— И вы встречаетесь?
— Да, было дело, выпили кофе.
Если в этом и было что-то, то старший фельдфебель Фульвио Кантини прекрасно играл свою роль: его голос был искренним, как искусство эпохи Возрождения. А. искал встречи с моим отцом, чтобы облегчить собственное чувство вины? Не верю. Так же, как и не верю в то, что он сказал ему правду. Если бы он все ему рассказал, как мне, Андреа Берти сейчас бы уже не был жив. Я решила оставить на потом остальные вопросы и, сказав отцу «привет», сделала вид, что мне звонят.
Конец дня я провела между кастрюлями и плитой, как хорошая хозяйка, надев на себя висевший на стене в кухне клеенчатый фартук, которым я пользовалась, может быть, пару раз. Лучио Спазимо наверняка обрадуется консервированному пюре, шоколадному муссу и двум камбалам, которые уже столько времени лежат в моем холодильнике.
Ровно в восемь пунктуальный киллер компьютерных пиратов появился с бутылкой кьянти и букетом разноцветных лютиков: под черным пиджаком — светло-розовый свитер с клиновидным вырезом; брюки очень большого размера делали его худым Должно быть, он забежал домой переодеться. Его удивил вид чистой скатерти, хорошей посуды, подстаканников и канделябра в центре стола, который я сдвинула, чтобы поставить вазу с цветами. На кухне было уютно и тепло, во всем остальном доме царил беспорядок, не имевший ничего общего с художественным.
Пока я накладывала еду на тарелки, Спазимо покашлял:
— После того как ты ушла, профессор два раза звонил.
— Какой у него был голос? — бросила я с видимым безразличием.
— Голос человека, который ищет тебя, потому что должен тебе что-то сообщить.
— То, что он должен был мне сказать, он уже сказал.
Мы сели за стол, я закурила и выпустила дым ему в лицо. Держа нож в руке и примеряясь к камбале на тарелке, он сострил:
— Извини, я не помешаю тебе, если буду есть, пока ты куришь?
— Нет, нет, давай ешь…
На половине камбалы, не в состоянии больше терпеть, я стала все ему рассказывать. Спазимо внимательно слушал, время от времени наполняя вином мой бокал.
— Джорджиа, никто в этом не виноват, — наконец произнес он.
— Для Андреа Берти Ада была одной из тех, что отдавалась первому попавшемуся сутенеру, который мог сделать ее богатой и известной, — с досадой возразила я.
Спазимо даже бровью не повел. Я посмотрела на него.
— Лучио, ты когда-нибудь был влюблен?
— Один раз я думал, что так оно и есть. Она назначила мне свидание у кинотеатра «Риальто», но продинамила меня. Через несколько дней я узнал, что она собирается замуж.
— Тогда больше об этом не думай.
— Знаешь, как сделаны мужчины… Если им делают подлость, то они влюбляются.
Я смотрела, как он ковырял вилкой пюре.
— Тебе не нравится?
— Уверен, ты была честна.
— То есть?
— В твои намерения не входило отравить меня… Да, сегодня еще звонил Фрэнк, хотел попрощаться с тобой перед отъездом. Едет в Турине с каким-то Тенга или Венга…
— Ренга. Франческо Ренга.
— Ты его знаешь?
— Когда работаешь, бери с собой радио и слушай его.
— Как-нибудь так и сделаю. Как там мусс?
— Охлаждается.
Спазимо придвинулся ко мне и хрипло произнес.
— А какое дело Аде, что ты встретила ее Андреа Берти, который уже не тот Андреа Берти, а Андреа Берти, повзрослевший почти на двадцать лет?
Я подвинула свою тарелку.
— Немного поверхностный анализ, ты не находишь?
— Мужчины не знают, что такое настоящие чувства, они порядочные пакостники, от них один бардак…
К счастью, несколько месяцев назад Тим подарил мне немного травки. Пока Спазимо ел мусс, на который мне пришлось вылить целый баллон взбитого крема, я молча свернула косяк; немного спустя тяжкий запах марихуаны уже плавал в воздухе.
Спазимо снял очки и положил их на стол; я почувствовала на себе взгляд ею близоруких и выпученных глаз.
— Это она? — спросил он, указав на стоявшую на этажерке фотографию в рамке.
Я кивнула.
