Нацмен вскочил на ноги, забросил винтовку за спину и сказал:

— Пошли, однако, мужик! У этих шакалов никогда не было ни отца, ни матери. У нас не так, для нас родители святое. Пошли!

— Погодь, авось возьми мою винтовку! — остановил своего товарища охранник с больной ногой.

— Возьми и мою, — предложил другой.

Иван Иванович, в сопровождении охранника Абаса, поспешил к просеке, где мужики валили деревья. В руках он нёс две винтовки. Подойдя к группе мужиков, он увидел Никиту Пономарёва, сидевшего на бревне с опущенной головой. Хохол подошел к нему и сказал, чтобы тот нашел Симона. Когда они вместе с Симоном подошли, Хохол сказал:

— Сейчас вы с Абасом — он указал на охранника, — пойдете в тайгу на охоту и без добычи не возвращайтесь. Без неё мы не только не сможем работать, а совсем перестанем передвигать ноги. Одним словом, будем ждать вас со свежатиной. От вас зависит дальнейшая жизнь большинства людей. Вот вам винтовки, берегите их и по возвращению сдадите мне лично!

В глазах у мужиков сверкнул блеск радости, какой бывает только у детей, которым подарили желанную игрушку. Вскоре охотники покинули просеку и скрылись за стеной высоких деревьев.

Ближе к вечеру в лагерь пришел Симон, нашел Хохла и сообщил, что они завалили двух оленей. Эта новость подняла на ноги весь лагерь. Хохол отобрал около десятка самых крепких мужиков и отправил их в тайгу вместе с Симоном. К вечеру охотники и их помощники на слегах притащили убитых оленей. Посмотреть на добычу пришло почти всё население лагеря. Разделывать туши взялось сразу несколько мужиков, которые под руководством Никиты и Симона, быстро управились с этим делом. К освежёванному оленю подошел Абас, вытащил из ножен большой тесак и ловким движением отрезал переднюю ногу до самых ребер. Потом вырвал часть ливера и сложил всё это на шкуру. Хохол кивнул Симону и тот сбегал за мешком, в который сложил приготовленное мясо. Ему же он передал винтовки. Симон закинул за спину мешок с мясом, взял оружие и вместе с охранником пошел в сторону шалашей руководства. Затем Иван Иванович достал из-за пазухи журнал, передал его Никите и сказал, чтобы тот начинал отпускать мясо по спискам. На каждого человека, будь то ребенок или старик, нужно отвесить по одному фунту мяса.

Пока провожали охранника, пока уточняли количество мяса на одного человека, пока рубили мясо, никто не заметил, как к толпе подошел доктор. Он выждал, когда будут решены все организационные вопросы, вышел вперед и попросил его послушать. Все удивились его появлению, поскольку доктора, с первого дня знакомства, никто не видел. У Хохла мелькнула мысль, что тот узнал от охранников об удачной охоте и поспешил к делёжке мяса, но все услышали следующее:

— Я хочу вас предупредить! — сказал доктор. — Вы долго голодали, плохо питаетесь, многие отощали и больны. Поэтому мясо для вас сейчас будет ядом. Советую вам два, три дня мясо не есть, а варить мясной бульон, особенно из костей, чем и подготовить свой желудок. Не жадничайте. Надеюсь, что эти олени будут не последними. Я вас предупредил, а дело за вами!

На следующий день к обеду прибыл обоз. В это время мужское население работало в лесу и приехавших встретили женщины, ребятишки и несколько немощных стариков. Но слух о возвращении обоза из Котласа быстро долетел до просеки и лесорубы потянулись к пятачку, желая узнать свежие новости, питая в душе надежду, что им разрешат вернуться в родные места. Первое, что бросилось в глаза, это наличие рядом с мощной фигурой прораба тщедушного мужичка. Всего в коже, в ремнях и кожаной кобурой с наганом на боку. На маленькой куриной голове примостилась кожаная фуражка с красной звездой. Коменданта лагеря, среди приехавших, не было. Невзрачный человек нервно шагал около прораба, размахивал руками и что-то горячо доказывал ему. Наконец он остановился, посмотрел своими бесцветными глазами на притихшую толпу, что-то сказал прорабу и, взобравшись на сани, обратился к людям. Голос у него был высоким, звучным и казалось, что он вкладывает в него всю свою силу.

