За время пути до телеги Сергей попытался прикинуть, сколько это будет в рублях. Петровский червонец чеканился из золота наивысшей пробы и весил три с половиной грамма. Значит, деньгами там чуть меньше ста пятидесяти тысяч рублей. Неплохо, подумал Новицкий, будет на что ускорить изготовление паровика и генератора до возможного предела, и еще останется! Украшения пусть Остерман найдет, кому продать, вроде бы в откровенном воровстве он не замечен ни мной, ни бабкиными людьми, ни историками двадцать первого века. А вот софт-рухлядь надо поручить кому-нибудь другому, негоже складывать все яйца в одну корзину. Отобрать же несколько шкурок на подарок Елизавете он сможет и сам, тут в ценах разбираться не обязательно. Хотя, наверное, Лизе не помешают и драгоценности, но здесь очень велик риск сесть в лужу. Может, пусть сама выберет? Но вываливать перед ней все сразу… нет, это как-то скорее по-купечески, чем по-императорски, да и не стоит зря вводить девочку в искушение.

Будем рассуждать логически, решил император. Итак, для чего женщинам украшения? Чтобы в них красоваться. Перед кем? Наверное, перед родными и любимыми. Можно, конечно, в них еще блистать на балах, но это уже вторично. То есть конкретно Лизе они нужны для произведения впечатления на меня или на кого-то еще. Так и не фиг этому "кому-то" за мой счет на моей женщине драгоценностями любоваться! Облезет, зараза такая. Получается, что я их практически выбираю для себя и, значит, ориентироваться следует исключительно на свой вкус, никакими другими параметрами не заморачиваясь.

Когда они с бабкой уже подходили к телеге, мысли молодого императора обрели логическое завершение. Выглядело оно примерно так: "я ведь нутром чую, что мне больше нравятся самые дешевые, но вот только как их сразу найти в этой куче"?

Поднимаясь по лестнице после того, как оба сундука были заперты в специально выделенной подвальной комнате, отныне находящейся под круглосуточной охраной, Новицкий с трудом сдерживал довольную улыбку. Потому как его героические ужимки и прыжки под вражескими пулями уже начали приносить дивиденды. И правильно — зря, что ли, старался?

Действительно, если бы он чин-чином арестовал Голицына и официально конфисковал его имущество, то до этих сундуков скорее всего не добрался бы. А там, между прочим, очень и очень немало по нынешним меркам. Да, усадьбы в Перово и где-то еще остаются родственникам, но и пес с ними, это копейки. Как и питерским домом, он даже на фоне Летнего дворца не очень смотрится. Зато дворцы в Охотном ряду и на Тверской переходят императору по завещанию, плюс пять с чем-то тысяч душ в Московской и Тверской губерниях. В общем, получил он примерно в полтора раза больше, чем могла дать конфискация, причем существенную часть — сразу деньгами, что очень и очень кстати. Как, собственно говоря, и задумывалось. Можно было, конечно, после поединка не объявлять причиной смерти князя болезнь, а выложить все как есть. Тогда появился бы повод прибрать еще что-нибудь из имущества, но зато завещание покойного стало бы каким-то сомнительным. Мол, с какой стати его принимать во внимание, раз оно от цареубийцы? Нет, и здесь все было сделано правильно. Так держать, Петр Алексеевич! — напутствовал себя молодой царь, проходя в кабинет.

Перед сном еще оставалось время на размышления, и Сергей снова прокрутил в памяти сцену поединка. Интересно, в какой мере его победа случайность, а в какой нет? Итак, Голицын смог поднять ружье значительно быстрее, чем ожидал Новицкий, а времени на прицеливание вообще практически не тратил. И если второе понятно, мастерство не пропьешь, то как быть с первым?

Да точно так же, сообразил молодой человек. Это же стандартное солдатское упражнение — подъем ружья из положения "к ноге" в боевое. Сколько тысяч раз его проделывал князь? Много, очень много. А он, император? Где-то от десяти до пятнадцати, и на этом успокоился. Из-за чего чуть не проиграл. Но, что самое интересное, благодаря ему же и выиграл.

