Закинувшись успокоительными, я вызвал скорую и полицию. Потом позвонил маме.

Этот день пронесся в памяти за одно мгновение. В следующую секунду, глядя в заплаканные глаза своей тещи, я понял, что занимаюсь самообманом. Все было иначе.

Я помнил, как подходил к кровати, как брал в руку бледную ладонь, как улыбался Але перед ее смертью. Не Алине, а Але.

Ужас, охвативший меня, перекрыл кислород, и я схватился за горло, оседая на пол.

Это Аля просила меня о смерти, — и я отчетливо помнил ее слова, — это ее руку я сжимал, это ей я ставил укол. Я убил свою Алю.

Я убил свою Алю.

— Нееет, — я кричу, задыхаясь, — Нет, я не мог, это не правда, нееет! — мои руки ударяют по полу. А бесы в голове смеются. И голос, тот самый, который был у медсестры в психбольнице, когда та советовал мне убить санитаров. У той самой медсестры, про которую я рассказывал Пестрову. Голос, который говорил со мной после выписок, советуя убить себя, который учил, как это делать, звучит в ушах: «ты ее убил. А теперь убей себя. Потому что без нее ты не сможешь жить». И я понимаю, что он прав. Полностью прав. Моей Али больше нет.

Руки испачканы кровью, я вижу бритву перед глазами, вижу, как режу свои вены, как руки истекают кровью.

Бью кулаками о пол.

Но влагу не ощущаю. Потому что это все лишь воспоминания. Или планы на будущее. Галлюцинации. В моем распоряжении нет ни одного острого предмета… А мне нужно убить себя. Прямо сейчас. Кричу об этом.

Я стучу головой и каменный пол и кричу. А вот и влага, — липкая кровь крупными каплями струится по лицу, и от каждого удара моей головы на полу ее становится все больше. Кровь повсюду. Темная, густая жидкость, избавившись от которой, я, наконец, добьюсь желаемого.

А я кричу, понимая, что сделал. Я только что убил свою жизнь, свою Алю.

Перед глазами вспышки и пятна. Откуда-то издалека доносится испуганный: «У него шизофрения», а затем «кто-нибудь, хватайте его!», «дайте успокоительное!», «помогите, у парня острый психоз, срочно!».

Но это все где-то вдалеке, а я в своем собственном аду. Горю, но не умираю, понимая, что Алю не вернуть. Что отец мог ей помочь, но я, не дождавшись, принял решение за всех. А потом я слабею, не способный более сопротивляться санитарам и лекарствам. Проваливаюсь в темноту, мечтая, больше никогда не проснуться.

Не хотелось уходить из палаты. А затем, спустя полчаса, невыносимым показалось возвращение с прогулки. День за днем — перед глазами бледные стены, в голове идентичные мысли и одна единственная цель, как маяк в густой, непроницаемой темноте, за которым следуешь, только в моем случае не для того, чтобы спастись, добравшись до берега, а чтобы разбиться об него вдребезги. Скорее бы.

За металлическим забором психиатрической клиники, в которой меня пытаются заставить захотеть жить в течение последних недель, не теплее, чем на ее территории. И бледное, затянутое серыми облаками солнце светит одинаково, и грязный подтаявший снег под ногами скрипит ничуть не лучше. В палате, ставшей моей клеткой, тепло, особенно если сесть у батареи. Кормят. Собственно, нет никакой разницы между жизнью в пределах клиники и на свободе. Впрочем, моего мнения пока никто не спрашивал, о выписке не может быть и речи. Врачи надеются победить болезнь. Болезнь? При этих мыслях мы с моими бесами хохочем в полный голос. Мой отец оказался более значимой шишкой, чем я мог предположить. Место мое, как верно заметила Алина мама, в тюрьме или на электрическом стуле, но никак не на койке в углу небольшой палаты на три человека, где я неподвижно сижу, поджав под себя ноги, дни напролет. Я много раз просил врача устроить встречу с прокурором, безуспешно требовал выделить мне карандаш и бумагу, чтобы написать признание, но Игорь лишь кивал на мои слова и продолжал задавать вопросы, не относящиеся к делу.

