— Я? Здесь… Нет! Никогда!

Моряк передал слышанное своим товарищам.

— В этом есть какая-то печальная тайна, — сказал Сайрес Смит.

Незнакомец начал пользоваться земледельческими инструментами и работал на огороде. Он часто прерывал свою работу и как бы уходил в себя, но колонисты, по совету инженера, старались не мешать незнакомцу, который, видимо, стремился к уединению. Когда кто-нибудь подходил к нему, он отступал назад, и рыдания волновали его грудь, словно переполненную скорбью.

Не раскаяние ли угнетало незнакомца? Это казалось вероятным, и Гедеон Спилет не удержался однажды от такого замечания:

— Если он не говорит, то потому, что мог бы рассказать что-то слишком важное.

Оставалось вооружиться терпением и ждать. Несколько дней спустя, 3 ноября, незнакомец работал на плато. Вдруг он остановился и выронил из рук лопату. Сайрес Смит, который издали наблюдал за ним, увидел, что из глаз незнакомца снова потекли слезы.

Неизъяснимая жалость охватила инженера. Он подошел к незнакомцу, дотронулся до его руки и сказал:

— Друг мой…

Незнакомец пытался избежать его взгляда. Сайрес Смит хотел взять его за руку, но он быстро попятился.

— Друг мой, — сказал Сайрес Смит более повелительным голосом, — посмотрите на меня. Я так хочу.

Незнакомец посмотрел на инженера и, казалось, испытывал на себе его влияние, как усыпляемый испытывает влияние магнетизера. Он хотел бежать, но вдруг его лицо преобразилось, глаза засверкали. Какие-то слова вырывались из его уст. Он не мог больше себя сдерживать. Наконец он скрестил руки на груди и спросил глухим голосом:

— Кто вы такие?

— Потерпевшие кораблекрушение, как и вы, — ответил инженер с глубоким волнением. — Мы привезли вас сюда, к вашим ближним.

— Мои ближние!.. У меня их нет!

— Вы находитесь среди друзей.

— Друзья — у меня?.. Друзья?.. — вскричал незнакомец, закрывая лицо руками. — Нет, никогда… Оставьте меня! Оставьте!..

Он побежал к краю плато, которое возвышалось над морем, и долго стоял там неподвижно.

Сайрес Смит вернулся к товарищам и рассказал им о том, что случилось.

— Да, в жизни этого человека есть какая-то тайна, — сказал Гедеон Спилет. — По-видимому, он вернулся в мир людей лишь путем раскаяния.

— Уж не знаю, что это за человека мы привезли с собой, — сказал Пенкроф. — У него есть какие-то тайны…

— …которые мы должны уважать, — с живостью сказал Сайрес Смит. Если он и совершил преступление, то вполне искупил его, и в наших глазах он невиновен.

Незнакомец простоял часа два на берегу, видимо, переживая в мыслях все свое прошлое — вероятно, мрачное прошлое, — и колонисты, не теряя несчастного из виду, старались не нарушать его одиночества.

Однако через два часа он, по-видимому, принял решение и подошел к Сайресу Смиту. Глаза его были красны от пролитых слез, но он больше не плакал. Лицо его было проникнуто глубоким смирением. Казалось, он чего-то боится, стыдится, будто хочет сделаться как можно меньше. Глаза его были все время устремлены в землю.

— Вы и ваши товарищи — англичане, сударь? — спросил он Сайреса Смита.

— Нет, мы американцы, — ответил инженер.

— Вот как! — произнес незнакомец и тихо добавил: — Это уже лучше.

— А вы, мой друг? — спросил инженер.

— Англичанин, — поспешно ответил незнакомец. Ему, казалось, было нелегко выговорить эти несколько слов. Он удалился и в великом волнении пошел по берегу от водопада до устья реки Благодарности.

Проходя мимо Герберта, он спросил сдавленным голосом:

— Какой месяц?

— Ноябрь, — ответил Герберт.

— Какой год?

— 1866-й.

— Двенадцать лет! Двенадцать лет! — воскликнул незнакомец и быстро удалился.

Герберт рассказал колонистам о вопросах незнакомца и о своих ответах.

