— Влезай, Су Ли. Прикрой ноги пледом. Готова?

— Готова, — отозвалась китаянка.

Салли вывела машину из гаража и включила фары. Яркие лучи вырвали из утреннего полумрака фигуру Филипа Торнтона. Он размахивал тростью и громко кричал:

— Хочу надеяться, что вы собирались посигналить. Знаете, я немного нерасторопен сегодня.

— Филип?! Как чудесно, что вы едете с нами! Ведь правда, вы же едете? — на одном дыхании выпалила Салли.

— Но я же обещал, не так ли? Начать с того, что идея поездки принадлежит мне. Конечно, я еду. Позвольте заметить вам, леди, вы обе выглядите сегодня особенно очаровательно.

— Комплимент принят, — рассмеялась Салли. — Забирайтесь! Мы едем за покупками! Я еще никогда не делала рождественских покупок.

Минут через пять она на мгновение оторвала взгляд от дороги и посмотрела на Филипа.

— Филип, мне очень жаль…

— Салли, мне очень жаль…

Ей показалось, что в его глазах промелькнуло нечто странное, нечто такое, чего она раньше не видела. Что-то прекрасное, что-то… Если бы он посмотрел на меня еще раз! Перед ней снова разворачивалась серая лента дороги. Несмотря на холодный ветер, по ее телу разлилось вдруг тепло.

Филип откинулся на спинку кожаного сиденья. Что же это было? Почему ее взгляд так обжег его? Нет, не злость. Он даже зажмурился при мысли о том, что… любовь? Молодой человек закашлялся, пытаясь скрыть смущение. Нужно было что-то сказать, но впервые в жизни слова словно испарились.

Салли улыбнулась. Мир снова повернулся к ней лицом. Ей хотелось смотреть на Филипа, хотелось ловить в его глазах тот странный блеск, хотелось знать, что он означает. Но она заставила себя следить за дорогой.

Не надо спешить. Многое может случиться за время каникул.

Глава 4

Голос Филипа Торнтона звучал резко, отрывисто, по профессиональному сухо:

— Проставьте дату в верхнем углу. Сегодня понедельник, 7 января 1924 года.

Холодный тон учителя заставил Салли моргнуть. Не почувствовать висящего в комнате напряжения было не возможно. Разве она сделала что-то не так? Какая глупая мысль. Филип уехал в город на следующий день после Рождества и вернулся только прошлым вечером. В последний раз она видела его за обедом на Рождество. Да, на Рождество, в тот день, когда он поцеловал ее под омелой.

— Плохим манерам нет оправдания, мистер Торнтон. Вы повторяете мне это, по меньшей мере, раз в неделю. Могли бы сказать, что собираетесь уехать. Я понимаю, что вам нужно какое-то время на личные дела. Достаточно было бы простой записки. Я, как вы знаете, умею читать. — Салли опустила глаза и начала писать.

— Вы абсолютно правы. Плохим манерам извинений нет. Я прошу вас простить меня.

— Думаю, ваше извинение прозвучало бы искренне, если бы вы произнесли его другим тоном. Как я понимаю, вы всего лишь сказали определенные слова, не вкладывая в них никакого содержания. «Извините» — одно из таких слов, которые люди — не все, но очень многие — употребляют по собственному усмотрению, когда им удобно. Разве вы так не говорили, мистер Торнтон?

— И снова вы абсолютно правы. В данный момент это лучшее, на что я способен.

— Лучшее? А почему бы вам не привести пример? Если бы я была учительницей, я бы забрала у вас все золотые звезды.

Филип побледнел.

— Я хочу, чтобы вы написали короткое эссе на тему «Что для меня означает Рождество». Будут оценены как стиль, так и грамотность, и, разумеется, содержание. Будьте внимательны в отношении запятых. Помимо всего прочего, изложите свои устремления и цели в новом году. Объем работы — пятьсот слов. Начинайте.

Филип видел, как ее глаза, прежде чем опуститься, затуманились слезами. Он знал, что получит отличное сочинение, вполне достойное, может быть, не одной, а двух золотых звезд. После лета она, пожалуй, уже не будет нуждаться в нем. Еще шесть месяцев в этом доме, и он возвратится в Бостон.