Почему они все ведут себя так, словно Али никогда не было? Улыбаются мне. Меня окружают исключительно лицемерные сволочи, уверяющие, что мне только привиделось, что я плохой мальчик, на самом же деле — очень хороший, и только бесы знают, что случилось на самом деле. Они хотят мне помочь. Они единственные, кому здесь можно верить.

Время тянется медленно. Игорь заходит почти каждый день, заглядывает мне в глаза, спрашивает, хорошо ли я питаюсь. Отвечаю ему: «как кормишь, так и питаюсь». Ясно же, что смерть от голода — не мой выбор. Я предпочитаю более легкие и действенные способы. В карты и нарды играть не хочется. В окно смотреть страшно, вижу себя на подоконнике, ощущаю желание спрыгнуть, потом полет, потом боль. Смерти боюсь. И жизни боюсь. Путаюсь я.

Стараюсь избегать встреч с родителями. С одной стороны стыдно, что я их снова подвел, с другой — что еще жив. Катя преуспела в шантаже, говорит, что если я не буду общаться с матерью, перестанет передавать сигареты. А без них здесь на стенку лезть хочется. Так хоть какое-то занятие — пока дойдешь до тамбура, посидишь-подымишь, пока обратно приковыляешь — не менее получаса убито. Потом, когда накуришься, как следует, тошнить начинает — опять же ощущения. Рад уже хоть каким-нибудь. Но пару дней назад медсестра заметила, что мне дурно по вечерам, теперь отбирает передачи из дома — выдает сигареты поштучно, не более десяти в день. Сука.

Постоянно ощущаю жажду и слабость. Ноги тяжело гнутся, передвигаюсь как оловянный солдатик, слегка качаясь. Прежде чем слезть с кровати и дойти до умывальника представляю себе весь путь минут десять, только потом начинаю шевелиться. Из всего перечисленного важно лишь то, что меня подобное существование устраивает, не вижу себя улыбающимся или мечтающим, понимаю, что не достоин лучшего.

Думать с каждым днем становится все сложнее, это из-за лекарств, которые колют по утрам. Но мы с бесами все равно пытаемся, делать-то все равно нечего.

«Али больше нет». С этого начинается каждое рассуждение. Я вспоминаю, как убивал ее. Образы в голове крутятся, часто сменяя друг друга, как числа в отрывном календаре на стене в столовой. Я вижу то одно женское лицо перед собой, то другое. Бесы шепчут, что Алины никогда не было, что я ее придумал, чтобы оправдать свое первое попадание в психиатрическую клинику. А было ли оно вообще? Не могу понять, что реально, а что вымысел. Иногда мне кажется, что и голоса в голове лишь плод моего воображения, иногда — что это единственное, к чему стоит прислушаться.

Трудно. Иногда, когда я пытаюсь дремать, мне чудится, что Аля находится рядом, видимо, мое подсознание жаждет ее близости.

— Прости меня, — говорю ей.

Она никогда не отвечает, лишь проводит пальчиками по лицу и волосам, как делала раньше.

— Поцелуй меня, я очень скучаю, — прошу.

А она улыбается и отрицательно качает головой, гладит мои щеки, — я снова начал бриться ряди этих прикосновений, хотя и не чувствую их. Каждый раз, закрывая глаза, надеюсь, что она снова придет, вместе с тем понимаю, что ее больше нет.

— Как ты спал, сынок? — спрашивает меня мать, поглаживая по руке. Мы сидим на диванчике, расположенном около лестницы первого этажа. Знаю, что отец разговаривает с врачами в другом крыле больницы. Когда он появляется, я, неспособный вынести разочарования в его глазах, сразу ретируюсь в палату, поэтому отец предпочитает последнее время ждать мать снаружи.

