— Это тогакуты!.. Я пропала…

На лице солдата появилась гримаса, изображавшая улыбку, которая на самом деле напоминала оскал хищника, почуявшего добычу. Фрикет посмотрела внимательнее, и ей показалось, что перед ней один из офицеров королевской гвардии, один из тех, кому Ли Уи доверял больше других.

Видя, что француженка проснулась, воин, сидевший неподвижно на бамбуковой табуретке, встал, сделал несколько шагов и рукояткой своей пики ударил в дверь три раза с равными промежутками. Затем он вернулся на место, снова сел и застыл как статуя. Немного погодя дверь открылась, и Фрикет увидела человека в темном одеянии с подносом в руках.

«Надо же, — подумала она, чуть успокоившись, — они хотят дать мне поесть. Может, я отделаюсь испугом и они не причинят мне вреда?»

Поставив поднос на маленький столик, мужчина жестом указал на принесенные им предметы: чашка с какой-то бледно-желтой жидкостью, кинжал и шнурок из красного шелка, свернутый в кольцо и похожий на коралловую змейку.

Все это было очень странно. Незнакомец произнес несколько слов, и девушка вздрогнула от гнева и изумления. Он говорил на неправильной и упрощенной латыни, которую наши миссионеры почему-то преподают в этой стране здешним новообращенным вместо французского языка.

— Puella, damnata fratribas morietur[60].

— О подлец!.. Мерзавец!.. Предатель!.. — в негодовании закричала Фрикет.

Не реагируя на бурное возмущение француженки, человек продолжал свой монолог:

— Mors ejus erit vuluntaria… utet aut veneno, aut cultro, aut laguaeo[61].

— Ax, какое великодушие, мне дают право самой выбрать, как умереть. Что лучше — нож, веревка или яд, и еще надо, чтобы это походило на самоубийство, вероятно, они боятся последствий… Ну, там видно будет!

Довольный, что его поняли, «латинист» ждал ответа. Ответом были полные презрения слова, которые Фрикет бросила ему в лицо. Ее латынь была безупречна, что, конечно, усугубляло ее вину.

— А ты, который считался христианином и которому Господь наш вверял души добрых людей… ты, негодяй… как Иуда[62] предал Господа нашего!.. Ты хуже всех пославших тебя убийц, потому что они не обманщики и не вероотступники!

Услышав это гневное обвинение, мошенник усмехнулся и ответил:

— Прежде всего я принадлежу к тогакутам. Какое мне дело до бога западных варваров, когда я всегда сохранял в глубине души веру своих отцов и лишь притворялся, что верю в вашего бога, чтобы обмануть вас всех, проклятые чужестранцы! А теперь ты умрешь!.. Выбирай свою смерть и знай, что тебя ничто не спасет.

— А если я не хочу?

— Тогда ты умрешь от голода в этой тюрьме, из которой тебе никогда не выйти.

Произнеся эти страшные слова, незнакомец удалился, заперев за собой массивную дверь и оставив бедную девушку один на один с безмолвным стражником, пристально смотревшим на нее своими змеиными глазами.

Фрикет одолевали разные чувства, но не столько страх, сколько гнев. Сначала она хотела схватить кинжал, броситься на охранника и всадить ему нож в самое горло. Ну и что дальше? И вряд ли это получится: солдат выглядел очень сильным, а кольчуга делала его почти неуязвимым. Даже если ей удастся его убить, сможет ли она выйти отсюда живой?

Взгляд стражника был по-прежнему устремлен на пленницу… Она недоумевала: «Как странно, что нужно этому солдафону? Может, ему поручили следить, чтобы я даже не пробовала убежать? Или он должен в определенный момент инсценировать мое самоубийство, чтобы все думали, что я добровольно ушла из жизни? Ну, мы еще посмотрим: у меня есть оружие, и я не позволю, чтобы меня прирезали как цыпленка».

Пленница подняла глаза и устремила свой взгляд на корейца. Тот не отвел и не опустил глаза, а по-прежнему спокойно и пристально, как жаба, глядел на нее. «Неужели он меня хочет загипнотизировать? — размышляла Фрикет. — Это было бы забавно!»