— Меня назначили комендантом вашего лагеря — начал он, — и не только комендантом, но еще отцом и судьей! Прежний начальник распустил вас так, что вы мышей перестали ловить. За две недели не заготовили ни одного дерева, а Беломорканал требует тысячи кубометров древесины ежедневно. Не знаю, кто саботировал эту важную для государства задачу, пусть разбирается в этом трибунал. Но я не допущу такого безобразия. Недели через две река вскроется, и к этому времени мы должны заготовить и вытащить на берег пять тысяч кубометров бревен. Как только лед пройдет, лес нужно будет спустить в воду, чтобы он сам пошел вниз самотёком. Кровь из носа, но эту задачу вам предстоит выполнить. Бригаду плотников я сокращаю до пяти человек, плюс к ним еще два столяра. Все остальные направляются на заготовку леса. Норма выработки остается прежней, но сухой паёк я отменяю, и отныне все работающие будут питаться из общего котла. Те, кто будет перевыполнять норму, получат добавку к столу. Те же, кто не будет выполнять норму, будут получать уменьшенный паёк. Не работающих я — кормить не собираюсь. Надеюсь, что все ясно? А раз так, то всем за работу!

Он, было, собрался спрыгнуть на землю, но в это время из толпы вышел Симон, жестом остановил его и обратился с вопросом:

— Извините, добрый человек, не знаю вашего имени и звания, но у меня к вам есть вопрос?

— Слушаю!

Симон был сносно грамотным, бойким на язык и в карман за словом не лез. Подойдя к саням, на которых возвышался начальник, он снял с голову треух, поклонился ему и, приняв вид сермяжного мужика, заискивая, спросил:

— Вот вы сказали, что вы для нас теперь и отец и судья. В библии сказано, что бог в бытность накормил пять тысяч голодных человек из своего народа пятью булками хлеба. Почему же вы отказываетесь кормить всего тысячу, ведь отец обязан кормить своих детей?

Новоиспеченный начальник, не ожидая такого подвоха от этого невзрачного мужика, растерялся, но быстро нашелся и ответил:

— Простите, не представился. Зовут меня Исааком Ефимовичем. Фамилия Локман. Отцом я буду для взрослых, а вашим детям я в отцы не напрашиваюсь, так что о них беспокойтесь сами. Чтобы накормить их, нужно выполнять, а лучше перевыполнять производственную норму!

О боге он ничего не сказал. Потом легко спрыгнул из саней и, не попрощавшись с людьми, в сопровождении охранника направился к шалашу бывшего начальника лагеря.

Люди постояли, покачали головами и нехотя стали расходиться. Прораб подозвал к себе Егора Ивановича и сказал, чтобы тот с мужиками выгрузил из саней привезенный из Котласа инструмент, который утром должен быть готов к работе. Дав такое указание, он отозвал Ивана Ивановича в сторонку.

— А мы, Иван Иванович, пойдем, посмотрим, что вы тут натворили за все это время, — проговорил прораб, когда они отошли от мужиков на несколько шагов.

Они направились к свежевыстроенному срубу конторы, который возвышался над обрывом реки, презрительно глядя своими оконными проемами на убогие шалаши. Когда они подошли к срубу конторы, прораб окинул взглядом постройку, неторопливо обошел ее снаружи, зашел внутрь, хлопнул ладонью по венцу, улыбнулся и сказал:

— Ну, Иван Иванович, не ожидал от мужиков такой лихости и мастерства. Кто бы мог подумать, что извечные пахари и сеятели сумеют так красиво, одним топором, сладить такое чудо. Спасибо тебе, мужик, за такой подарок. Чудный наш русский мужик, непонятный. Эх ты, матушка Россия! Ты и убога, ты и обильна, ты и могуча, ты и бессильна.… Давай, Иван Иванович, посидим, отдохнем, поговорим, покурим, а мужики и без нас знают, что им делать. Да, там мы привезли махорку, ведь все исстрадались без курева. Локман не курит, ну и заартачился, говоря, что без этого зелья никто еще не умер. Пришлось мне настоять на своем!

Прораб достал из кармана несколько пачек махорки, протянул их Хохлу и сказал усмехнувшись:

— А это тебе награда за твои дела, а то ты, смотрю, сосешь пустую трубку.