— Хорошо, — говорю ей, не поднимая глаз. Хочется курить и пить одновременно. Взгляд падает на черную объемную сумку на ее коленях, и мама, чувствуя мою потребность, достает оттуда бутылку с водой, протягивает мне. Надеясь, что это яд — жадно отпиваю.

— Олежка, ты обещал, что подготовишься к сегодняшней встрече. Помнишь, мы хотели поговорить об Але?

«Скажи, что это ты ее убил»

— Я ее убил, — послушно повторяю.

— Нет, Олег, ты ее не убивал.

«Она врет».

— Ты врешь.

— Я не лгу, сынок.

— Тогда где она?

— Она придет, как только ты будешь готов ее увидеть. Как только тебе станет легче.

«Скажи, что ты ненавидишь ее за то, что она тебе лжет. Скажи, что ты мечтаешь о ее смерти». И мне хочется произнести именно эти слова, но я поступаю иначе.

— У нас же был план, — говорю я, поздно понимая, что вслух. Виновато хмурюсь.

— Какой план? — переспрашивает мать.

— Я хочу домой, мам, — внезапно обнимаю ее, чтобы отвести подозрения, — мне кажется, я готов вернуться домой.

— Я не позволю тебе пока жить в одиночестве.

— Знаю, я буду жить у вас с папой, если вы не против. Будете ставить мне уколы.

— Больше никаких пропущенных таблеток.

— Договорились.

— Хорошо, я поговорю с отцом.

— Спасибо, — произношу уже шепотом, улыбаясь.

Прошло достаточно времени, чтобы я успел осознать и прочувствовать последствия своего поступка. Я давно уже не кричу, не рву на себе волосы и не пытаюсь пробить головой стены. Как бы глубока не была моя печаль, как бы я не страдал, прокручивая в голове снова и снова детали убийства, вспоминая бледное Алино лицо, когда она просила освобождения, — все это никогда не вернет мне ее, а лишь провоцирует новую боль и тоску, которые я любовно взращиваю, как единственный мостик к самому дорогому для меня человеку. В конце концов, я понял, что мне нужно делать. Если бы я покончил с собой раньше, Аля была бы сейчас жива. В больнице у меня нет возможности последовать за ней, зато на свободе их будет море.

Мне просто нужно доказать родителям, что я в порядке. Сделать вид, что я верю их лжи о том, что Аля все еще жива и здорова, что она спрашивает обо мне. И когда они заберут меня отсюда, я в первый же вечер и сделаю все правильно. Так, чтобы никто не успел помешать моим планам.

Потраченное впустую время лишь усиливало во мне ненависть ко всем людям, мешающим исполнению составленного бесами плана. Отпускать своего самого занимательного пациента, то есть меня, домой Игорь отказывался категорически. Уж не знаю, что он наговорил моим родителям, но я заперт в больнице уже второй месяц, ежедневно подвергаясь словесным атакам врачей, цель которых, как они утверждают, упорядочить мои мысли, прояснить случившееся с Алей. Игорь уверен, что я должен сам вспомнить, что произошло тем утром. Понятия не имею, что ему от меня нужно. Воспоминания, которыми я сейчас живу, врача не устраивают. Приходится придумывать новые. Придумывать сложно, из-за лекарств и голосов в голове. Мои попытки выглядят жалко, Игорь увеличивает дозировку, отчего мозг совершенно отказывается работать. Мир плывет перед глазами, я плыву вместе с ним. Речь окружающих людей сливается с болтовней бесов и становится с каждым днем менее понятной. Последняя здравая, моя собственная идея на этой неделе — «выбирая своим врачом Игоря, я думал, что не будет проблемы обмануть этого тупицу, пресмыкающегося передо мной даже теперь, когда я его пациент, но, кажется, я снова ошибся. Сколько же ошибок я совершил…»