Потому что Голицын солдат, и всю свою жизнь воевал с солдатами. И, увидев начало подъема ружья, не мог предположить, что на середине этот процесс прервется, и ружье полетит в одну сторону, а его владелец — рыбкой в другую. Любой солдат на месте Сергея, хоть новичок, хоть ветеран, обязательно бы довел начатый прием до конца — их так учили. И Голицына в свое время тоже, вот на этом он и прокололся.

На следующий день после взятия в свои руки всей полноты власти молодой император с утра написал письма Василию и Алексею Долгоруковым, в которых благодарил их за долгую беспорочную службу и выражал надежду, что длительный отдых в загородных имениях поможет им восстановить силы, растраченные на ниве беззаветного служения государству Российскому. Остермана же с Головкиным пригласил на аудиенцию — Андрея Ивановича после завтрака, а Гаврилу Ивановича — после обеда. И вот настало время приема первого визитера, то есть вице-канцлера. Выглядел тот, прямо скажем, не очень хорошо. Вот ему-то, пожалуй, действительно не помешал бы отдых, в отличие от Долгоруковых. Но работать-то тогда кто будет? Да и дело, которое молодой император собирался поручить оному государственному мужу, при желании тоже можно будет рассматривать как разновидность отдыха. Во всяком случае, бегать уж точно никуда не придется, да и волноваться в общем-то тоже.

— Хоть ты, Андрей Иванович, и лишился поста в Совете за исчезновением такового, но без твоей помощи править мне будет тяжело, так что решил я назначить тебя императорским советником по вопросам государственного устройства. Как ты на это смотришь?

— С радостью, государь.

Однако весь вид вице-канцлера находился в некотором противоречии со сказанным — ни восторга, ни даже самого слабого удовлетворения почему-то не наблюдалось.

— Твоя работа будет заключаться в том, что станешь ты писать мне доклады на заданные темы. Не торопясь, сиюминутным я тебя нагружать не собираюсь. Нужен месяц — столько и работай, даже если вдруг два-три понадобятся, тоже не страшно.

Вот тут на лице Остермана, пусть и с некоторым опозданием, проступила самая настоящая радость. Действительно, что может быть лучше, чем большую часть времени находиться в почтительном отдалении от молодого царя! Дабы не оказаться втянутым ни в какую историю наподобие вчерашней, или, упаси господь, приключившейся весной в доме Ушакова.

— Значит, первый твой доклад как раз и будет посвящен высшим государственным органам Российской империи — Сенату и недавно распущенному Верховному Тайному совету. На основании разбора работы последнего я жду от тебя рекомендаций по улучшению деятельности Сената. Если же ты считаешь, что необходим еще какой-то орган — обосновывай, всегда готов рассмотреть любое взвешенное предложение. В общем, я на тебя надеюсь, дорогой Андрей Иванович.

Головкин выглядел гораздо лучше Остермана, но сразу после взаимных приветствий начал жаловаться на здоровье. В ответ император поинтересовался, как, по мнению уважаемого Гаврилы Ивановича, Остерман справится с руководством российской дипломатией.

— Да никак! — зло сказал канцлер, никаких теплых чувств к вице-канцлеру не испытывающий. — Будет что ни день на болячки свои жаловаться, интриги плести да поклепы на честных людей писать.

— И ты хочешь оставить меня только с ним? — огорчился Новицкий. — Или, может, сам еще поработаешь немного? Согласен, лет тебе больше, но ты ведь молодцом выглядишь, а не старой развалиной, как Андрей Иванович.

В общем, Головкин согласился, и Сергей начал излагать ему свое видение внешней политики:

— Воевать я в ближайшие годы ни с кем не собираюсь, потому что нечем. Армии, почитай, нет, а то, что есть, это не армия. Миних говорит, что на приведение ее в порядок нужно два года. Мне же мнится — хорошо, если он за три управится, а по уму и вообще надо четыре. Я правильно понимаю обстановку или что-то упускаю?

— Правильно, государь, не след нам сейчас ни с кем воевать, но сие не от нас одних зависит. В Польше королем сейчас Август Сильный, но больно уж он, в соответствии с прозвищем, сильно предается излишествам, кои в любой момент могут свести его в гроб. А французы тогда наверняка постараются провести в короли Станислава Лещинского, что будет означать союз Польши, Швеции и Османской империи. В таком разе они нам без всякой войны смогут диктовать, что захотят.