Потянулись долгие томительные минуты, в течение которых девушка должна была собрать всю свою волю и энергию. Солдат упорно не отрывал взгляда, движимый, вероятно, самолюбием, которое не позволяло варвару уступить, да к тому же женщине. А француженка, со своей стороны, не сдавалась и буквально сверлила его взглядом, думая при этом: «Нет, приятель, если ты надеешься меня напугать, то у тебя ничего не выйдет! Я на тигра смотрела и глазом не моргнула!»

Все же усталость или моральное давление взяли свое, солдат моргнул несколько раз, и его физиономия исказилась. Не будь ситуация такой опасной, Фрикет тотчас рассмеялась бы над незадачливым противником.

«Господи, что за урод!» — думала она, все пристальнее смотря на корейца. Странный поединок продолжался, и неизвестно, чем бы все закончилось, но вдруг взгляд корейца помутнел и страж заморгал своими черными глазами. «Кажется, он засыпает?» — предположила Фрикет. Девушка взяла светильник и поднесла к солдату, который был похож на медную статую: глаза его смотрели в пустоту, но никого не видели, взгляд застыл!

Фрикет страшно обрадовалась и воскликнула:

— Это мы, западные варвары, называем гипнозом!

Она поставила лампу на место и вновь вернулась к своим переживаниям. «Этот дикий воин не знал, что я сильна в гипнозе и что свои способности я развивала еще в Париже. Он спит и будет спать, сколько мне будет угодно!» — подумала она, прикоснувшись к глазам спящего и слегка надавив на веки, чтобы странный сон, в который он впал, сделался еще глубже. Избавившись от сторожа, Фрикет решила, что времени терять нельзя и что надо немедленно бежать. Она обследовала стены, простукивая их с помощью ручки кинжала. Звук повсюду был глухой, значит, нигде за толстой каменной облицовкой не было ни впадины, ни отверстия. Оставалась только дверь.

— Что ж, придется идти через дверь, — прошептала Фрикет, которой пришла в голову замечательная мысль. — Да, да, это то, что нужно… Ой, как же будет интересно, к моей маленькой коллекции прибавится еще одно замечательное приключение…

Она снова подошла к солдату, толкнула его, чтобы удостовериться, что тот ничего не чувствует, и осторожно сняла с него шлем. Несмотря на храбрость, сердце девушки громко стучало. Она надела на себя шлем, предварительно распустив длинные волосы и опустив их на лицо, как это принято у корейских воинов, затем сняла со спящего кольчугу, надела ее на себя и облегченно вздохнула.

— Как раз! — весело проговорила француженка. — Мне она совершенно впору, теперь сапоги.

Девушка надела остроносые сапожки, прицепила к поясу саблю и в один миг превратилась в офицера королевской гвардии.

— Вот и все! — воскликнула она, проделав это превращение с необыкновенной быстротой. — Ой, я чуть не забыла самое главное: надо же еще выйти отсюда.

Фрикет решительно обхватила спящего корейца, уложила его на циновку, заткнула ему рот, схватила пику и громко постучала в дверь древком. Прошло несколько томительных минут.

«Ну что, придет кто-нибудь или нет?» — спрашивала она себя, и сердце ее сжималось в тревоге. Девушка вновь принялась колотить в дверь и подняла адский шум. Вскоре дверь приоткрылась, и вошел прежний горе-латинист. Он раскрыл было рот, вероятно, чтобы осведомиться, умерла ли француженка, но в этот момент получил удар пикой по голове. Послышался шум падающего тела, и мошенник, потеряв сознание и даже не вскрикнув, тяжело рухнул на колени.

— Вот это удар! — воскликнула девушка. — Правда, не смертельный, хотя по справедливости у меня есть право уничтожить негодяя.

Фрикет заткнула рот «латинисту», связала ему руки и ноги шнурком из шелка и вышла из тюрьмы, подражая корейским офицерам, которые считают высшим шиком покачиваться при ходьбе.

Итак, самое трудное было позади. Она прошла по темному коридору, еле-еле освещенному факелами, поднялась по лестнице, прошла через приоткрытую дверь, встретила по пути пять или шесть человек, которые стояли на часах в коридоре и внизу лестницы, и оказалась в большом пустом зале, в глубине которого под балдахином[63] стояло богато украшенное нарядное кресло с пятью ступеньками, покрытое красным лаком. Над ним был огромный зонт из красного шелка, с эмблемой[64] королевской власти. Фрикет узнала это место и сказала себе: