Работа в магазине понравилась Саньке. У входа размещалась радиотолкучка. Там торговали полупроводниками, дефицитными «желудями», импортными транзисторами для доверчивых. Забегали ошалевшие от поисков радиолюбители. Кто потолковее, быстро находил общий язык с Володей, веселым аристократом. Тот умел со снисходительным изяществом выдать пакетик и столь же изящным жестом спрятать в карман гонорар.

Первый раз Канаев стал жуликом, когда в магазин привезли приемники «Рекорд». Эти нелепые с виду, но дешевые и надежные в работе коробки провинция брала нарасхват. Магазин находился недалеко от вокзала. План операции разработал все тот же Володя. Истомившийся покупатель радостно тыкал пальцем в приемник: «Продается! Выпишите!» Санька сухо говорил: «Неисправен». Он не врал, так как утром собственноручно разбил в приемнике одну лампу, после чего тот годился только для прокручивания пластинок. Покупатель начинал канючить. Саня выразительно намекал: «Могу починить». После этого только оставалось опуститься под прилавок, посидеть там пару минут и вынуть другой приемник – исправный. Сказочно просто. Точь–в–точь, как у брата Семы.

Вечером в полутемном складском коридоре его остановил директор Пал Давыдыч и спросил: «Ну как?» И улыбнулся мертвой улыбкой. От этой гримасы доброжелательного мертвеца у Саньки мурашки пошли по коже.

О моральной стороне жульничества Санька скоро перестал думать.

– Налог на людскую глупость, – так сказал математик жизни брат Сема.

Страх был. Он остался с той самой минуты в полутемном коридоре. Он проходил вечером, когда Санька встречал у выхода из магазина плечистую фигуру старшего Канаева. Они шли по вечерней Москве, свободные, как боги, и были богаты, как боги, на этот вечер. Санька чувствовал надежную уверенность, когда рядом был старший брат: каменная стена в элегантном костюме. Они искали настроение минуты, которое подскажет им, как провести этот вечер.

К весне стало хуже. Просто неизвестное десятое чувство подсказывало, что стало хуже. Без всяких видимых причин. Они много пили в то время. Почему–то каждый вечер настроение минуты подсказывало им выпить. По утрам Саньку смешила обывательская, банальная, коридорная истина его жизни: «Раз торгуешь – значит, воруешь, раз воруешь – значит, пьешь».

Брат Сема недаром считался отчетливым мужиком. В один из вечеров он не повел Саньку в ресторанную помпу, а они просто пошли по улицам, прошли по Каланчевке к скверику, где от нарисованных тушью деревьев шел тревожный весенний запах. По дороге они взяли в гастрономе бутылку водки. Брат Сема кивнул на заведение с надписью «Буфет». В буфете было пусто. Только в углу сидели два охотника с рюкзаками и зачехленными ружьями, с помятыми от лесных ночевок лицами. Они вдумчиво обсуждали двустволку какого–то Федора.

Брат Сема повернулся к Саньке:

– Ну?

– Плохо, – сказал Санька. Буфетчица принесла им чистые стаканы и по бутерброду с краковской колбасой.

– Все просто, Саня, – сказал брат Сема. – Чтобы жить, нужен рубль. У умного есть безопасный рубль. У жадного есть впереди тюрьма. Ты этого боишься?

– Боюсь, – сознался Санька. – Сегодня с Володькой магнитофоны сбывали, даже руки тряслись, до чего я боялся.

– Мне наплевать, кем я буду в десятом перерождении, – сказал брат Сема. – Коровой, зайцем или министром. Я сейчас хочу жить свои шесть десятков. Через двадцать лет от меня будет могильный холмик. Скажи, учившийся в институте брат, какую проповедь из какой газеты поставишь ты мне против этого факта?

В тусклом свете единственной лампочки лицо брата Семы казалось усталым. Походил он сейчас на киношного благородного проходимца. Охотники уже кончили обсуждать Федорово ружье и начали врать друг другу, изредка прерываясь: «А может, еще сообразим одну?»

– Я вам соображу, – сказала буфетчица из–за стойки.

– Не знаю, – сказал Санька. – То, что деньги нужны, – это так. А дальше?

Они выпили.

– Хоть это ты понял, мой младший брат, – сказал, выдохнув водку, брат Сема.

– Сегодня мы с Вовкой хорошо взяли, – сказал Санька. – По–другому бы. Вот как у тебя. Безопасно.

