Проходили недели. В Индии наступил сентябрь, один из самых жарких и тяжелых для европейцев месяцев. Хавкин чувствовал себя отвратительно. Малярийные приступы возвращались с убийственной точностью. Надо было уезжать. В один из таких дней, охваченный беспокойством о судьбе своего детища, бактериолог обращается к правительству Индии: «Из-за плохого здоровья я собираюсь на днях покинуть Индию, но я уверен, что проблема антихолерных прививок разрешена не до конца. При восстановлении здоровья буду всеми силами стремиться решить эту проблему. С позволения индийского правительства был бы рад вторично посетить эту страну».
Забегая вперед, замечу, что Хавкин выполнил свое обещание. Полгода спустя он вернулся в Индию и привил еще 30 тысяч человек. Этот беспокойный искатель истины наверно еще долго продолжал бы истязать себя сомнениями, если бы болезнь не принудила его перебраться в Европу.
28 сентября 1895 года умер Луи Пастер. Хавкин был потрясен. Для него Пастер оставался не только великим ученым химиком, давшим новое направление медицине и биологии, но прежде всего учителем в самом широком и сердечном смысле этого слова. В стенах института Пастера родилась идея противохолерной вакцины. Там сложились научные принципы самого Хавкина. «В день, когда я прибыл из экспедиции в Индию, я нашел своего учителя г-на Пастера лежащим при смерти, — писал он в докладной записке Ассоциации английских медиков. — Со своей стороны я желаю только одного, чтобы вся похвала результатам, которых, может быть, мне удалось достигнуть, относилась к нему, к его священной памяти».
«Когда умирает ученый — умирает мир», — гласит индийская пословица. Для Хавкина вместе с Пастером ушел неоценимый мир идей, чувств, событий. Ушел целый этап его собственной жизни. Но прежде чем рассказать о том, как сложилась дальнейшая судьба героя, мне хочется вернуться к одному весеннему дню в конце апреля 1895 года, когда, преодолевая слабость, тяжело больной Пастер в последний раз приехал в институт и Эмиль Ру поставил перед ним микроскоп. Он показал великому ученому микроб чумы, незадолго перед тем открытый Иерсеном и японцем Китазато. Старый Пастер долго рассматривал этого пойманного, наконец, хищника. Он даже слабо улыбнулся, ощутив гордость за успехи своей замечательной гвардии. «Сейчас уже можно не сомневаться, — сказал он, — что придет день, когда предохранительные меры, которые предпримет один из моих учеников, остановят страшные бичи, терзающие человечество: бубонную чуму и желтую лихорадку».
Эти последние слова Пастера, произнесенные в стенах института, оказались пророческими. Полтора года спустя бывший ассистент Пастеровского института, государственный бактериолог индийского правительства Владимир Хавкин создал первую в мире вакцину против чумы.
БОМБЕЙ — «СТОЛИЦА» ЧУМЫ
Вторые сутки экспресс Калькутта — Бомбей мчится на запад. Поезд начал свой путь на побережье Бенгальского залива, пересек Индостанский полуостров и теперь приближается к конечной цели. Позади сырые лесистые равнины Бенгалии, заросли гигантского перистого бамбука и какие-то диковинные деревья, опутанные лианами. Позади и бескрайнее Деканское плоскогорье — сухое, пыльное с золотисто-желтыми полями в зеленых рамках пальмовых рощ. Завершен крутой спуск с плоскогорья к западному берегу через голые скалистые ущелья, виадуки, тоннели. Впереди Бомбей — второй по величине город Индии, город-порт, город-фабрика, окно, через которое вот уже двести лет Запад проникает в Индию.
Изнывающие от жары, духоты и пыли пассажиры уже мечтают об освежающем дуновении океанского ветра, о голубых волнах Аравийского залива. Но радужное настроение от предстоящего отдыха отравляют слухи, упорно ползущие навстречу поезду: в Бомбее чума. Английские газеты ничего не пишут об этом, но идущие на Восток составы полны беженцев. Страшная правда открылась лишь после того, как экспресс, миновав угрюмые скалы Западных Гатов, спустился на приморскую равнину. Здесь поток беженцев стал еще многолюднее. В глазах у большинства страх и растерянность. Они едут, сами не зная куда, только бы подальше от проклятого города, где ежедневно погибает сто, а то и двести человек. На станциях с поездов из Бомбея сбрасывают трупы погибших от чумы. Она не щадит никого, однако предпочитает бедняков. 48 часов — и совершенно здоровый человек превращается в труп. Болезнь-убийца почти не оставляет следов: у жертвы чуть припухают железы на горле, под мышками или в паху, да темнеет кожа. Таинственное заболевание бомбейцы приписывают финикам, привозимым из Сирии, пшенице, доставляемой из внутренних районов страны, и прежде всего иноземцам. Не случайно же чума фактически не трогает европейские кварталы.