— Этот несчастный потерял счет годам и месяцам, — заметил Гедеон Спилет.

— Да, — сказал Герберт. — Прежде чем мы его нашли, он пробыл на острове целых двенадцать лет.

— Двенадцать лет! — повторил Сайрес Смит. — Да, двенадцать лет уединения, быть может, после преступной жизни, могут повредить человеку рассудок.

— Я склонен думать, — сказал Пенкроф, — что этот человек попал на остров Табор не в результате кораблекрушения, а что его оставили там в наказание за какой-то проступок.

— Вы, вероятно, правы, Пенкроф, — сказал журналист. — Если это так, то вполне возможно, что те, кто его там оставил, когда-нибудь вернутся за ним.

— И не найдут его, — сказал Герберт.

— Но, в таком случае, — сказал Пенкроф, — надо вернуться на остров и…

— Друзья мои, — сказал Сайрес Смит, — не будем обсуждать этот вопрос, пока не узнаем, как обстоит дело. Мне кажется, что несчастный сильно страдал, что он искупил свое преступление, в чем бы оно ни заключалось, и что его мучит потребность излить свою душу. Не следует вызывать его на откровенность. Он сам, наверное, все нам расскажет, и когда мы узнаем его историю, то увидим, что следует предпринять. К тому же только он и может нам сообщить, сохраняет ли он более чем надежду — уверенность когда-нибудь вернуться на родину. Но я сомневаюсь в этом.

— Почему? — спросил журналист.

— Если бы он был уверен, что его освободят через определенный срок, то не бросил бы в море этот документ. Нет, более вероятно, что он был осужден умереть на этом острове и никогда больше не увидеть своих ближних.

— Тут есть одно обстоятельство, которого я не могу объяснить, — сказал Пенкроф.

— Какое?

— Если этого человека оставили на острове Табор двенадцать лет назад, то можно предполагать, что он уже давно одичал.

— Весьма вероятно, — ответил Сайрес Смит.

— Значит, с тех пор как он написал эту бумагу, прошло несколько лет.

— Конечно… А между тем документ, видимо, написан недавно.

— К тому же можно ли допустить, что бутылка странствовала от острова Табор до острова Линкольна многие годы?

— Это нельзя считать совершенно невозможным, — сказал журналист. — Может быть, она давно находилась неподалеку от острова.

— Нет, — сказал Пенкроф, — она ведь еще плыла. Нельзя даже предположить, что она пролежала известное время на берегу и снова была унесена водой. Близ южного берега сплошные утесы, и бутылка неминуемо разбилась бы.

— Это верно, — сказал Сайрес Смит с задумчивым видом.

— А потом, — продолжал моряк, — если бы документ был написан много лет назад, если бы он пробыл так долго в бутылке, то, наверное, пострадал бы от сырости. Ничего подобного не произошло, и бумага прекрасно сохранилась.

Замечание моряка было верно, и этот факт был необъясним. Все указывало на то, что записка написана незадолго до того времени, как ее нашли. Больше того, в ней были приведены точные указания широты и долготы острова Табор, что указывало на довольно основательные сведения ее автора в области гидрографии, которыми не мог обладать простой моряк.

— В этом снова есть что-то необъяснимое, — сказал инженер. — Но не будем вызывать нашего товарища на разговор. Когда он этого пожелает, друзья мои, мы с готовностью его выслушаем.

В течение последующих дней незнакомец не произнес ни одного слова и ни разу не покидал плато. Он обрабатывал землю, не зная отдыха, не отрываясь ни на минуту, но неизменно держался в стороне. В часы завтрака и обеда он не заходил в Гранитный Дворец, хотя его не раз приглашали, и довольствовался сырыми овощами. С наступлением ночи несчастный не возвращался в отведенную ему комнату, а укрывался под деревьями; в дурную погоду он прятался в углублениях скал. Таким образом, он продолжал жить так же, как жил в те времена, когда не имел над головой иного приюта, кроме лесов острова Табор. Все попытки заставить его изменить свой образ жизни оказались тщетны, и колонисты решили терпеливо ждать. Наконец пришло время, когда у него, властно побуждаемого совестью, как бы невольно вырвалось страшное признание.