– А ты езжай на Север, – сказал брат Сема. – Там платят. С деньгами будешь, и руки не дрожат. – Он снова разлил водку.

– И поеду, – неуверенно сказал Санька. – Тут от одной директорской ухмылки подохнешь. Вовка говорит, что его скоро посадят.

– Смотри, Саня, – раздумчиво сказал брат. – Знай, что я у тебя всегда есть. Но ты ведь сам себе не веришь, что поедешь…

Так Санька Канаев через два месяца разнообразных мытарств очутился в затерянном среди снегов и тундры районном поселке, и в какой–то комнатушке мощный дядя в полярном костюме окинул одним взглядом городскую Санькину фигуру и коротко определил: «Завалящий. На Кертунг».

4

Начальнику отдела кадров управления было столько же лет, сколько и Саньке Канаеву. И этот симпатичный заика–сверстник бестрепетной рукой вывел в его трудовой книжке: «Уволен по статье 47, пункт «г“. Вывел и Муханову.

– А вы думали как, дг'узья? – спросил их начальник отдела кадров беззлобно.

– Кг'ыса ты канцелярская, – ответил ему Муханов. Они вышли в коридор и несколько минут постояли молча. В коридоре шла непонятная для посторонних суета. Приземистый парнишка с циркульным, заросшим белесым пухом лицом протащил ворох спальных мешков и исчез в комнате–клетушке. В комнатушке сразу взревели мужские голоса, и оттуда высыпало человек десять, кинулись на улицу, и – «посторонись!» – понесли с шумом и гиканьем консервные ящики, мешки, кипы брезента. Из окованной железом двери вышагнул высокий парень в великолепном черном костюме. В руках у парня была винтовка и несколько обойм с патронами. Этому завтра в тундру. С противоположного конца коридора шел грохот пишущих машинок. Там у дверей машбюро толпились с пачками исписанных листков начальники партий: гнали последние главы зимних отчетов. Через две недели управление должно опустеть.

– Пойдем, – сказал Санька. – Нам здесь не светит.

– Да, – ответил Муханов. – И я, знаешь ли, хочу вина.

Они поселились в сорокакоечном бараке гостиницы, где дежурная, закутанная в шерстяной платок от макушки до пяток, не спрашивала ни паспортов, ни виз, а просто брала пятерку аванса из расчета 70 копеек в сутки. В бараке были грязно–розовые стены и грязный пол, но в середине топилась углем громадная железная печь, и здесь давали настоящую кровать с пружинной сеткой, чистым, проглаженным бельем и двумя зелеными шерстяными одеялами. Здесь жили командированные, женщины, дети, все те, кто куда–то двигался или чего–то ожидал в этих кочевых краях.

Они пили гнусный перемороженный вермут. И с каждым стаканом на лице Муханова поселялось все больше недоумения: «Трудовая у меня ни одного перерыва не имеет – раз, приехал я сюда, конечно, за деньгами – два. И что же получается, Саня?»

– Есть у меня брат в Москве, – сказал Санька. – Шаг на телеграф, и монета готова. – Муханов молчал.

– Монету в карман, – продолжил Санька, – и билет на самолет. Со стюардессой позаигрывал – уже в Москве. А?…

– На, глотни, – сказал Муханов.

– Не пропадем, – не очень уверенно сказал Санька.

– У меня брата нет, – усмехнулся Муханов. – И телеграмму мне давать некому. Разве что мне открытку пришлют, так, мол, и так, Коля, вышли на починку двора. Я в армии пять лет вместо трех прослужил. Потому что был все время в дисбате. А в дисбате я был из–за того, что к дисциплине неприспособлен, и из–за женщин. Из–за них у солдата самоволки. Потом надоело, решил дослужить без дисбатов. Дослужил. Вернулся в деревню. Стал шоферить. Места у нас исторические. Кругом отпускники и туристы на «Волгах» гоняют. Я на грузовике. Шесть десяток в месяц. Калыма никакого. Довезешь тетку на рынок в Муром, что с нее взять? Рука не подымется. Бросил. Пошел грузчиком в «Заготзерно». Спину наломаешь, результат тот же. А туристы на «Волгах» гоняют. Такое меня взяло зло. Услышал про Север. Решил – махну. Жилы из себя вырву, а заработаю хоть на «Победу». Буду девчат катать в модном костюме. Попробую красивую жизнь. Деньги эти надо мне взять. Вырвать их из кого угодно.