Только один человек в калькуттском экспрессе знал подлинную причину того, что произошло в Бомбее. Этот молодой (на вид не старше 35 лет) господин с приятным, но непроницаемым лицом не очень охотно вступал в беседу со своими соседями английскими офицерами. Всю дорогу он оставался в строгом черном сюртуке и жара не могла растопить белого холода его туго накрахмаленных воротничков. К тому же он постоянно читал какие-то книги и пассажирам казался чем-то вроде миссионера.
Расстегнув мундиры, офицеры играли в карты, бранили службу, Индию, духоту и неизвестно откуда свалившуюся новую напасть — чуму. Когда иссякал запас ругательств в адрес «этой проклятой Индии», начинались бесконечные разговоры об игре в крикет, гольф и повышении по службе. «Миссионера» с его книгами военные в душе презирали, как, впрочем, презирали всех штатских. Никто не полюбопытствовал даже, что именно читает чудак в черном сюртуке. А между тем это были книги о той самой чуме, которая всех волновала. И будь у вояк в пробковых шлемах на каплю больше любопытства и на грош меньше самомнения, молчаливый господин — бактериолог индийского правительства мистер Хавкин рассказал бы им о деяниях «черной смерти» в прошлом и о том, как и почему осенью 1896 г. чума стала владычицей Бомбея.
Первый человек, описавший чуму, греческий историк Фукидид, не только был очевидцем эпидемии, которая поразила Афины на второй год Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.), но ее жертвой. За триста лет до нашего летосчисления «черная смерть» стала известна в Египте. Видимо, из Африки ее занесли в VI веке в Восточную Римскую империю, где эта повальная болезнь продолжалась 50 лет, войдя в историю под названием Юстиниановой чумы. «Повсюду были траур и слезы, — писал современник, — целые города оставались без жителей, искавших спасения в бегстве; святейшие узы природы были порваны. Вся страна походила на пустыню, человеческие жилища стали убежищем диких зверей».
О чуме на Руси впервые упоминает летописец Нестор, который сообщает, что в 1090 году чума в течение 40 дней похитила 7 тысяч жизней. В «Царственной летописи» под 1230 годом говорится, что в Смоленске за несколько дней погибло 22 тысячи человек, а псковский летописец в 1237 году записал: «Мор зол на люди в Пскове и Изборске, мряху бо старые и молодые, мужи и жены и малые дети».
Никоновская и Псковская летописи в 1351 и 1352 годах дают точные признаки болезни. «Харкаху люди кровию, а инне железою болезноваху един день или два или три и тако помираху». Очевидно, на Руси была смешанная форма чумы легочной («кровию харкаху») и бубонной, вызывающей опухоль лимфатических желез (бубоны).
Четырнадцатый век в Европе — век чумы. Габриэль де-Мюсси, образованный юрист из Пьяченцы, живший в 1346 году в Крыму, рассказывает о болезни, которая уничтожила почти все население Причерноморских степей. Итальянские колонисты бежали на родину. Несколько кораблей из Кафы (Феодосия) добрались до итальянских берегов и принесли эпидемию в Западную Европу. «Из тысячи людей, ехавших с нами, — вспоминает де-Мюсси, — едва уцелел десяток. Родные, друзья и соседи поспешили к нам с приветом. Горе нам! Мы принесли с собой убийственные стрелы: при каждом слове распространяли мы смертельный яд!»
Болезнь молниеносно разнеслась по Италии. В Неаполе погибло 60 тысяч жителей, в Генуе— 100, в Венеции тоже 100. Из 1350 членов Верховного Совета осталась в живых лишь треть, из 24 врачей умерло 20. В Венеции появились первые карантины — специально построенные дома, где в течение 40 дней выдерживались все приехавшие из пораженных чумой мест. Свое название эти заведения получили от итальянского слова quaranta — сорок. Но и карантины не помогали. Боккаччио утверждает, что во Флоренции смерть унесла 96 тысяч жизней. Через несколько месяцев чума обрушилась на Францию, где среди 80 тысяч жертв оказались две королевы. О сути и происхождении болезни Парижский медицинский факультет высказывал чудовищно-фантастические предположения. Причину эпидемии врачи искали во влиянии луны и звезд, в том, что евреи отравляют колодцы из ненависти к христианам (надо сказать, что взрывы чумной эпидемии во многих странах сопровождались еврейскими погромами). На Пиренейском полуострове чума сразила четыре пятых всего населения. Погиб от нее при осаде Гибралтара и король Альфонс XI.