убивали друг друга на берегах Сакраменто. В притонах Сан-Франциско, что ни ночь, лилась кровь, зато сбережения золотоискателя, равно как ставку игрока, обычно уважали и в палатке, и на игорном столе. Такое же положение было в Австралии, когда эмигранты за несколько месяцев заселили глухие, неизведанные места континента. Золотоискатели, первыми пришедшие на россыпи, завербованные из самых энергичных и самых отважных, по воле судьбы оказавшиеся в одном ряду с отбросами общества, не раздумывая прибегали к суду Линча.

Бывало, что наказывали и невиновных: людям, охваченным золотой лихорадкой, некогда было разбираться, к тому же наказание служило хорошим уроком для остальных.

Фрике вскоре понял, что разъяренная толпа как раз собирается устроить суд Линча. Грязные, воющие золотоискатели тащили на веревке какого-то человека, будто скотину на бойню, а тот отчаянно сопротивлялся, выкрикивая что-то нечленораздельное.

Примерно в ста метрах стояло высохшее, похожее на скелет камедное дерево. Оно и должно было послужить виселицей для несчастного. Парижанин содрогнулся от гнева и ужаса, кровь в жилах застыла. Фрике натянул поводья, пришпорил лошадь.

— Гром и молния! — пробормотал он. — Ведь и я так однажды едва не погиб и Риу-Гранди-ду-Сул[243]. Спасибо, господин Буало выручил, не то закончил бы я свое путешествие с пеньковым галстуком на шее. Так пусть не упрекнут меня в том, что я не спас этого беднягу… Будь что будет… Вперед!

Лошадь мчалась, управляемая искусной рукой, сжатая стальными ногами, перепрыгивая канавы, холмики грязной земли.

Золотоискатели, заметив всадника в полицейской форме, расступились, послышались крики:

— Полиция!.. Полиция!..

«Да, как же, — усмехнулся про себя Фрике, — жандарм прибыл! Они думают, что я принадлежу к этой уважаемой корпорации, некогда прославленной моим другом Барбантоном, неприкасаемым жандармом. Так вот почему они так зло на меня смотрели. Боялись, что я помешаю им учинить расправу».

Лошадь приблизилась к толпе.

— Дорогу! — крикнул Фрике своим звонким голосом. — Дорогу!.. Этот человек принадлежит мне!

Два золотоискателя забрались на дерево и держали конец веревки, обмотанной вокруг шеи осужденного.

С яростным криком палачи спустились с дерева, не выпуская веревки, а казненный повис между небом и землей. Но вопреки ожиданиям он остался жив и отчаянно болтал ногами в тот момент, когда парижанин, прорвавшись наконец сквозь толпу, остановился под деревом.