— У нашего Люка, — сказала она нерешительно, — скоро появится братик или сестричка.
— Неужели правда? — ахнула Надин.
— Да, я беременна. Пока это незаметно, но, поверь, я уже ощущаю кое-что, как, например, сегодня вечером…
— Ну что ж ты раньше молчала?! — воскликнула Надин, крепко обняв Жюли.
И тотчас сообщила эту новость Мари и Жюстине. Все трое были несказанно рады. «Жаль, нет шампанского, мы бы отметили это событие», — сказал Жорж. И он предложил всем нам, включая детей, которые не заставили себя упрашивать, лечь наземь и посмотреть в ночное небо. Вскоре над поляной воцарилось молчание; наши взгляды были прикованы к небесному своду, который падающие звезды расцвечивали ярким фейерверком. Казалось, небо тоже ликует, приветствуя на свой лад воскрешение нашего альпиниста и присутствие среди нас существа, которое пока еще не явилось на свет божий.
Ночью Жюли дважды вставала, чтобы принять дафальган. «Боли в животе по ночам особенно нестерпимы», — сказала она мне на рассвете; от недосыпания у нее залегли тени под глазами. Мы решили, что разумнее всего прямо с утра выехать из лагеря в ближайший город, чтобы проконсультироваться с врачом. Однако Надин советовала Жюли остаться здесь еще на два-три дня и спокойно полежать. Тогда она почувствует себя лучше. И Надин вспомнила о двух своих беременностях: последние месяцы она оба раза провела в постели, опасаясь выкидыша. Но горы действовали на Жюли не особенно успокаивающе. Она предпочитала океан, где сможет опять подышать морским воздухом.
Прощание было коротким. Нас заставили пообещать, что мы не забудем внести семью Бастенов в список тех, кого известим о рождении малыша. Я поклялся, что, в любом случае, не спутаю их адрес с адресом Дрюмонов. Мари и Жюстина усадили своего приятеля Люка на заднее сиденье машины, которое два дня назад послужило им лабораторией для анатомических изысканий. Люк махал обеими руками, прощаясь с новыми друзьями. Надин сердечно обняла Жюли, напомнив, что ей нужен абсолютный покой. Да и мне шепнула на ухо: «Будь осторожен и, главное, заботься о ней!» Жорж стоял поодаль, наблюдая за этой сценой. Чувствовалось, что даже он, который всегда скрывал свои эмоции, сейчас взволнован не меньше всех остальных.
Итак, мы направились в сторону Сан-Франциско, обогнув его с севера. Жюли заснула и открыла глаза лишь к тому времени, когда мы приблизились к океану. Она глубоко вдыхала морской воздух через открытое окно, чтобы насытить кислородом зародыша. Я ехал по узкой дороге, идущей вдоль берега. Мы сделали остановку на берегу Бодега-Бей.
Вспомнив наставления Надин, Жюли прилегла отдохнуть, а я посадил Люка на плечи, чтобы обойти бухту. Небо заволокло облаками, легкий ветерок, налетая с океана, осыпа´л нас соленой водяной пылью. Именно этот пейзаж Хичкок выбрал для натурных съемок своих «Птиц»[50]. Трудно было представить, что Бодега-Бей послужила декорацией для жутких сцен этой картины. В кино все можно внушить через образ и звук. Но зрителю «Птиц» достаточно было бы вдохнуть, как нам сейчас, этот воздух, насыщенный йодом и мелкими брызгами, чтобы мрачная, пугающая атмосфера фильма тотчас развеялась. Люк, взбодренный морским воздухом, снова завел свой нескончаемый монолог. К кому он обращал его? К океану, к дюнам, поросшим песчаным овсом, к чайкам или ко мне? Не знаю. Мы сели на песок и построили в четыре руки маленький замок-крепость, как некогда, в детстве, я делал это на пляжах Северного моря. Наш замок стоял далеко от воды, так что волны не грозили его разрушить. Я прокопал под ним туннель, и Люк стал бросать туда найденный на берегу шарик, каждый раз приветствуя бурными аплодисментами его появление на другом конце.