— Сейчас тебя раздирает злость. Тебе противно, что эюцентрик двадцатилетней давности, баловавшийся кокаином и выпивкой, видел твою сестру покачивающейся…
— Но ведь она же не качели, Лучио!
Он хлопнул руками по столу:
— Дай мне закончить.
— В таком случае употребляй другие слова.
Я хотела дать ему косяк, но он взмахом руки отказался.
— Они же оба были возбуждены, Джорджиа. Ада была не в себе. Странно, что именно ты не донимаешь…
Мое лицо исказилось гримасой.
— Он ее не остановил.
— Сколько людей говорят, что покончат с жизнью, а потом не делают этого…
У меня не выдержали нервы.
— Да на чьей ты стороне?
— На твоей. Но ты этого Андреа Берти распинаешь на кресте.
— Женщины и слоны не прощают, Спазимо. Это сказала Дороти Паркер.
— Ах, тебе всегда нужен враг, ты заходишь к своему отцу…
Я с трудом сдерживала себя.
— При чем тут мой отец?
— Думаешь, твой отец не переживает случившееся? Можно его жизнь назвать жизнью?
— А в чем дело?
— Твой отец пристрастился к бутылке, чтобы не оставить тебя один на один с этой ситуацией.
Я резко встала со стула и начала готовить кофе.
— Будь любезен…
— Посмотри на нее. — Он указал на фотографию Ады. — Ты не можешь поговорить с ней, не можешь потрогать ее, вот в чем проблема: ты жива, а она нет. И с этим ничего не поделаешь.
— Что ты пытаешься мне сказать? Что жизнь продолжается? Нет, Спазимо, все эти твои разговоры — чушь…
— Это эгоистично, Джорджиа, считать, что боль — условие неизменное. Твое «я» — всего лишь отказ смириться с этим. Да, ты правильно сказала: жизнь продолжается.
Я оперлась о стеклянную створку шкафчика.
— У меня все внутри переворачивается, стоит мне подумать, что его руки…
— Должен тебе сказать, что мне просто жалко любого мужчину, который общается с тобой.
— Почему?
Он склонил голову набок.
— Создается впечатление, что ты не нуждаешься ни в чьей помощи. То есть ты делаешь все, чтобы так казалось.
Я опять села за стол и закурила.
— Я объясню тебе одну вещь, Лучиа Однажды тебе позвонят домой и ты подойдешь к телефону. Любезный голос, с трудом подбирая слова, скажет тебе, что твоя сестра затянула кожаный ремень от сумки вокруг шеи. Ты закроешься в своей комнате и проклянешь судьбу, которая отняла ее у тебя, как руку. Ты почувствуешь себя изувеченной, именно так, изувеченной. Но время проходит, ты с этим смиришься, и даже если у тебя все тот же покрасневший глаз, ты ее видишь? Черт, от этого никогда не избавиться…
В кофеварке забурлил кофе, я наполнила чашки.
— В доме было полно людей. Все говорили мне, что делать, каждый советовал свое целебное средство, свою собственную систему: моя тетя, коллеги отца, даже бакалейщик.
— А ты?
— Смотрела на отца, сидевшего в углу, потрясенного и безутешного, — разведя руки, произнесла я .
Спазимо схватил меня за край свитера.
— А ты?
Я увидела, как кофейное пятно расплылось по скатерти.
— Джорджиа, — произнес он, не отпуская захват, — где написано, что мы должны быть сильными?
В полночь, когда Спазимо, отяжелевший от еды и испуганный тем, что сказал мне что-то неприятное, вылезал из моей машины, я, чтобы он успокоился, неуклюже поцеловала его в щеку. Мне совершенно не хотелось знать, справедливо или несправедливо все то, что он мне сказал Единственно, в чем я была уверена, так это в том, что при одной мысли об Андреа Берти мне становилось тошно.
В дежурной аптеке я купила глазные капли колбиочин, и сонный доктор порекомендовал мне: «По три капли пару раз в день».
Когда чуть позже я вошла в ресторанчик «делле Мура», там уже сидел Джиджи Марини с газетой и читал статью об «умных бомбах».
— Эй, — поздоровалась я с ним и позвала девушку, обслуживавшую столики. — Одну среднюю кружку светлого пива.
— Я просто растроган твоим телефонным звонком, — сказал он с иронией и свернул газету.