Филипу снова вспомнилась неделя, проведенная в городе, те часы, когда он сидел в «Бинго Пэлас», слушая, как ее служащие превозносят до небес добродетели Салли, как завсегдатаи заведения расписывают — в который уж раз — удивительные приключения, пережитые ими, и жуткие случаи. Свидетелями которых опять же именно им повезло стать. За один вечер ему довелось познакомиться с семью совершенно различными версиями того, как Салли приобрела свое громадное состояние, и ни одна из них не годилась для детской книжки.

В ту ночь он долго бродил по холодным улицам, пока не забрел в конце концов в бордель Рыжей Руби. После этого все слилось в одно мутное пятно. Единственное, что он знал наверняка, это то, что его пребывание там затянулось на четыре дня. Прошлой ночью ему приснился кошмар, в котором через его комнату проходили толстые, большегрудые женщины. И он трахал их всех. По крайней мере, так сказала ему Рыжая Руби, когда потребовала оплатить услуги, предоставленные ее «девочками».

Если верить гуляющим по городу слухам, Салли Коулмэн была шлюхой. Если верить людям, действительно знающим ее, та же Салли Коулмэн была святой. И все это ни в малейшей степени его не касалось. Пропади оно пропадом! Через шесть месяцев — нет, меньше — он уедет, и эта святая шлюха или, если угодно — нет меньше — он уедет, и эта святая шлюха или, если угодно, распутная святая станет воспоминанием. Хотелось бы знать, что она думает о нем, именно сейчас. Кто он для нее? Просто учитель? Испытывает ли она то же притяжение, которое влечет его к ней? Тот поцелуй под омелой…

— Я хочу поцеловать тебя, Салли. Еще раз. Прямо сейчас, в эту самую минуту, — выпалил вдруг Филип. Его словно прорвало: на одном дыхании он рассказал ей о визите в город со всеми подробностями, включая то, сколько ему пришлось заплатить Рыжей Руби.

— Неужели все, что они болтают, правда, Салли? Если да, я… я… не обижусь. Мне просто нужно знать. Я хочу знать. Я влюблен в тебя. Не знаю, что ты чувствуешь, но хочу знать. Я готов жениться на тебе, если ты этого хочешь… если я тебе нравлюсь.

О Боже, он уже заговорил о браке? Наверное, да, иначе почему бы ей так смотреть на него. У Филипа горели щеки и шея, еще немного и, кажется, они вспыхнут. И все же он стоял, расставив ноги и на всякий случай держась рукой за стол: в коленях была легкая дрожь.

Салли перестала писать. В ушах у нее звенели слова Коттона.

— Мое прошлое или то, что ты воспринимаешь как мое прошлое, принадлежит только мне, — сказала она Филипу. — Ты волен верить чему угодно. Я не буду ни отрицать чего-либо, ни обсуждать. Я не спрашивала тебя о твоей прошлой жизни и не собираюсь этого делать. Что еще… Меня огорчило, что ты пошел к Рыжей Руби. Если бы спросил у меня, я посоветовала бы тебе заведение Бьюнелл Старр. Руби обобрала тебя. — Она помолчала, затем, вздохнув, продолжала: — Не думаю, что я тебя люблю, но ты мне очень нравишься. Что будет, если мы поженимся, а я так и не полюблю тебя? Что, если мы несовместимы… в постели, например? Ты думал об этом?

— Девушки у Рыжей Руби не жаловались, — пробормотал Филип.

— Им платят за то, чтобы не было жалоб, — улыбнулась Салли. — Мне нужно все обдумать.

— Ты так говоришь, словно речь идет о контракте на приобретение недвижимости. А я всего только попросил тебя выйти за меня замуж. «Да» или «нет», вот и весь вопрос.

— Филип Торнтон, ты сам говорил мне, что нельзя делить мир только на черное и белое. Ты говорил об оттенках, а также о том, что, принимая решение, человек должен основываться на фактах. Здесь то же самое. Разве нет?

— Это особый вопрос. Ты должна спросить свое сердце. Это не деловое соглашение. Можешь ли ты выйти за меня замуж и родить детей?

— Не знаю. Мне нужно обо всем подумать. Ты усложняешь мою жизнь, Филип. Выходить за кого-то замуж… нет, это не входило в мои планы. Конечно, когда-нибудь я это сделаю, у меня будут дети. Но когда-нибудь, вовсе не сейчас. Ты еще не утратил желание поцеловать меня? Если нет, то я с удовольствием.

— Заканчивай сочинение, Салли.