Я старался называть ему по нескольку раз каждую увиденную вещь: песок, за´мок, шарик… Люк повторял эти слова на свой манер, глотая некоторые звуки — «с» или «ш». Видя, как он старательно, даже как-то торжественно выговаривает, одно за другим, эти названия, широко открывая ротик, я подумал, что таким образом он осваивает окружающую действительность. Странно, как человеческая речь формирует разум. В сущности, я проделывал с Люком то, что делали со мной мои родители — передавал ему язык, а вместе с ним представление о мире. Может быть, неподалеку от нас какой-нибудь американский отец занимался тем же самым со своим ребенком, только обучая его другим словам и произношению. Может, здесь же, на берегу океана, какая-нибудь мама-итальянка учила своего сына называть море «il mare», поскольку на итальянском «море» — мужского рода, а это уже совсем другое дело. Теперь вообразим, что Люк встретился с этим итальянским малышом, и они завязывают разговор, глядя на то, что в представлении одного из них относится к женскому роду[51], а в представлении другого — к мужскому. А уж если к ним присоединится маленький американец, в чьем языке категория рода не имеет значения, то он попытается примирить двух своих приятелей. Да… сколько есть в мире разных языков, призванных давать имена вещам и явлениям, столько же и разных миров…
Вернувшись на стоянку, мы увидели, что Жюли спит. «Не буди маму!» — шепнул я Люку, прижав палец к губам. Люк уже понимал, что его матери необходим долгий спокойный сон. Мы с ним пообедали жареным мясным фаршем, смешанным с картофельным пюре — настоящей детской едой, которую и жевать-то не обязательно; такую обожают американцы, которые стремятся проводить за столом как можно меньше времени. Наши губы и гортани вполне заслужили эту поблажку после долгих утомительных лингвистических упражнений на берегу.
На рассвете Жюли проснулась, оттого что у нее началось кровотечение. Кровь вообще никогда ничего хорошего не обещает. Она, конечно, необходима для жизни до такой степени, что стала неотъемлемой ее частью, но лучше ей быть невидимой и спокойно течь в жилах тела, которое она питает. Однако если она, подобно реке, вышедшей из берегов, обагряет кожу, это уже признак нездоровья, раны, разрыва, страшной беды. «На помощь, аптекари и врачи! — в панике кричит человек. — У меня кровотечение!» Вот и у Жюли шла кровь, пятная красными разводами ее ночную рубашку. Нужно было спешить.
К счастью, в Бодега-Бей был диспансер. Нас принял молодой гинеколог. Осмотрев Жюли, он сказал, что, судя по УЗИ, кровотечение не сильное, но нельзя исключить возможность выкидыша. Новая кровопотеря может оказаться роковой. В этом случае больную придется срочно госпитализировать. А пока он рекомендовал полный покой, иначе, настойчиво повторил он, она неизбежно потеряет ребенка. Впрочем, не стоит слишком драматизировать ситуацию: трехмесячная беременность — самый рискованный период, но нужно постараться благополучно его пройти. Врач советовал нам вернуться в Сан-Франциско: там мы найдем больницы получше — на случай, если возникнут осложнения. «А вы сами-то откуда?» — спросил он под конец. Ах, из Брюсселя! — жаль, ему не довелось увидеть Брюссель, но он все же надеется когда-нибудь там побывать. Один из его коллег недавно ездил туда на конгресс акушеров. Ему очень понравился город, особенно сочетание старины и современности. В частности, его совершенно очаровала техника, позволяющая сносить старинные дома, сохраняя их фасады, — теперь ее начали применять во всем мире. «А правда ли то, что рассказывают о лингвистической войне между теми, кто говорит по-французски и по… голландски, кажется?»
— По-фламандски или нидерландски, так будет точнее.
— Во всяком случае, это что-то невиданное — война из-за языка. А что, религии у этих двух народностей тоже разные?
— Нет, религия у нас общая.
— Тогда совсем уж странно. Воевать из-за нефти или территорий — это по-человечески понятно, но из-за языка?.. Извините, не постигаю. Есть ли этому хоть какое-то разумное объяснение? Нет, я обязательно должен съездить и посмотреть сам. А что, жизнь в Бельгии дорогая?